Наконец, он поднял на меня свои бесцветные глаза.
— Ну что, Брежнев. Проверили мы тебя. Звонили в твое училище. Разговаривали с секретарем вашей комсомольской ячейки, товарищем Ланским.
Я похолодел. Все. Конец. Я представил себе, что этот аппаратный интриган мог наговорить про меня.
— И знаешь, что интересного он нам рассказал? — следователь смотрел на меня в упор, и в его глазах появился хищный, заинтересованный огонек. — О-очень много всего! Во-первых, что ты студент активный. Организатор, и в деканате на хорошем счету.
Я удивленно молчал. Неужели Ланской не воспользовался случаем, чтобы утопить меня?
— Но, — следователь сделал паузу, и его голос стал стальным. — Он упомянул и еще кое-что. Сказал, что у тебя, товарищ Брежнев, есть, цитирую, «нездоровый интерес к оппозиционным идеям».
Я понял, что ошибся. Он именно утопил меня, причем подвесив на шею пудовый камень.
— Он рассказал нам, — продолжал следователь, наслаждаясь моим состоянием, — про один любопытный инцидент, о том, как весной Троцкий выступал у вас в институте. И ты, Брежнев, не просто присутствовал на этом выступлении, нет, ты там с трибуны выступал! Держал речь, вступал в дискуссию с самим Львом Давыдовичем.
Следователь откинулся на спинку стула.
— Твой секретарь, правда, пытался тебя выгородить. Говорил, мол, молодой, горячий, решил поспорить. Но мы-то, в ОГПУ, люди опытные. Мы все понимаем!
Он наклонился ко мне через стол, и, впившись взглядом мне в глаза, с циничной ухмылкой произнес:
— Так что, давай-ка, Брежнев, поговорим по душам. Что ты делал на нелегальной демонстрации? Какие указания получил от своих троцкистских покровителей?
Я понял, что попал. Попал по-настоящему. Ланской, эта гнида, одним ударом превратил меня из случайно задержанного студента в идейного оппозиционера, в сознательного врага. А его попытка «выгородить» наверняка выглядела неискренней, иначе бы он сидел сейчас тут, рядом со мной.
— Это была не троцкистская сходка, а открытая дискуссия! — крикнул я. — И я не поддерживал Троцкого, а спорил с ним! Я отстаивал линию партии!
— Разберемся, — усмехнулся следователь. — Во всем разберемся. Кто поддерживал, а кто спорил. Но одно мне уже ясно. Ты, Брежнев, не простой рабочий парень, случайно попавший в толпу. Ты — фигура. Идейная. А с такими как ты, у нас разговор особый. Длинный, и очень подробный.
Он кивнул охраннику.
— Увести! В одиночку.
Меня повели по бесконечным, гулким коридорам. Черт, похоже, это — только начало. Теперь меня будут допрашивать, раскручивая на нужные показания. Долго, методично, безжалостно, до тех пор, пока я не сломаюсь, пока не подпишу все, что им нужно. Моя маленькая аппаратная война закончилась, так и не начавшись. Я проиграл. И теперь мне предстояло узнать, какова цена этого проигрыша.
— Подъезжаем! Подъезжаем! Конечная — Курский вокзал! Выходим, граждане, не забываем вещи! — голос проводницы вывел Лиду из задумчивости. Подняв свой небольшой чемоданчик, она выглянула в окно. Москва встречала приезжающих, вся обряженная кумачом. Первый юбилей Великой Революции — не шутка!
Лида вместе с тысячами других делегатов со всей страны приехала в Москву накануне десятой годовщины Октября. Ее, как одну из лучших студенток и активисток Харьковского технологического института, включили в состав праздничной делегации от Украины.
В Москву она ехала не без тайной мысли. Демонстрация и парад были не очень-то ей интересны, зато она с замиранием сердца ожидала встречи с Леней. За последний год они почти не виделись — лишь обменивались короткими, деловыми письмами. Но она знала, что он здесь, в Москве, успешно работает и учится. И в этот ветреный, ненастный ноябрьский день эта мысль согревала ее.
Утром 7 ноября она, нарядная, в своем лучшем пальто и платье с красным бантом на груди, уже стояла в колонне харьковчан. Рядом невдалеке, формировалась колонна МВТУ. Она с нетерпением вглядывалась в лица студентов, ища среди них одно, родное… Но его не было.
Не выдержав, она подошла к колонне московских студентов.
— Товарищи, здравствуйте! — звонким молодым голосом произнесла она. — А не видели ли вы Леонида Брежнева?
Студенты Бауманки начали оглядываться на нее.
— А, товарищ Брежнев? Вы знакомы? — спросил один из студентов. — Леонид должен быть где-то здесь… Может быть, отдельно, со своим КаБэ идет? Вон, видите, тот товарищ с повязкой на рукаве? Это парторг, товарищ Бочаров. Спросите его, он должен знать!
Отыскав глазами нужную фигуру, Лида, цокая подкованными каблучками ботов, торопливо побежала к высокому вислоусому парторгу.
— Вы — Бочаров? Не подскажете, где может быть Брежнев? — подходя ближе, выпалила она.
— Брежнев? Леонид? — удивленно оглянувшись, спросил Бочаров. — А я его по срочному делу послал. За товарищем Анисимовым, старым большевиком. Он тут рядом живет. Они вот-вот должны подойти.
Лида осталась ждать.
— Товарищи, выступаем! Мы — следующие! — пронесся по рядам кличь организаторов.
Колонна харьковчан дрогнула, тронулась, с песнями двигаясь к Красной площади. Лида шла вместе со всеми, пела революционные песни, кричала «ура», но глаза ее неотрывно искали в толпе знакомую фигуру.
Но он так и не появился.
Вечером, после демонстрации, она снова отыскала Бочарова.
— Товарищ секретарь, — спросила она с тревогой. — Леонид так и не пришел. С ним ничего не случилось?
Бочаров и сам был обеспокоен.
— Не знаю, товарищ. Странно это. Задание было простое. Может, застрял где. Москва — город большой. Не волнуйтесь, завтра найдется.
Но он не нашелся и на следующий день.
Лида, не находя себе места от беспокойства, снова пошла в партком. Бочаров встретил ее хмуро.
— Нет его, — сказал он. — И в общежитии никто ничего не знает. Съехал он оттуда. И товарищ Анисимов, как выяснилось, на демонстрации не был.
— Как не был? — ахнула она.
— А вот так. Я к нему только что заходил. Он говорит, из дома даже не выходил. Утром, когда он собрался идти, на улице уже была какая-то суматоха. Какие-то люди с плакатами, крики. Он, как человек опытный, понял, что это — оппозиция, троцкисты. И решил не соваться. А потом, говорит, и вовсе милиция с гэпэушниками нагрянула, начали всех хватать. Так он и просидел весь день дома, от греха подальше.
Лида слушала, и ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Она еще не понимала всего ужаса ситуации, но чувствовала, что случилось что-то плохое.
— Так значит, Леня… он мог просто… не дойти? — спросила она.
— Похоже на то, — вздохнул Бочаров. — Застрял где-то. Может, к друзьям зашел, загулял. Молодо-зелено.
Но Лида знала, что это не так. Леня не мог «загулять». Он был для этого слишком серьезен, слишком целеустремлен.
— Я должна его найти! — сказала она.
— И где же ты его искать будешь, в этой Москве? — пожал плечами Бочаров.
Но Лида уже не слушала.
Первым делом она пошла в общежитие. Опросила вахтеров, узнала, где он жил и нашла его комнату. Но соседи по комнате только развели руками: не видели, не знают и вообще давно съехал. Она не знала, что с ним. Может, его сбила машина? Может, он попал в какую-то пьяную драку? Она обошла все больницы, все морги. Везде ей отвечали одно и то же: «Брежнев, Леонид Ильич, не поступал».
На третий день, отчаявшаяся, она снова пришла к Бочарову.
— Его нигде нет, — сказала она глухим, безжизненным голосом.
Бочаров посмотрел на ее измученное, бледное лицо, и в его суровых глазах промелькнуло сочувствие. Он понял, что дело серьезнее, чем он изначально думал. Да и действительно — непохоже на Брежнева, чтобы вот так он вдруг пропал!
— Ладно, — сказал он. — Хватит слезы лить — будем действовать. Есть одно место, куда я еще не звонил. Место, куда попадают те, кто оказывается не в то время и не в том месте.
Он поднял трубку телефона.
— Соедините меня с внутренней тюрьмой на Лубянке. Справочную.
Лида не поняла, о чем он говорит. Но от этих слов, от этого названия — Лубянка — у нее по спине пробежал ледяной холодок. Она почувствовала, что случилась беда.
Вечером он вновь вызвал Лиду к себе в кабинет. Бочаров был бледен и выглядел уставшим.
— Нашел, — сказал он коротко.
— Где он? Что с ним? — бросилась к нему Лида.
— Он там, — Бочаров произнес слово «там» таким тоном, что Лиде сразу же стало помятно: «там» — это отнюдь не в санатории ВЦСПС. — В политизоляторе. Задержан во время антипартийной демонстрации.
— Но он же не троцкист! — воскликнула она. — Он же по вашему заданию шел!
— Я-то это знаю, — вздохнул Бочаров. — Да только у них другое мнение. Я только что говорил со следователем, который ведет его дело. Он говорит, что Брежнев подозревается не просто в участии, а в активной троцкистской деятельности.
— Но на каком основании⁈ — в отчаянии спросила Лида.
Бочаров посмотрел на нее тяжелым, мрачным взглядом.
— На основании показаний свидетеля. Секретаря институтской ячейки, товарища Ланского.
Глава 8
Бочаров рассказал Лиде о своем разговоре со следователем. О том, как Ланской, «выгораживая» Брежнева, на самом деле утопил, рассказав о его выступлении на собрании с Троцким.
— Вот оно что… — прошептала Лида. — С ним сводят счеты!
— Похоже на то, — кивнул Бочаров. — И теперь положение у Брежнева — хуже некуда. Он в их лапах. А они умеют развязывать языки. Если он, под давлением, оговорит себя или кого-то еще — пиши пропало.
Он замолчал, потом ударил кулаком по столу.
— Нет! Не бывать этому! Я его оттуда вытащу! Единственный наш шанс, — сказал парторг, и глаза его грозно блеснули, — это доказать, что Ланской врет. Что Леня на том собрании не поддерживал Троцкого, а, наоборот, спорил с ним. Нам нужны свидетели. Люди, которые были там и слышали его выступление. Если мы их найдем, если они дадут показания, то вместе с моим словом, словом секретаря парткома, это может сработать. Мы сможем доказать, что это — не троцкизм, а провокация.