Секретарь задумался.
— Звучит, — сказал он. — Звучит громко. А главное — правильно. Ладно. Готовь доклад. Выступишь на собрании. Посмотрим, что из этого выйдет. Только давай где-то через недельку: пока тут у нас начало занятий, пока то, пока се… В общем не до собраний нам сейчас. Хорошо!
Действительно, наступило первое сентября и в училище начались занятия.
Нас, студентов второго курса, разбили на бригады. Система была проста: пять-шесть человек объединялись в один маленький коллектив, который должен был вместе выполнять все учебные задания в течение семестра.
Меня, как старосту группы и уже известного активиста, без лишних разговоров назначили бригадиром. В мою бригаду вошли: Андрей, мой сосед по комнате, основательный и надежный парень; еще двое ребят-рабочих, пришедших с рабфака, — молчаливый Петр и вертлявый, языкастый Сенька; и одна девушка, Шура, невысокая полноватая блондинка, застенчивая и тихая.
В сущности, в бригадной системе обучения для меня ничего нового не было: в ХТИ нас учили точно также. В ней, в общем то, есть свои преимущества, но раскрываются они только при грамотной организации. И я решил подойти к организации учебного процесса так же, как и к любому другому делу, — системно.
— Значит так, товарищи, — сказал я, собрав свою бригаду в первый же вечер в нашей комнате. — Учиться будем по-научному. Никакой анархии и самодеятельности. А для этого надо распределить обязанности. Андрей, ты у нас самый усидчивый. Отныне твоя задача — библиотека. Ищешь всю необходимую литературу по нашему заданию, составляешь конспекты. Петр, ты ходишь на лекции. У тебя почерк хороший, так что пиши подробный конспект, чтобы ни одно слово профессора зря не пропало. Сенька, ты у нас парень бойкий, с языком. Твоя задача — добывать информацию. Узнавать у старшекурсников, какие вопросы будут на зачете, какие темы самые сложные. Плюс — подменяешь Петра. А ты, Шура, ты будешь сводить все наши материалы воедино, оформлять чертежи. Я же, как бригадир, беру на себя общее руководство и решение самых сложных задач!
Поначалу все шло гладко. Но уже через неделю стало ясно, что наша бригада, как и любой другой коллектив, состоит не только из «локомотивов», но и из «попутчиков» и «тормозных вагонов».
Первой проблемой стала Шура. Она была очень старательной, но материал давался ей с огромным трудом. Она часами сидела над учебниками, ее губы беззвучно шевелились, но я видел в ее глазах панику и отчаяние. Она просто не понимала всех этих формул, всех этих законов термодинамики. Ее чертежи были полны ошибок, а в расчетах она путалась. Пришлось серьезно поговорить! Впрочем, девушка и сама знала про свои косяки:
— Я… я не могу, Леня, — говорила она мне со слезами на глазах. — Я глупая, наверное.
— Не глупая, — успокаивал я ее. — Просто тебе нужно больше времени. Давай так: мы с Андреем попеременно будем с тобой заниматься по вечерам, объяснять, что непонятно.
Второй проблемой оказался Петр. Он почти не появлялся в училище.
— Я работаю, Леня, — оправдывался он, когда я ловил его в общежитии. — На стипендию не прожить, а мне семью кормить надо. У меня в деревне мать и трое сестер!
Я понимал его, но и мириться с тем, что он совсем не участвует в работе бригады, не мог.
Но самой большой головной болью был Сенька. Этот вертлявый, языкастый парень, пришедший с рабфака, откровенно филонил. Он сбегал с лекций, не выполнял никаких поручений, а вечерами пропадал где-то в нэпманских пивных.
— Сенька, где конспект по теории механизмов? — спрашивал я его.
— Ой, Ленька, замотался, забыл, — врал он, не краснея. — Завтра принесу.
Но ни завтра, ни послезавтра он ничего не приносил. В общем, парень оказался классическим «вагоном», халявщиком, что надеялся выехать за счет остальных.
Я понял, что если я не приму жестких мер, наша бригада развалится. Нужно было что-то делать. И делать немедленно. Я собрал бригаду снова. Шура и Петро сидели, понурив головы. А Сенька смотрел на меня с наглой, вызывающей усмешкой.
— Значит, так, товарищи, — сказал я, и голос мой звучал холодно и твердо. — Дальше так продолжаться не может. У нас не должно быть отстающих и лодырей.
Я посмотрел на Шуру.
— С тобой, Шура, мы будем заниматься дополнительно. Я и Андрей тебе поможем. Ты должна сдать эту сессию. Поняла?
Она благодарно кивнула.
Потом я повернулся к Петру.
— Слушай, я понимаю, что тебе тяжело, и нужно работать. Но учеба — это твоя главная задача сейчас. Партия послала тебя сюда не для того, чтобы ты гайки крутил, а чтобы ты стал инженером. Давай договоримся так: ты будешь выполнять хотя бы часть нашей работы. Ту, что можно делать по вечерам. Надеюсь, если моя идея с конструкторским бюро пройдет, тебе найдется работа прямо здесь, в мастерских училища. Тогда будет попроще. А пока — крутись, как знаешь! И обязательно приходи на наши общие «мозговые штурмы»!
Петр, немного подумав, согласился.
А потом я многозначительно посмотрел на Сеньку.
— А с тобой, товарищ, разговор будет короткий. Ты либо начинаешь работать, как все, либо завтра же я ставлю на комсомольском собрании вопрос о твоем поведении. О твоем наплевательском отношении к учебе и к своим товарищам. И, я тебя уверяю, из комсомола ты вылетишь, как пробка. А следом — и из института. Выбирай.
Сенька перестал ухмыляться. Он увидел в моих глазах то, что заставило его съежиться. Он понял, что я не шучу.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он. — Я буду работать.
Я не знал, надолго ли хватит моей выволочки, но понял главное: наша бригада, как и любой другой, в сущности, человеческий коллектив, требует постоянной настройки и контроля. И роль бригадира — увы, но это тяжелая, ежедневная работа. И я был готов к этому, ведь это — еще одна ступенька на моем пути к настоящему, большому руководству.
А вот комсорг даже через неделю собрание не провел. Вспомнил я об этом лишь через две недели после разговора с ним — так замотался со всеми делами. Пора выяснить, что у него случилось, а то все мои слова так и останутся пустыми разговорами.
Глава 4
Секретаря я поймал у деканата: он со снисходительным видом о чем-то разговаривал с группой рабфаковцев. Меня он при этом старательно не замечал. Пришлось подождать, пока он освободиться.
Закончив наконец разговор, он пошел прочь по широкому коридору.
— Сергей Аркадьевич! — окликнул его я. — Так что насчет моего предложения? Будем созывать собрание?
Оглянувшись, он смерил меня взглядом.
— Брежнев, очередное собрание ячейки факультета семнадцатого. У нас никому рот не затыкают, все могут высказаться, кроме троцкистов и зиновьевцев, конечно же. А специально собирать ради тебя я никого не собираюсь. Дел много!
И, равнодушно развернувшись, пошел дальше.
Вот тебе и раз! То, что для меня казалось крайне срочным и важным, этот фрукт, похоже, и в грош не ставит… Впрочем, поразмыслив, я решил, что нет худа без добра: за предстоящие десять дней я подготовил письменные тезисы, а еще — внимательно изучил станки, стоявшие в наших мастерских. Прийдя туда вечером, я тщательно осмотрел самые новые из имевшихся станков. Вот немецкий, Лоёве. Американский — Цинциннат. Швейцария, Австрия, Швеция… Да, вот бы скопировать все это! Собственно, вот они — современные станки, прямо под боком. Бери и копируй!
За одним из станков работал молодой парень. Неторопливо он закреплял в патрон токарного станка какую-то деталь сложной формы и пытался подточить ее, энергично вращая рукоятки суппорта. Когда я подошел, он оставил работу и с легкой улыбкой посмотрел на меня.
— Что делаете? — спросил я, с интересом осматривая его изделие.
— Работаю над дипломным проектом. Это — кок винта. Деталь самолета! — пояснил он.
Я осмотрел молодого человека внимательнее. Высокого роста, кучерявый, с сильно скошенным подбородком, выглядел он на несколько лет старше меня.
— Ты с авиационного?
— Да. «Воздушник». Специализируюсь на аэродинамике!
— Не очень удобно делать такое на токарном станке! — заметил я.
— Другого нет!
— Как тебя звать?
— Семен!
— А я — Леонид. Приходи на комсомольское собрание семнадцатого, я там за станки речугу толкать буду.
— Хорошо. Там увидимся! — произнес парень и вернулся к станку. Я же в раздумьях пошел дальше. Лицо парня показалось мне смутно знакомым, но где я его мог видеть, так и не вспомнил.
В общем, целую неделю я готовился: писал тезисы, репетировал речь. Раз у меня будет всего пять минут, чтобы зажечь ребят, пробить эту стену бюрократического равнодушия — значит, стоит подготовиться как можно лучше! И вот этот день настал.
Большая лекционная аудитория была набита битком. Я сидел в первом ряду и с нетерпением ждал своего часа. Но то, как началось собрание, повергло меня в полное недоумение.
— Товарищи, — сказал Ланской, поднимаясь на трибуну. — Сегодня у нас на повестке дня один, но очень важный, принципиальный вопрос. Об облике советского студента-комсомольца. О нашей одежде.
Я опешил. Я-то думал, будут обсуждать планы, задачи, борьбу с НЭПом. А они — про одежду!
Первым на трибуну взлетел рабфаковец Сенька, мой сосед по бригаде, который теперь, после моей «проработки», стал ярым борцом за чистоту пролетарских рядов.
— Товарищи! — загремел он. — Посмотрите вокруг! Во что превращается наша комсомольская ячейка? Некоторые товарищи, вместо того чтобы носить простую рабочую блузу, авангард нашей революции, начали напяливать на себя… галстуки!
Он произнес это слово с таким презрением, будто говорил о чем-то непристойном. По залу пронесся гул.
— Что такое галстук, товарищи? — патетически вопрошал Сенька. — Это — удавка на шее пролетариата! Это — буржуазный пережиток, символ господ, которые никогда не работали своими руками! Это — ошейник, который носили приказчики и лакеи, чтобы угодить своим хозяевам! Как может комсомолец, будущий красный инженер, добровольно надевать на себя этот символ рабства⁈ Я считаю, мы должны дать решительный, классовый отпор этому мещанскому поветрию!