Как-то большой компанией – я тоже приглашена – поехали на водопады, в густых зарослях горных склонов их множество. После пыльной, жаркой дороги все с визгом бросились к озеру, в которое с высоты шумно падала широкая струя воды, создавая завесу перед неглубокой пещерой. Каждый развлекался, как мог. В бикини я выглядела получше иных молодаек. Наплававшись, ухватилась за край камня, чтобы укрыться в прохладе ниши, как кто-то сильным рывком втянул меня внутрь и слёту посадил себе на бёдра. Это был стоматолог. В полутьме грота я не сразу заметила, что он свершено голый. Скользкие от воды губы поползли по моей шее, вобрали подбородок, потом рот. Ахнуть не успела, как он ловко сдвинул в сторону мои узенькие эластичные трусики. Его взволнованный затейник, неприятно холодный, ткнулся мне в бедро. Я рванулась, выскользнула из мокрых объятий и нырнула в озеро.
Баранина с баклажанами и помидорами уже запеклась на мангале, все толпились вокруг складного стола. Подоспевший хам вручил мне горячий шампур и насмешливо глянул в глаза. Я своих не отвела, наоборот, приняла вызов:
– Вздумали стать некрофилом?
Похоже, он моей шутки не оценил и уверенно прошептал на ухо:
– Поверьте, я разбираюсь в женщинах любого возраста.
– Как привлекательны заблуждающиеся мужчины, – язвительно сказала я.
Шансы докторского папы, и без того невеликие, стали нулевыми.
Претенденты на брачный союз вызывали мстительное желание сообщить, что я уже похоронила двух мужей и третьего долго не удержу. Да и зачем он мне? Чтобы не ложиться одной в двуспальную кровать? А вдруг он пукнет ненароком или с шумом начнёт выпускать газы, словно детище советского автопрома? Ужас. Между тем от вида несмятой подушки хочется завыть. Выть я боюсь, это очень возбуждает, тянет всё повышать и повышать тональность и трудно остановиться. Душа выворачивается наизнанку от боли.
Поменяла большую кровать на меньшую, но одиночества не убыло. Засыпать и просыпаться одной после стольких лет, проведенных с мужчинами, – это можно выдержать? На воскресном развале продавались чудесные носочки, высокие, теплые – у Кирюши в последнее время мёрзли ноги – и как раз его редкий 31-й размер. Я пощупала и пошла дальше, стараясь не заплакать. Мне всё напоминает мужа: дырка на простыне, которую он протёр жёсткими пятками, пятно на обоях, где он прихлопнул комара, пол-литровая кружка с красными петухами – из неё он пил по утрам кофе. Витые ручки на окнах мы выбирали вместе, потом он прикручивал их своими умелыми пальцами.
Меня преследует ощущение, что Кирилл где-то близко, я чувствую его незримое присутствие и веду с ним мысленный диалог. Гуляя в парке, выбираю для отдыха знакомые скамейки. Раньше садилась с краю, а теперь в середине, это его место. Мне кажется, я смотрю его глазами, испытываю восхищение, которое испытывал он, любуясь гигантскими финиковыми пальмами.
В том году март и апрель замучили дождями, а май открылся светлый. Стою возле фонтана. Вокруг теснятся воробьи – пьют и купаются. К теплу. Хочется рассказать Кирюше, что вижу и как чувствую, порываюсь позвать, чтобы вместе застать врасплох распустившийся редкий цветок.
В три обхвата платан в конце нашей улицы, возле церкви евангелистов, помнит руки Кирилла, который гладил, даже целовал пятнистый ствол, такое нежное чувство вызывало в нём могучее дерево, и пока я могла ходить, обязательно передавала платану привет от Кирюшеньки. «Помнишь, как он тебя обнимал?» А ивушка у подвесного моста? Всем-то она мешала: то проводам, то строителям, обкорнали её, безответную, и муж очень расстроился, а теперь она снова отросла и склонила лёгкие ветви до самой воды. Вот была бы ему радость!
Хотя мне никто не мешает жарить картошечку и омлет с беконом, я покупаю диетические продукты, которые предпочитал Кирюша. Обед готовлю на двоих, потом сижу и ем в одиночестве, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь. Кажется, муж сейчас войдёт, скажет: «Здравствуй, моя маленькая Мышка!»
Любой предмет домашнего обихода всё, что долгие годы ему служило, вызывает воспоминания: длинные рожки для обуви, расчёски всех цветов и размеров, тапочки в клетку, которые до сих пор стоят в коридоре. В ванной комнате, рядом с моей розовой, по-прежнему живёт синяя зубная щётка Кирилла. Они смотрят друг на друга, кивая головками. Синей сиротке я вечером рассказываю, как прошёл день, и желаю спокойной ночи.
С годами боль потери поистёрлась, но иногда меня охватывает какая-то безразмерная потусторонняя тоска, и приходит она не с мыслями о счастливых событиях нашей жизни, а в момент, когда моему взору является красота: новый пейзаж, цветок, улыбка внуков… Мне доступно любоваться тем, чего Кирилл уже никогда не увидит. Если нам доведётся встретиться в лучшем из миров, я всё ему поведаю в подробностях.
Надо научиться уходить в прошлое, не прикасаясь сердцем, иначе перехватывает горло и нечем дышать. Люди свыклись с банальным слоганом, придуманным бессердечным человеком: время лечит. Фраза годится лишь для рекламы, если бы время вдруг стали продавать: купил 240 часов и можешь десять дней переходить на красный свет. На самом деле время не лечит. А если и лечит, то так долго, что не успеваешь дожить до выздоровления. Душевная скорбь не проходит, ведь она не телесная. Время её притупляет, отодвигает, но вдруг, зацепившись сознанием за какую-нибудь ерунду, по-новому возрождается старой болью. В конце концов, что такое тело? Сосуд для души, от его формы зависит в жизни не главное, скорее даже напротив – подаренная нам при рождении душа формирует тело. Я чувствую, физически ощущаю, что во мне сидит душа, необъяснимая, неизмеримая, непредсказуемая. А часто ли мы о ней задумываемся? Когда жареный петух клюнет.
Признание души предполагает наличие Высшей Силы, которую принято называть Богом. Ни совесть, ни сострадание, ни любовь и стремление к свободе не могут являться результатом мыслительного процесса. Верить в Бога истинно – непросто, нужен душевный труд, а он самый тяжёлый. К тому же вера не упрощает, а усложняет жизнь. Как писал Святой Августин, вера вопрошает, тогда как разум обнаруживает. Вот-вот, все задают вопросы, а объяснить некому. Библия – кладезь загадок без ответов. Видно, так задумано, что ответов не существует в принципе. Религия необычайно удобна для дураков и лентяев – думать не надо, даже вредно. Предлагаются простейшие решения, которые исключают инакомыслие. В основу веры положена неравноценная мена: за праведный земной путь обещана жизнь вечная. Какая она, и хороша ли, этого ли ты хотел, к тому ли стремился – никто не знает. Морковка перед носом простаков! Я не верю в непостижимое, в непохожее на правду, в то, что отнимает индивидуальность. Не хочу быть овцой, которая ждёт инструкции от пастыря.
Вместе с тем Бог – это удобно, на него можно свалить недуги, незнание, глупость, напасти – такая, мол, уж несчастливая звезда, то бишь судьба. И даже обретя удачу, мы восклицаем: Спасибо тебе, Господи! Руководствуясь прагматизмом, ну, и, конечно, каким-то странным порывом, я пыталась себя перевоспитать. В пятьдесят лет с ощущением благодати приняла крещение, выстаивала длинные литургии, ничего в них не смысля, исповедовалась, непонятно в чём, и причащалась: ела «тело христово» и, пересилив брезгливость, из общей ложки пила Его «кровь».
Кусочек пресного мякиша в разбавленном кагоре меня не впечатлил, и верить я не сподобилась. Православные обряды так театрально-красочны, что заставляют сомневаться в искренности незримого. За версту пахнет системой, тщательно разработанной людьми с воображением, а обман меня с детства раздражает.
Да, был на рубеже новой эры харизматичный проповедник, сын Марии и Иакова, защитник слабых от силы неправедных. Вокруг него ученики возвели воздушные замки мифов. Нищее неграмотное окружение слушало, разинув рот. Ну, как Он мог вернуть разложившимся клеткам Лазаря первоначальное состояние?! Если Бог создал законы природы, то хотя бы не должен им противоречить.
Мой атеизм не от отрицания Творца, просто я страдаю потребностью в доказательствах, а их нет. Вера иррациональна, мне же, подобно Абеляру, чтобы верить, нужно понимать. В таких случаях посещение церкви мало продуктивно. Должно сверху что-то стукнуть и проникнуть внутрь. Но Бог, по одному лишь Ему известным причинам, не желает снизойти до меня. А так хочется, чтобы Бог был. Его существование придаст жизни смысл, хотя, с другой стороны, потянет за собой груз обязанностей и ответственности за всё, совершённое во время земного пути. Это напрягает, а мои нравственные силы и без того подорваны.
Ночную тишину нарушают звуки дождевых капель. Крупные и тяжёлые, они предвестники щедрого ливня, который не замедлил пролиться. Вода стала стеной, отгородив от меня посёлок прозрачным занавесом, а шум издаёт такой, словно закипает гигантский чайник.
Жизнь моя, жёстко разрезанная надвое смертью Кирилла, совершенно переменилась, а пустопорожнее время разносит прошлое и настоящее в разные стороны всё дальше и всё быстрее. От безысходности клонит в сон. Качаясь на волнах забвения, я словно слышу: «Спи, Мышонок мой прекрасный, баюшки-баю». Сознание уже дремлет, и счастье кажется возможным.
Если бы не просыпаться и вечно видеть лёгкие сны.
Движение, движение, движение. Оно гасит отрицательную энергию, отвлекая от больших и мелких неприятностей. Раньше, нервничая, я всегда бросалась стирать руками в тазике мелочёвку. Тёрла с остервенением, давая выход возбуждению. Вот и теперь неплохо бы устроиться на работу, но в курортном городке востребованы, посудомойки, официантки, продавщицы, и то только летом. Это мне ни с какого боку. На приличное место пенсионера не возьмут, хоть танцуй работодателям лезгинку для доказательства не увядшей прыти.
Чтобы придумать себе занятие, надо быть такой деятельной натурой, как моя подруга Тина. Когда они с мужем купили деревенский дом во Владимирской области, она ударилась в сельское хозяйство. Косила, полола, с любовью просеивала землю меж пальцев, сажала картошку, ремонтантную клубнику, варила варенье и гнала ягодные соки. Десять кур-несуше