лучше, много лучше, как выпьешь. Светлеет в голове, светлее становится поганая жизнь.
В конце жизни в Петербурге Андреев начинает ставить над собой “эксперименты”. За каждой выпитой рюмкой следует запись в дневнике, чтобы проверить, как новая порция влияет на умственные способности и фантазию.
(Оказывается, одурел я не оттого, что пил, а оттого, что мало пил.) Теперь, когда я выпил как раз столько, чтобы в другое время с ног свалиться, я нахожу в себе способность мыслить и писать поистине удивительную. Мыслей столько, что даже писать трудно, не уследишь. И притом: в письме все это бледно чересчур выходит. Вот здесь, по тетради, к сожалению, незаметно антрактов, т. е. тех десяти минут, когда я, выпивши рюмку водки (собственно не рюм-
ку – я сообразил, что из стакана пить лучше), хожу по несколько времени по комнате, мыслю великие мысли (к предмету нынешнего писания почти не относящиеся) и затем, нагулявшись и накурившись, сажусь продолжать дневник. Как жаль, что я задним только умом крепок. Теперь, когда водки уже почти ничего нет, я после каждой рюмки буду оставлять красную строку. Таким образом, можно будет проследить, насколько возрастают мои умственные способности… и сумасшествие… Здесь, читатель, красная строка. Понимаешь? Ах, водка, водка! Великое спасибо тому, кто тебя выдумал. Ну что б делал я, если б тебя не было?
Над этими психологическими экспериментами пьяного Андреева можно было бы посмеяться или, наоборот, заплакать. Но, сам того не зная, он на тридцать лет предвосхищал опыты, которые в двадцатые годы будут ставить над собой французские сюрреалисты, начиная с Ивана Голла и Андре Бретона.
Спустя годы в набросках рассказа “Из записок алкоголика” Андреев вспоминал, по-видимому, реальный факт из своей петербургской жизни – как родители ученика отказали ему от занятий с их сыном, потому что на урок он явился пьяным:
Со мной случилось несчастье. Меня прогнали с урока. Черт его знает, как это случилось, но вчера я сильно напился с утра. Так что-то засосало внутри. Получил я накануне деньги, расплатился за комнату – осталось у меня 5 рублей. Подумал я: 5 рублей! – и напился. Смутно помню, что я проделывал там, на уроке. Корчил, кажется, ученику какие-то рожи, потом чуть не заснул. Володька испугался, позвал мать. Помнится, стоит она передо мною, а я разливаюсь перед ней в жалобных речах и о чем-то плачу. Фу, какая гадость! Давали мне воды с нашатырем, успокаивали, – а сегодня утром письмо – “извините, но… и т. д.”
Судя по дневниковым записям, Леонид в Петербурге, в отличие от своей будущей жизни в студенческой Москве, пил в круглом одиночестве. Так сказать, наедине с дневником. Нигде в его записях не упоминаются какие-либо собутыльники. То ли пили в Петербурге не так, как в первопрестольной, то ли бедность и гордость не позволяли ему находиться в компаниях. Но скорее всего причиной было его тотальное душевное одиночество. В “Записках алкоголика” он вспоминал:
Почему у меня нет друзей, близких, ну просто товарищей? Я студент – антитеза одиночества. А никто вот сейчас не завернет ко мне, ни к кому и я не пойду, даже к тем, которые пьют водку. Чем отталкиваю я от себя этих господ? Я ведь стараюсь быть таким же, как и они. Разговариваю с ними о лекциях, книгах – спорю вот только редко. Вероятно, они чувствуют фальшь в моем голосе. Вероятно, я не могу
скрыть, как все они скучны мне, как мелки их желаньица, детски наивна и мальчишески задорна их вера в этот чертов прогресс. Единственный друг и “собутыльник” – дневник! Нет никакого сомнения, что многие записи в нем были сделаны в состоянии опьянения. На это вынуждены указывать даже научные комментаторы дневника.
Но интуитивно он угадал, что дневник для него является единственным спасением из той “бездны”, в которую он падал и причиной которой были не только тяжелые обстоятельства его жизни, но и особенности его психики.
Беда была еще в том, что в Петербург он приехал уже в разрушенном душевном состоянии, близком к неврастении, что было вызвано и разлукой с Сибилевой, и выпускными экзаменами, и пьянством в Орле. Но Петербург был не лучшим местом для выхода из этого состояния.
Здесь с Андреевым начинает происходить то, что позже психиатры назовут “паническими атаками”, – внезапные приступы тревоги и страха, вроде бы ничем не мотивированные.
Сегодня, например, ходил днем по улицам, довольно пустынным действительно, но не представляющим, конечно, ни малейшей опасности, – и боялся. Боялся и заводских труб – в особенности одной, из которой периодически показывалось пламя; боялся самих черных высоких стен, с заделанными решеткой окнами; боялся и всякого прохожего, но почему боялся, не знаю.
Но кому, кроме него, был интересен этот его “петербургский ужас”? Хотя он был очень похож на “арзамасский ужас” Толстого, который тот испытал в 1869 году, находясь в провинциальной гостинице.
“Арзамасский ужас” станет предметом пристального изучения биографов Толстого и войдет в историю самых важных событий, когда-либо случавшихся со всемирно известными личностями. А страхи молодого Андреева так и останутся его личной проблемой.
Роковая любовь
И наконец главная героиня петербургских откровений в дневнике – это Зинаида Сибилева.
Любимая и проклятая!
В любви Андреева была доля “достоевщины”. Порой в его дневнике Зинаида предстает такой Настасьей Филипповной, героиней романа “Идиот”, “инфернальной” женщиной.
Она, как говорится, меряет всех своим аршином, отвергая то, чего в ней нет, признавая право на существование того, что и в ней существует. В силу всего этого она совершенно не может принимать других людей, и благодаря своему непониманию она должна постоянно мучить их. В этой способности заключается последний элемент ее силы в любви – ибо в любви для нас дороже всего тот, кто больше нас мучает.
Страдают “ужасно”, “чисто сбесились”, “ссоры, ссоры и ссоры”. Но кто виноват – непонятно.
Изменяла ли ему Зинаида? Видимо – да. Причиной жгучей ревности Андреева стал некий А.А., Александр Александрович, студент университета и частый посетитель кружка Гедройц. С ним у Зинаиды возникли близкие отношения, когда Андреев еще заканчивал гимназию.
А.А. вчера огорошил меня заявлением, что он читал часть моих писем; что ему известны все мои мысли, мечты и желания. Зинаида не забыла даже сообщить ему о том, что мать заложила дом, чтобы купить мне велосипед, – и, конечно, придала этому якобы факту очень дурную окраску, хотя бы ей-то давно следовало знать меня и знать, чем был тогда для меня велосипед.
По всей видимости, Андреев узнал об измене подруги, когда они с Зинаидой поселились в съемной квартире.
Не могу писать; пришла Зинаида, она была у А.А. – исполать ей. Жаль, мало пил. Очень, очень жаль. Я сейчас вне себя. Это не значит того, что обыкновенно под этим подразумевают. Я не в бешенстве; если оно и есть, так только потенциальное. Я только уже не владею собой… С ума схожу. Вот сейчас я принял решение: порвать; если не de jure, то de facto мои отношения с Зинаидой… Дело в том, что… я люблю Зинаиду, завтра все забудется, и я опять стану овечкой, которую стригут. Не могу, не могу… Я сейчас качусь по наклонной плоскости. У меня уже конвульсивно сжимается рука, поднимается кулак, чтоб разбить. Едва сдерживаюсь – и едва ли сдержусь.
Как назло, именно в это время ему попадает в руки роман А.И.Эртеля “Смена”, где жена главного героя, идеалиста-аристократа Мансурова, изменяет мужу с модным юристом Роговым. Одновременно в нее безнадежно влюблен другой молодой человек – Кретов. Застав ее с Роговым, он кончает с собой.
Давно ни один роман не производил на меня такого сильного, жизненного впечатления, как роман Эртеля “Смена”. Я сейчас положительно выходил из себя, ругался как сапожник и чуть не плакал. Когда читал то место, где Мансуров уехал в театр, а она отдается, глупо, бессознательно, Рогову. Ах, подлая, подлая! Кретовым я быть уже не могу, а Мансуровым отчасти себя чувствую. Просто не могу я этого переварить. Отдалась! отдалась без любви, под минутным впечатлением, спьяну – а он, этот дурак Мансуров, небось все время только и думал о ней, о подлой. Ух, какая гадость! Не знаю, я б ее убил, убил как собаку.
Единственное средство
Первая попытка самоубийства произошла 15 февраля 1892 года, когда, вернувшись из Орла с каникул, Леонид на студенческой вечеринке напился до бесчувствия и ударил себя ножом в грудь. Но здесь мнения биографов о причине этого поступка расходятся.
Василий Брусянин считает, что Андреев пытался покончить с собой из-за горячего общественно-политического спора, который случился на вечеринке и был разогрет обильной выпивкой.
“Очевидец случая с Андреевым как раз рассказывает о том, что поводов к нервничанью и разного рода эксцессам именно на этой вечеринке было немало. И поводы эти были не личного характера, а отголосок общественной и студенческой жизни. Надо припомнить все, что волновало студенчество в этот вечер, надо знать, что говорилось на вечеринке участниками ее и Андреевым и как эти разговоры воспринимал сам Андреев. Он по-своему воспринял впечатления вечеринки, и результатом пережитого явилась попытка на самоубийство”.
Но с ним не согласен Николай Фатов, утверждая, что такое суждение “в применении к Л.Н.Андрееву, конечно, совершенно неправдоподобно. Яркий индивидуалист, он никогда не мог до такой степени реагировать на «общественную и студенческую жизнь», чтобы ударить себя ножом в грудь”.
Наталья Скороход согласна с Фатовым и с его мнением, что причиной этого поступка была измена Зинаиды. “Это предположение кажется мне вполне правдоподобным, а реакция Леонида – достаточно логичной: уход возлюбленной как будто поставил жирный крест на его петербургских амбициях: ни одна из вершин, покорять которые он отправился в столицу, оказалась «не по зубам» бедному студенту”.