Это похоже на гадание на кофейной гуще. Гораздо важнее очевидный факт – предрасположенность Андреева к самоубийству, что психиатры называют суицидоманией.
Желание покончить с собой возникает у него еще во время учебы в гимназии[20], а в Петербурге многократно усиливается из-за тяжелой и обидной для него жизни.
Если уж быть совсем точным, впервые он пытался зарезать себя не в феврале 1892 года, а годом раньше, еще до поступления в университет. Тогда в Орле отмечали Новый 1891 год. Произошло это в доме Андреевых, где Леонид выпивал со своим одноклассником Ильиным по прозвищу Капитошка:
Помню первый день, ездили мы с ним с визитами. Были у Дмитриевой – какая хорошенькая была Любочка: раскраснелась, руку мне жмет под столом. А я-то, я!.. Недаром после Капитошка передразнивал. А как он, бедняга, перетрусил на Новый год, когда со мной случился припадок бешенства и я начал всё бить… Ведь он тогда насилу у меня кинжал отнял, которым я хотел пропороть себе брюхо, да и то только благодаря тому, что мать явилась ему на подмогу. До сих пор помню его лицо, испуганное еще, с запекшимися губами, когда мы, после этого припадка уже, лежим рядом на кровати, и он с жаром, торопливо объясняет мне свое поведение за этот вечер. А мамочка, бедная мамочка… ведь я тогда ей ногу ушиб… Как она плакала, как умоляла меня успокоиться…
Какой же я мерзавец – просто ужас.
Об этом давнем случае Андреев вспоминает в октябре, когда уже успел испытать все “прелести” петербургской жизни и крушение надежд на счастливую жизнь с Зинаидой. Вспоминает, видимо, неслучайно. Мысль о самоубийстве постоянно присутствует в его записях.
Это idе e fixe, от которой он не может отделаться, да и не пытается, потому что в самоубийстве видит для себя единственный выход из того положения, в котором оказался.
Думал нынче о самоубийстве…
Единственный выход, единственное спасение от несчастья – смерть…
Одна только мать удерживает от самоубийства…
Пуля, пуля и пуля! Нельзя мне, видимо, ее избежать…
И – да. От этого поступка его удерживают только мысли о матери. Не о себе или о Сибилевой.
Смех, еще не красный
В начале декабря 1891 года он уезжает на каникулы в Орел. Судя по дневнику, Зинаида провожала его на вокзале, плакала и просила ей не изменять.
И ее опасения были не напрасны.
В Орле его целью становится воспитанница начальника Витебской железной дороги Женечка Хлуденева (настоящая фамилия Стрежелецкая). Свое влечение к ней он объясняет в дневнике со всей откровенностью:
Не прозы любви хочу я, а ее поэзии. Хочу, как прежде, волноваться от одного взгляда, приходить в восторг или отчаяние от одного слова. Хочу, чтоб один, украдкой сорванный поцелуй заставлял по-прежнему не спать ночи, мечтать о другом поцелуе… не больше! Какой славный я был тогда, когда при мысли о поцелуе у меня не являлось представления о акте, о сопровождающих его сладострастных ощущениях. Поцелуй! все в этом поцелуе, вся жизнь, вся радость этой жизни… А теперь: поцелуй!., а дальше? дальше – корсет, а т а м… и т. д. Как это гадко. Понятно поэтому, что, когда я хочу хоть на миг стать юным и чистым, я думаю не о Зинаиде, а о той же Женичке. Да, и только в любви к такой, совершенно чистой девушке, на которой нет следов тысячи поцелуев, девственное тело которой не запятнано еще прикосновением ничьих рук, я могу – на время, конечно, – найти облегчение, найти то, что даст мне силу жить.
Любовь к Хлуденевой закончилась трагикомически. На новогоднем маскараде Андреев нарядился в костюм китайца и в таком нелепом виде пытался ухаживать за Женечкой, а она смеялась, то ли не узнавая его в маске, то ли нарочно, желая его позлить. Потом эта история станет сюжетом рассказа “Смех”…
Уезжая из Орла, он пишет, что к Жене “совершенно хладнокровен и совершенно разочаровался в ней”.
А в Петербурге все по-прежнему…
Как вспомнишь о том, что дальше ожидает та же несчастная борьба за жизнь, тот же Васильевский остров, те же фонари, улицы, люди…
Случай на вечеринке
Только сведя вместе весь этот комплекс переживаний, можно предположить, что же случилось на студенческой вечеринке. В Петербург он вернулся в начале февраля:
Вот я в Петербурге опять – и вот опять то, чего я так боялся и чего ждал. Один. Передо мною бутылка и рюмка. Я пишу и после нескольких строчек иду прикладываться к бутылке. Дело кончится тем, что я, написавши много патетических глупостей, пьяный, едва добреду до кровати и засну мертвым сном пьяницы или трупа. Зачем это и отчего? Отвечу сперва на второе. Зинаида. Все из-за Зинаиды.
Она не приходит. И на следующий день, и потом…
Он пьет без закуски, чтобы быстрее опьянеть. И ему даже не приходит в голову, что, быть может, не потому он пьет, что ее нет, а ее нет – потому что он пьет…
Не пришла. Опять один и водка.
Он приходит на студенческую вечеринку в ужасном душевном и физическом состоянии. Разочарованный в Хлуденевой, обиженный Сибилевой, а главное – презирающий самого себя. В письме к Сибилевой из Петербурга в Петербург (!), представляющем собой вырванный листок из дневника, он называет себя собакой, “которую оставляют за дверью, когда идут в гости, где не любят собак”.
На вечеринке быстро напился и ввязался в какой-то общественно-политический спор, до которого ему не было никакого дела. Очень может быть, что над пьяным Андреевым посмеялись.
И тогда под его рукой оказался нож…
Приехал я сюда битком набитый мрачными мыслями и намерениями. Денег, а с ними и надежд на будущее не было никаких. Пьяная безобразная жизнь в Орле отразилась на душевном состоянии. Раскаяние, упреки совести, а с другой стороны, мнимая или действительная невозможность изменить свое поведение, остановиться на наклонной плоскости – делали положение безвыходным. Выход был один – самоубийство. Здесь в Петербурге начались неприятности с Зинаидой – и я в конце концов в субботу на масляной совершил попытку на самоубийство. В оправдание неудачи приведу то, что совершил я ее пьяный до бессознательности, затем – очень неудобным оружием, ножом, и наконец – меня удержали от второй попытки ударить себя. Потом был несколько дней в больнице, а потом – потом началась та мерзостная жизнь, которая тянется по днесь. Вся она вращается вокруг Зинаиды и отравляется ею. Полная духовная зависимость от нее.
Не все так плохо
Справедливости ради надо заметить, что Сибилева заботилась о нем куда больше, чем он о ней.
В письме к ней от 15 января 1892 года Андреев пишет:
Очень обязан тебе за хлопоты с “плодом моего гения”, сиречь с рассказом. Хотя я о нем, как и обо всем, что когда-то сделал, очень скверного мнения, и в этих стараниях всунуть его в какую бы то ни было редакцию вижу для себя одно унижение – но голод не тетка, и лучше унижаться, раскрывая перед всеми свою… гениальность, чем протягивая ручку.
Речь идет о первом рассказе Леонида Андреева “В холоде и золоте”, который благодаря стараниям Сибилевой (возможно, и Гедройц) был опубликован 19 апреля 1892 года в еженедельном журнале “Звезда”.
Впоследствии Андреев тщательно скрывал факт этой первой публикации. Но едва ли он забыл о ней: ни один писатель не может забыть своего первого выхода в свет.
В 1903 году в “Журнале для всех”, рассказывая о своей жизни в Петербурге, он признался: “Тут я написал свой первый рассказ о голодном студенте. Я плакал, когда писал его, а в редакции, когда мне возвращали рукопись, смеялись”.
В 1910 году в автобиографии для сборника Ф.Ф.Фидлера “Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей” он также вспомнил о своем дебюте, но уклончиво: “Первый мой литературный опыт был вызван не столько влечением к литературе, сколько голодом. Я был на первом курсе в Петербургском университете, очень серьезно голодал и с отчаяния написал прескверный рассказ «О голодном студенте». Из редакции «Недели», куда я самолично отнес рассказ, мне его вернули с улыбкой. Не помню, куда он девался”.
Своим литературным дебютом в печати Андреев неизменно называл рассказ “Баргамот и Гараська”, который появился в московской газете “Курьер” в 1898 году. И это понятно: “Баргамот и Гараська” – несомненный шедевр, а “В холоде и золоте” – посредственный рассказ.
Журнал “Звезда”, где он был опубликован в разделе для дамского чтения, был литературным приложением к газете “Свет”, издававшейся с 1882 по 1917 год Виссарионом Комаровым – панславистом, полковником русской и генералом сербской армий, составителем сборника о подавлении польского бунта 1863 года. Газета была крайне консервативного толка. Признать, что его дебют состоялся в таком издании, Андрееву было не с руки. Другое дело – либеральная газета “Курьер”, где печатались Иван Бунин, Валерий Брюсов, Константин Станюкович, Дмитрий Мамин-Сибиряк и другие ведущие писатели того времени и которую поддерживал Максим Горький[21].
Но в 1892 году публикация первого рассказа окрылила Андреева. Он пишет в дневнике:
Только одна приятная вещь и была. Это известие о том, что мой рассказ будет недели через две напечатан в “Звездочке”. Хотя внешним образом я своей радости и не выражал и, наоборот, высказывал сожаление, что рассказ будет напечатан в таком плохом журнале, – но внутри радовался сильно; и даже теперь радуюсь. Мне, главное, крайне любопытно, каким выйдет в печать все то, что при писании казалось таким простым и не стоящим внимания. Приятно думать, что те мысли, которые ты так долго носил в себе, те слова, которые ты ночью, в полной тишине и уединении, заносил на бумагу, будут прочтены тысячами людей.