[36], года два собираюсь повидать Шаляпина. Зато Н.Н. и Н.П., осточертевших мне, вижу почти ежедневно, сам хожу к ним до назойливости.
Почему так? Трудно сказать. Почему перед витриной с дрянными эстампами я простаиваю час, а в Третьяковскую, и хотя бы Александра III[37] не соберусь десять лет?..
И что это значит: “долго говорить”, или пойти в галерею? Для меня это большой душевный труд, всего себя подтянуть, войти в область ответственного. Например, я ни за что не могу пойти в музей с помятым от бессонницы лицом, или неостриженный, или с дурной головой…
Вот и в “гости” я ходить не умею, как-то нелепо боюсь чужого дома. Никуда и не хожу.
Всю жизнь, даже в бедности, живя в тесных съемных квартирах, он отстаивал свое право на отдельную комнату, а затем кабинет. И в то же время в своих ночных бдениях предпочитал, чтобы рядом с ним кто-то находился.
Сестра Римма вспоминала:
Леонид любил, чтобы во время его работы был с ним кто-нибудь из близких (главным образом мама или я). Ему нужно было, чтобы мы были здесь, рядом с ним, но чтобы мы молчали и только подавали ему чай, спичку.
Сидит Леонид нахмуренный или задумчивый, работает. Ночь. Тихо. И только иногда отрывисто бросает: “Закурить”, “Чаю”.
Это не было прихотью или барскими замашками. Это был страх остаться наедине с собой, с собственной фантазией. В поздние годы он вообще предпочитал надиктовывать тексты своей второй жене – Анне Ильиничне, которая выполняла при нем роль секретаря и машинистки. А при жизни Александры Михайловны роль свидетеля его работы исполняла она.
Викентий Вересаев писал:
Александра Михайловна действительно работала вместе с Андреевым…
Работал Андреев по ночам. Она не ложилась, пока он не кончит и тут же не прочтет всего написанного. После ее смерти Леонид Андреев со слезами умиления рассказывал мне, как писался им “Красный смех”. Он кончил и прочел жене. Она потупила голову, собралась с духом и сказала:
– Нет, это не так!
Он сел писать все сызнова. Написал. Была поздняя ночь. А.М. была в то время беременна. Усталая за день, она заснула на кушетке в соседней с кабинетом комнате, взяв слово с Л.Н., что он ее разбудит. Он разбудил, прочел. Она заплакала и сказала:
– Леничка! Все-таки это не так.
Он рассердился, стал ей доказывать, что она дура, ничего не понимает. Она плакала и настойчиво твердила, что все-таки это не так. Он поссорился с нею, но… сел писать в третий раз. И только тогда, когда в этой третьей редакции она услышала рассказ, А.М. просияла и радостно сказала:
– Теперь так!
И он почувствовал, что теперь действительно так.
Красный смех
“Конфликт интересов” России и Японии в Корее и Маньчжурии возник давно, и Николай II понимал, что война неизбежна. Но думал, что она начнется не раньше 1905 года. В декабре 1903 года Генштаб доложил государю, что Япония полностью готова к войне, но никаких экстренных мер не было принято.
В ночь на 27 февраля 1904 года японский флот внезапно, без объявления войны напал на русскую эскадру и вывел из строя несколько кораблей. В мае японцы высадились на Квантунский полуостров и перерезали железнодорожное сообщение Порт-Артура с Россией. В августе началась осада крепости, а в декабре ее гарнизон сдался.
Сдачей Порт-Артура был возмущен даже пацифист Лев Толстой, вспомнивший героическую оборону Севастополя в 1854–1855 годах. В дневнике от 31 декабря 1904 года он пишет: “Сдача Порт-Артура огорчила меня, мне больно”. А устно возмущался: “В наше время Порт-Артур бы не сдали!”
В феврале 1905 года русская армия отступила в сражении при Мукдене, а в мае наша эскадра, переброшенная с Балтики (Николай II лично ее провожал), потерпела сокрушительное поражение в Цусимском сражении, во время которого весь Балтийский флот был фактически уничтожен.
Это и была “маленькая победоносная война”
России с Японией, которую, по словам тогдашнего председателя кабинета министров С.Ю.Витте, предсказывал министр внутренних дел В.К.Плеве и которая должна была предотвратить революцию. По зловещей иронии судьбы, сам Плеве конца этой войны не увидел. 15 июля 1904 года он был убит в Петербурге бомбой, брошенной террористом Егором Созоновым…
Рассказ[38] Андреева “Красный смех” был написан в конце 1904 года, после катастрофы русской армии под Ляояном и отступления к Мукдену, где состоялось самое кровопролитное сражение в войне и потери с обеих сторон составили свыше 160 000 солдат и офицеров. Сам Андреев на фронте не был; тем не менее написал одно из самых сильных в мировой литературе антивоенных произведений.
Как часто у него бывало, толчком к написанию рассказа было не событие, а случайный образ. В августе 1904 года, находясь с женой в Ялте, он писал Горькому:
Дрожит немного рука: сейчас загорелась в соседней комнате занавеска у окна, и я тушил. А нынче вечером возле нашей дачи взрывом ранило двух турок, одного, кажется, смертельно, вырвало глаз и пр. Эти турки все лето работают у нас, очень милые ребята, смелые, деликатные, держатся с достоинством. И эти двое забивали бурку (шурф для закладки взрывчатки. – П.Б.), когда от искры произошел взрыв. И я видел, как несли одного из них, весь он, как тряпка, лицо – сплошная кровь, и он улыбался странной улыбкой, так как был он без памяти. Должно быть мускулы как-нибудь сократились, и получилась эта скверная, красная улыбка.
Замыслив “Красный смех” как отражение безумия и ужаса войны, невоевавший Андреев во время создания рассказа доводил себя до состояния буквального безумия, до галлюцинаций.
“Когда он писал этот «Красный смех», – вспоминал Николай Телешов, – то по ночам его самого трепала лихорадка, он приходил в такое нервное состояние, что боялся быть один в комнате. И его верный друг, Александра Михайловна молча просиживала у него в кабинете целые ночи без сна”.
Андреев в письме к критику и публицисту М.П.Неведомскому признавался:
Вы поверите: когда часа в 2–3 я кончал работать, вокруг меня все плясало, какие-то тени мелькали, я видел себя и свою тень на стенах и белизну дверей в темноте.
Почти все время, пока я писал, у меня было сердцебиение – а раз, опять-таки ночью, я вдруг страшно почувствовал, что голова моя не выдержала и я схожу с ума. Ужасное чувство!
Трудно сказать, вводил ли он себя в это состояние сознательно. Но позже этот метод будет использоваться наиболее радикальными европейскими писателями и художниками: вводить себя в состояние транса для максимально экспрессивного письма, когда фантазия отпускается на волю из тюрьмы рассудка. Сюрреалисты назовут этот метод “ЛСД без ЛСД” – наркотическое состояние без употребления наркотика.
В любом случае этот творческий эксперимент над самим собой был небезопасен, и присутствие в комнате жены Андреева, по-видимому, было необходимо не только для высказывания своего читательского мнения. Она всерьез боялась за рассудок своего мужа. И имела на это основания.
Андреев писал рассказ девять дней (вернее, ночей). А серьезно болел после этого восемь месяцев. Он признавался Вересаеву: “Восемь месяцев голова моя была разбита, я не мог работать и думал, что и никогда не в состоянии буду. А были дни, когда прямо – вот-вот с ума сойду!”
Летом 1905 года Андреевы сняли дачу в Финляндии, в Ваммельсуу, где после смерти Александры Михайловны Андреев купит участок земли для строительства загородного дома. И здесь маленькая женщина с большой волей, как называет жену брата Римма Андреева, всерьез переживала за рассудок своего мужа.
Александра Михайловна не давала быть ему одному, тащила его – поедем к Репину, поедем туда-то, туда-то – она боялась за него. Уже на второй день нашего с Павлом приезда Александра Михайловна предложила вдвоем с ней поехать на Иматру[39]. Когда мы с ней сели в вагон, первый ее вопрос был: “Замечаешь ли что-нибудь за Леонидом? Ведь ты знаешь, что с Леонидом после написания им «Красного смеха»”… Я отвечала Александре Михайловне, что заметила в Леониде то какую-то возбужденность, то периоды, когда он присматривается ко мне и к Павлу.
Александра Михайловна поведала мне о своих сомнениях относительно Леонида. Его странности уже замечал и Репин, по возможности обращал все в шутку. Шурочка, по существу очень выдержанный человек, страшно рыдала потом в гостинице, боясь за рассудок Леонида.
Тут, на Иматре, впервые прорвалась твердость характера Шурочки, на людях всегда ровной. И боязнь эта была за Леонида, за его рассудок, а причина – все тот же “Красный смех”.
“Леонида нужно было «уметь» любить”, – завершает свои воспоминания Римма. Александра Михайловна “умела”. Но давалось ей это непросто…
Что же такое “Красный смех”? И почему этот рассказ до сих пор вызывает споры и оказывается в эпицентре любых разговоров о Леониде Андрееве?
“Мы читали «Красный смех» под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, и – смеялись, – писал Вересаев, служивший врачом на Русско-японской войне. – Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека – способность ко всему привыкать”.
Наверное, это – правда. Воевавший человек имел право на такое мнение. Но хотел ли сам писатель учитывать эту спасительную особенность ко всему привыкать? Не ставил ли он перед собой как раз обратной задачи: написать о войне от лица героя, не способного привыкать?
Это рассказ не о войне. Во всяком случае – не свидетельство о войне, которого и не мог дать Андреев. Он написан не о войне, а самой войною. Она и есть автор этого рассказа, тот ее зловещий мистический дух, как его представлял себе писатель, разгоняя свое воображение до состояния экстаза.