Андреев как будто не понимал или не хотел понимать, что “Человек” – это смертный приговор их дружбе. Потому что кто он – Леонид Андреев, как человек, перед этим Человеком?
Не более, чем Кай перед Снежной Королевой.
Смерть Шуры
28 ноября 1906 года в Берлине после мучительной агонии от родовой горячки скончалась Александра Михайловна Андреева, “дама Шура”. Умерла, разрешившись мальчиком Даней, Даниилом, будущим религиозным мыслителем, поэтом и прозаиком, которого сегодня называют “русским Данте”.
Крестным отцом Даниила был Горький. Не в состоянии управляться с новорожденным, Андреев отправил Даню в Москву, к бабушке Ефросинье Варфоломеевне. Когда Андреев с новой женой Анной Ильиничной, первым сыном Вадимом и детьми от второго брака Верой, Саввой и Валентином поселится в Финляндии, Даниил останется в Москве.
Свою тетю, сестру Шуры Елизавету Михайловну Доброву, он будет называть “мамой”, а Филиппа Александровича Доброва будет считать своим приемным отцом. Несколько раз его будут привозить в Ваммельсуу к настоящему отцу, родному брату Вадиму и сводным братьям и сестре.
Но закончится это печально.
Римма Андреева вспоминала:
Даню очень любила бабушка и вся семья Добровых, и воспитывали его, я бы сказала, в какой-то тепличной обстановке, ребенок был очень нежный, ласковый, грубость для него была незнакома, а также и жизнь, и развлечения деревенской жизни старшего сына Леонида – Вадима… были для него чужды, или, верней, его слишком от них охраняли… И вот однажды Анна Ильинична уговорила Ефросинью Варфоломеевну отпустить с собой гулять Даню, она же с неудовольствием его отпустила. И Анна Ильинична повезла его на санях к большой горе, которая спускалась к реке и по которой возило из проруби воду население Ваммельсуу. Посадив Даню одного на сани и желая, как она говорила, испытать его на храбрость, хотя мальчик и боялся и упирался, толкнула сани, сани полетели с горы на реку, и Даня попал прямо в прорубь головой, его спасли, но после этого Ефросинья Варфоломеевна сейчас же собралась и уехала. Как потом мне говорила, что ей очень-очень не хотелось отпускать Даню с Анной Ильиничной, что она чувствовала что-то недоброе, и как я ее ни уговаривала и как ни разуверяла, что это просто несчастный случай, она оставалась при своем и все твердила, что это сделано умышленно[49].
После революции Даниил Андреев учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова, писал стихи и прозу, вступил в Союз поэтов и работал художником-шрифтовиком. Он воевал, был награжден медалью “За оборону Ленинграда”, но в 1947 году был арестован и получил 25 лет по 58-й статье (контрреволюционная деятельность). Десять лет, вплоть до 1957 года, он провел во Владимирской тюрьме, где были написаны три его главных сочинения – философский трактат “Роза мира”, книга стихов “Русские боги” и поэма “Железная мистерия”, при его жизни не публиковавшиеся. Скончался он в Москве в 1959 году в возрасте 52 лет. И сегодня имя автора “Розы мира” едва ли не более известно, чем имя его отца.
О том, насколько мучительно переживал Андреев смерть жены, можно судить по его письму Горькому от 23 ноября 1906 года, за два дня до кончины Шуры:
Милый Алексей! Положение очень плохое. После операции на 4-й день явилась было у врачей надежда, но не успели обрадоваться – как снова жестокий озноб и температура 41,2. Три дня держалась только ежечасными впрыскиваниями кофеина, сердце отказывалось работать, а вчера доктора сказали, что надежды в сущности никакой и нужно быть готовым. Вообще последние двое суток с часу на час ждали конца. А сегодня утром – неожиданно хороший пульс, и так весь день, и снова надежда, а перед тем чувствовалось так, как будто она уже умерла. И уже священник у нее был, по ее желанию, приобщили. Но к вечеру сегодня температура поднялась, и начались сильные боли в боку, от которых она кричит, и гнилостный запах изо рта. Очевидно, заражение проникло в легкие, и там образовался гнойник. Если выздоровеет, то весьма вероятен туберкулез. Но это-то не так страшно, только бы выздоровела.
Сейчас, ночью, несмотря на морфий, спит очень плохо, стонет, задыхается, разговаривает во сне или в бреду. Иногда говорит смешные вещи.
И мальчишка (Даня. – П.Б.) был очень крепкий, а теперь заброшенный, с голоду превратился в какое-то подобие скелета с очень серьезным взглядом.
И временами ошалеваешь ото всего этого. Третьего дня я все смутно искал какого-то угла или мешка, куда бы засунуть голову, – все в ушах стоят крики и стоны. Но вообще-то я держусь и постараюсь продержаться. Ведь ты знаешь, она действительно очень помогала мне в работе.
До свидания.
Твой Леонид
Не удивляйся ее желанию приобщиться, она и всегда была в сущности религиозной. Только поп-то настоящий уехал в Россию, а явился вместо него какой-то немецкий поп, не знающий ни слова по-русски. Служит по-славянски, то есть читает, но, видимо, ничего не понимает. И Шуре, напрягаясь, пришлось приискивать немецкие слова. 32 дня непрерывных мучений!
Старший сын Леонида и Шуры Вадим, которому тогда было четыре года, так вспоминал о смерти матери в Берлине:
Вечер. Я один в темной полупустой комнате, куда меня заперли, должно быть в наказанье. Я влезаю на стул, открываю большое, тяжелое окно. Смотрю вниз, в сад. Зелеными стеблями плюща заросла вся стена, от самого низа до чердачного окна на третьем этаже. Я хочу спуститься, цепляясь за стебли плюща вниз на землю, но боюсь. В комнату через открытое окно врывается ветер, сырость и шуршанье деревьев в саду. Вероятно, в тот вечер я впервые почувствовал отсутствие матери и свое одиночество.
Рядом с Андреевым в то время находилась его мать Анастасия Николаевна. Она, по воспоминаниям Риммы, рассказывала, что “Шура родила благополучно мальчика Даню дома, встала на седьмой день, была весела и лично принимала поздравления и цветы, но к вечеру почувствовала себя нехорошо. Вызвали врача. Прибывший врач немец, не снимая пальто и не моя рук, чем очень удивил брата, стал ее исследовать, а на другой день поднялась температура, и оказалось заражение крови, и ее пришлось поместить в лучшую лечебницу Берлина, где она, промучавшись около месяца, скончалась”.
Впоследствии в смерти жены Андреев упорно винил немецких врачей, что добавляло огня в его германофобские настроения, с особенной силой вспыхнувшие во время Первой мировой войны.
Шуру похоронили в Москве, на Новодевичьем кладбище, но Андреева на похоронах не было. То ли он психологически не мог присутствовать на похоронах, то ли не решился поехать в Россию из опасений нового ареста.
Позже, вернувшись в Россию и поселившись сначала в Петербурге, а затем в Финляндии, он в каждый свой приезд в Москву отправлялся на Новодевичье, и это всегда заканчивалось многодневной депрессией и запоем.
Об одном из таких “состояний” Андреева годы спустя после смерти Шуры вспоминал Георгий Чулков:
Однажды я пришел к Андрееву, когда он жил в Петербурге в большом доме на Петербургской стороне. Меня встретила его матушка и шепотом сообщила, что Леонид “заболел”. Это значило, что он во хмелю. Я хотел было уйти, но Андреев услышал мой голос, вышел и повлек меня к себе в кабинет. Перед ним стояла бутылка коньяку, и он продолжал пить, и было видно, что он пьет уже дня три. Он говорил о том, что жизнь вообще “дьявольская штука”, а что его жизнь погибла: “ушла та, которая была для него звездою”. “Покойница!” – говорил он шепотом таинственно и мрачно. Потом он опустил голову на стол и заплакал. И опять тот же таинственный шепот и бред. Вдруг он замолчал и стал прислушиваться, обернувшись к стеклянной двери, которая, кажется, выходила на балкон. “Слышите? – сказал он. – Она тут”. И снова начался мучительный бред, и нельзя было понять, галлюцинирует он в самом деле, или это все понадобилось ему, чтобы выразить как-нибудь то загадочное и для него самого непонятное, что было у него тогда в душе.
Каприйский отшельник
В декабре 1906 года Андреев вместе с сыном Вадимом приехал на Капри к Горькому.
Но прежде надо представить себе Горького в Италии. Его поездка в Америку вместе с гражданской женой, бывшей актрисой МХТ Марией Андреевой, сопровождалась скандалом: их, как невенчанных, выселили из гостиницы.
Впрочем, поначалу Горький был восхищен Америкой. Особенно – Нью-Йорком. По распространенной ошибке всякого вновь приезжего он путал всю Америку с Нью-Йорком, и даже не со всем Нью-Йорком, а с Манхэттеном.
Вот, Леонид, где нужно тебе побывать, – уверяю тебя. Это такая удивительная фантазия из камня, стекла, железа, фантазия, которую создали безумные великаны, уроды, тоскующие о красоте, мятежные души, полные дикой энергии. Все эти Берлины, Парижи и прочие “большие” города – пустяки по сравнению с Нью-Йорком. Социализм должен впервые реализоваться здесь…
Но уже через несколько дней он изменил свое отношение к стране и писал Андрееву:
Мой друг, Америка изумительно-нелепая страна, и в этом отношении она интересна до сумасшествия. Я рад, что попал сюда, ибо и в мусорной яме встречаются перлы. Например, серебряные ложки, выплеснутые кухаркой вместе с помоями.
Америка – мусорная яма Европы.
Первого апреля 1906 года его и Марию Федоровну буквально выставили на улицу из отеля “Бельклер” и не приняли ни в какой другой. Сперва Горький со своей гражданской женой был вынужден поселиться в клубе молодых писателей на 5-й авеню, а затем их любезно приютили в своем загородном доме Престония и Джон Мартины[50].
Здесь и была написана его знаменитая повесть “Мать”.
Совсем иной прием ждал Горького в Италии. Там его знали, любили. Его произведениями увлекалась молодежь, его творчество изучали в Римском университете. Когда пароход “Принцесса Ирэн” с Горьким и Андреевой на борту 13 октября 1906 года подошел к причалу неаполитанского порта, на борт его ринулись журналисты.