Иванцов, Петров, Сидоров
Я говорю: «Ну тогда не нужно вообще этой никакой картины, потому что у нас все сверстано, все съемки стоят друг за другом, календарный план, все это Колумбия, стоит дорого, деньги не наши, а Альфонсо Лопеса Микельсена и его приближенных. Все это кончится чудовищным скандалом, и лучше отказаться, разумнее отказаться… Ну как я могу за три дня изобрести актера на главную роль, на котором вообще все держится?» «Хорошо, мы свяжемся с Центром», — сказал Саша. И Саша, связавшись с Центром, пришел ко мне еще мрачнее, чем ушел, и сказал: «Старик, даже не может быть разговоров. Ты должен за два дня изобрести актера, которого будешь снимать в сложнейшей роли. Это никакая не халтура, никакая не ерунда». Вот это все путало карты, и очень, так сказать, потому что я хотел снять человеческую картину. Были у меня такие пожелания к самому себе и к этой истории.
И я лег и стал в ужасе… у меня же нет ничего. Не было же тогда ни компьютеров, ничего, только память, только память и какие-то впечатления о России. И я понимал, что никакого иностранного артиста я взять не могу, потому что мне с ним каждый кадр общаться и жить. Я могу взять только нашего артиста. Я стал вспоминать в ужасе всех как-то вот так, лежа на кровати и глядя в потолок. Я помню этот ужас вот так. И я все надеялся, что потолок вдруг приоткроется, и оттуда выплывет облик того актера, которого я приглашу. Я говорю: «А если этого не пустят? — говорю я моему высокопоставленному и высокомогущему товарищу. — А если этого не пустят, то что будет?» Он говорит: «Этого пустят, потому что мы договорились, что ты можешь взять любого актера, только не Кайдановского». Вот времена были, да, веселые. Только не Кайдановского. И я на третий день вспомнил, что на Таганке… я его не видел никогда ни в спектаклях, нигде ничего не видел… кто-то на Таганке, по-моему Боря Хмельницкий, царство ему небесное, мне сказал: «Вот смотри, мы взяли парня одного, он — абсолютно белогвардейская внешность, он — абсолютно белогвардейская внешность». И я вдруг думаю: «Ой-ой-ой… это же белогвардейская внешность, то, что доктор прописал. Нужно вспоминать, кто же это, кто же это». И я вспомнил: это некий Леонид Филатов.
И от отчаяния, страшного отчаяния я сказал себе и людям и моим высокопоставленным кагэбистским друзьям: «Ребята, это Филатов». Они говорят: «Но ты понимаешь, что он прилетит и все?» Я говорю: «Что значит все?» — «Это значит, что он прилетит прямо на съемку». А у нас была первая съемка, на которую должен прилететь этот актер, этот… назывался он так: этот Некайдановский. Вот должен прилететь Некайдановский на первую съемку… Первая съемка была в отеле в Боготе, в большом дорогом отеле, и в этой съемке участвовала Ампаро Грисалес, знаменитая… Вот совсем недавно она еще была порнозвездой, главной порнозвездой Латинской Америки. А у нас, на нашей картине, какими-то судьбами она должна была резко изменить свое, так сказать, порнопрошлое и превратить его в романтические переживания некой Мерседес. И вот все начиналось с того, что прямо с аэродрома этот Некайдановский должен был ехать со мной в отель, раздеваться практически догола и ложиться в постель с великой порнозвездой. И там у них была сцена.
Кошмар, который я переживал, вы себе не можете представить, потому что я ехал в аэропорт с одним-единственным чувством. Я думал: «Вот сейчас…» Я его не помнил, но помнил так что-то такое трепещущее белогвардейское. А чего белогвардейское — не помню. И я стоял там на этом самом, у паспортного контроля, с моим чудесным гэбистским окружением, и ждал я появления этого человека… Я думаю: «Он пойдет, сделает три шага, и я увижу, что это не тот, и я не буду снимать эту картину… вот я лягу костьми, но я не буду снимать эту картину с человеком, которого я не хочу». И вдруг появился какой-то человек и такой легкой походкой, как бы сказать… как Тынянов писал, «они ходили походкой кузнечика»…
С легкой походкой кузнечика появился человек улыбчатый, уставший, в драной джинсовой куртке и точно пошел ко мне. Значит, видимо, как-то он где-то тоже поинтересовался какими-то моими фотографиями. Мы с ним поздоровались, обнялись, и все. Мы с ним ни о чем не говорили. Мы с ним ни одного… вот мы снимали после этого два месяца или два с половиной месяца, мы ни разу в жизни не говорили о сущности персонажа, о том, кто он такой, что хотелось бы сделать. Я ему сразу сказал: «День, сейчас мы сядем в автомобиль, прямо — мы даже не успеем заехать перекусить куда-нибудь в ресторан — мы прямо поедем в отель. Там тебя ждет крупнейшая порнозвезда Латинской Америки… Я думаю, что она уже раздевшись, голая лежит в постели, и тебе нужно приехать, быстро скинуть штаны, это самое, и в постель… там текста немного, я тебе весь его подскажу, ты его быстро…» И Лёня стал вместо улыбчивого таким, значит, черным и совершенно таким… у него лицо такое… как в мультипликационной картине… «Какая постель? Какая порнозвезда?
Экипаж
Мне про это никто не говорил». Я говорю: «Лёня, тебе никто ничего не говорил, потому что никто ничего не знал. Вообще, что случится с тобой дальше, знаю только я, но и то весьма неточно. Потому что в каких-то местах я уже сценарий дописал, а в каких-то я еще дописываю. Лёнечка, я тебя прошу, не спорь со мной, у нас нет ни одной секунды времени, поехали, быстро снимай штаны и давай знакомиться».
Экипаж
Экипаж
Вам и не снилось…
Лёня приехал, и уже оставалось сто метров до отеля, он мне сказал: «Купи мне коньяка». А у него не было денег… Время от времени нашу картину называли… У Достоевского роман «Бесы»… Саша Адабашьян тогда работал с нами художником, он экспедицию гениально охарактеризовал. Он говорит: «Экспедиция „Песы“». Потому что они не бесы, а песы. У нас даже была такая шутка… А нам тоже песов не платили… обещали все заплатить много-много песо, но поначалу не платили, поэтому мы жили, как бы так сказать, на сдачу с доходов КГБ… Вот. Я говорю высокопоставленному товарищу: «Купи ему фляжку коньяка». А он спрашивает: «А он чего, пьет?» Я говорю: «Нет, по-моему, он не пьет. А ты что, пьешь, Лёня?» Он говорит: «Нет. Я не пью, но я в трезвом виде сейчас снимать штаны и лезть в постель к Ампаре Грисалес не могу, мне нужно обязательно, и поэтому… Сколько здесь во фляжке?» Ему говорят: «Ну, около… двухсот пятидесяти граммов». Он говорит: «На всякий случай купите две фляжки, потому что если это все затянется, то, может быть, мне понадобится и вторая». Ему купили фляжку коньяка. Он пришел, очень светски поздоровался с Ампарой: Филатофф. (Тот же Адабашьян ему гениальную, значит, кликуху придумал, мы его почему-то звали Леонидас. Значит, это как бы что-то латиноамериканское). Он говорит: «Вот Леонидас уже познакомился с актрисой». Актриса была в черной комбинации такой стильной; значит, она сказала: Ампаро…
Вам и не снилось…
Вам и не снилось…
Леонидас зашел в ванную, выдул фляжку коньяку, фляжку просто коньяку, снял штаны и вышел в состоянии мало вменяемом, но как бы с благородностью во взоре и с благородностью, это самое… значит, куда ложиться, куда да как, как накрываться одеялом, всё там… И началась режиссура, то есть нас вот для этого и позвали, я понял, чтобы увидеть Станиславского в действии… да… метод физических действий в действии… что вот мы сейчас создаем эту кинематографию. Короче говоря, мы его туда затолкали, Лёню, я ему говорил реплики, и он чего-то говорил, говорил, говорил… потом попросил еще немножко выпить и еще говорил, говорил, говорил и что-то, это самое… Я понимал, что у него абсолютное ощущение сна, непонятности… Он вообще, не знаю… может, даже в первый… Они на Таганке были, конечно, где-то за границей, может в Болгарии. Но вообще то, что с ним происходит сейчас, он, конечно, не мог соотнести со своей жизнью. Вообще никак. Поэтому выпил еще немножко, от второй фляжки отпил и… довел до конца…
Вам и не снилось…
Кто заплатит за удачу
А на следующее утро снимать нужно было с утра… не днем, не, там, по КЗОТу, восемь часов перерыву, — с утра. С утра была сцена с похмелья, Б. К. с похмелья. И вот здесь я понял, какой великий вообще артист Филатов и какой грандиозный «угадалкин» я, чтобы угадать вот так вот Б. К., чтобы увидеть вот эту меру похмелья Б. К. в исполнении Леонидаса. Это нужно было, конечно, крайнее везение, просто крайнее везение.
Дальше мы снимали каждый день, очень скоро приехала самая главная колумбийка на белом свете… это с колумбийской… не придумать — это Таня Друбич… И мы стали снимать, жить-поживать и добра наживать. Добро мы наживали очень интересными способами. Во-первых, действительно, у каждого у нас была некая еще большая сверхзадача и цель — нажить добра. Тогда же ничего не продавали в России, в Советском Союзе же… какая Россия… в Советском Союзе. А оно, может, кстати, и хорошо. Ну я не знаю. Сейчас всё продают… да… а счастья нет. А тогда счастье все-таки бывало, я не могу сказать, что это было общество счастливых людей, но счастье бывало. И вообще все что угодно можно было принять за счастье. Сейчас нет. Сейчас можно купить все что угодно, вот вообще все что угодно, но все вместе похоже на какой-то детдомовский праздник… Вот… детдомовский праздник несчастных людей всех… нам всем выдали костюмы от Кардена. Вот представьте себе такое: детдом, в котором в обязательном порядке всем — и женщинам, и мальчикам — всем выдали от Кардена. И вот они влачат унылейшее, жалкое рабье существование, но в костюмах от Кардена. Все…
И, имея в виду, что мы будем жить-поживать и добра наживать, Лёня сказал: «Ребят, а мне не… — а ему тоже в гостинице выписали какой-то этаж, — Лёня сказал: — Мне там одиноко (а это сущность Лёни, очень серьезная сущность). Мне там одиноко и бесприютно в этом самом. Сережа, Таня, возьмите меня к себе». Это была странная просьба, потому что у нас вроде как был колумбийский медовый месяц. И у нас было действительно там три комнаты… там, это самое, но как, но как возьмите его… куда его взять к себе? Спальня была одна, кровать была одна. Куда его к себе взять? И там, значит, опять-таки наш друг и учитель из КГБ сказал: «Там у вас есть для прислуги одна комната. Спросите, может, он хочет там, для прислуги?» Он говорит: «Да, да, вот это то, что надо для меня».