В целом успех и главная заслуга «атомных разведчиков» и в Англии, и в США заключается в следующем: ими руководил идеолог НТР Леонид Романович Квасников, талантливый организатор агентурного проникновения в работы американского «Манхэттенского проекта». Причем советской стороне — специалистам и разведчикам — пришлось работать в условиях объективного отставания от США, более того, при четырехлетней монополии в атомной проблематике американцев. Но 29 августа 1949 года в Союзе первая отечественная атомная бомба была взорвана. Это был результат коллективных титанических усилий ученых, специалистов, производственников и разведчиков.
Не потому ли американская сторона вынуждена была отказаться от идеи ядерной войны против Советского Союза? Работа резидентур советской госбезопасности по обе стороны океана над атомной проблемой стала самой важнейшей в истории нашей научно-технической разведки. Потому и специалисты и историки спецслужб — и у нас, и за рубежом — этот успех оценивают как триумф советской разведки.
«Атомные шаги» к «верхам» разведки
Историограф научно-технической разведки Владимир Барковский отмечает, что, когда он пришел после работы в Лондоне в штаб-квартиру разведки на Дзержинской площади, ему стало понятно, какую борьбу в «атомных делах» пришлось вести разведчику-ученому Квасникову с позиции отделения этого направления разведки. Более того, и с самой госбезопасностью, и за ее пределами — с «верхами».
В Лондоне, в лице резидента Анатолия Горского, добываемая «атомная информация» получала немедленную поддержку. Тем более, когда источники чуть ли не инициативно стремились обратить внимание на атомную проблему (из «Пятерки» — Дональд Маклин и Джон Кернкросс), принося конкретные материалы.
А в Центре? Леонид Квасников эту информацию воспринимал с государственных позиций, но вот с «Инстанцией» — собственно, для кого эти сведения и предназначались: правительство, военные, ученые, — возникли трудности.
Действительно, когда на фронте идет борьба на выживание, непросто было Квасникову выйти «на верха» с вопросом об атоме. Не сразу он нащупал логическую цепочку в предвоенной истории с ядерной физикой? Именно факт исчезновения статей маститых ученых-физиков о работах над ядерными исследованиями привел его к твердой уверенности: над созданием атомного оружия работали физики, чьи имена имели мировой авторитет в науке; и, таким образом, было вне всяких подозрений об ошибочности предположение — атом может быть на службе войне!
Отношения разведки и ее «крыла», НТР, складывались с «верхами» весьма сложно. Берия и Сталин, казалось бы, должны были быть более внимательными к информации разведки. Но…
Но шла битва за Москву, и все внимание в ГКО было приковано к защите Отечества на фронтовых рубежах. В резидентурах приоритет отдавался информации по «сиюминутной» помощи событиям на советско-германском фронте, а в области военной техники — немедленному повышению эффективности вооружения.
Естественно, в этой ситуации Квасникову докладывать наркому госбезопасности Берии было нелегким делом. Но Квасников, сотрудник госбезопасности государственного склада, шел на этот шаг. А исходил он из того факта, что собранная и получаемая из-за рубежа информация весьма важна — и по актуальности, и по документальности, и по секретности, и что промедление с работами над атомным оружием весьма отрицательно может сказаться на последующем периоде ведения войны. И идеолог НТР упрашивал Берию доложить Сталину о возможности появления на Западе — в Германии, Англии и США — нового мощного взрывчатого вещества. Доводы разведчика-ученого Берия встретил раздраженно, недвусмысленно давая понять, что за дезинформацию последует наказание. Но и через месяцы Квасников повторно обращал внимание наркома на активизацию работ над атомом на обоих берегах Атлантики.
В марте 1942 года из Лондона пришли особо тревожные сведения: «… секретные лаборатории Германии активно ведут исследования по созданию урановой бомбы…» И случилось так, что настойчивость идеолога НТР привела к долгожданному докладу наркома Сталину. Это сообщение вождя озадачило. А Берия уже не говорил «об отвлечении нашей страны на путь непомерных затрат». В Кремль были приглашены академики А. Иоффе, Н. Семенов, В. Хлопонин, П. Капица (Тем не менее в деятельности Лаврентия Берии, как государственного деятеля в создании отечественной атомной бомбы и атомной промышленности, в целом известна и положительная сторона. — Прим. авт.).
Результаты кремлевской встречи проявились уже в июне 1942 года. В оперативном деле «Энормоз» об этом свидетельствует шифротелеграмма резидентам, подготовленная Квасниковым и подписанная начальником разведки Павлом Михайловичем Фитиным.
В шифровке из Центра (№ 834-23 от 14.06.1942), в частности, говорилось: «…прошу всех принять меры к получению сведений следующего характера…» И далее — конкретные задания по широкому кругу вопросов «по теме». Но все же многое о характере отношений в рамках «разведка — ГКО» оставалось неизвестным еще не одно десятилетие…
Доклад Лаврентия Берии Иосифу Сталину. Это случилось на сто тридцать шестой день войны, в ноябре 1941 года, именно после получения из Лондона той самой тревожной шифровки. Главными в сообщении были четыре особенно настораживающих момента: резидентура располагает полученными от ценных источников особо секретными документальными материалами о ведущихся в Англии теоретических разработках по созданию атомной бомбы (1); она обладает «колоссальной разрушительной силой, эквивалентной нескольким тысячам тонн тротила» (2); работы по ее созданию ведутся «с большой поспешностью» (3); англичане «испытывают страх перед немцами, которые могут первыми изготовить» подобное оружие (4)… Таким образом, в руках разведки — Квасникова — и государственного деятеля Берии появился первый аргумент в защиту необходимости заниматься «атомом» всерьез.
Естественно, Сталин высказал опасения по поводу дезинформации и попросил Берию, чтобы «в природе возможности такого мощного взрыва» разобрались наши ученые. Берии было известно, что, в частности, академик Иоффе считает: «…атомное оружие — это гипотетическое оружие. Оно может быть, а может и не быть…» (аргумент «против»).
Главе государства, как и большинству людей его окружения, трудно было представить самое понятие «ядерное деление», да еще чрезвычайной мощности. Однако вождю, с его реальным подходом в делах, не давали покоя аргументы ученого-физика Флерова, а главное, его убежденность: «надо, не теряя времени, делать урановую бомбу» (второй аргумент в «копилку» Квасникова и Берии).
Но и неотложные задачи, связанные с тяжелым положением Красной Армии, — обеспечение фронта снарядами, самолетами, танками… — в тот момент, казалось бы, были аргументами «против». Однако Сталин за поступающей информацией о «сверхбомбе» велел следить.
В начале февраля 1942 года появились новые документы от фронтового разведчика. Это были математические вычисления и физические формулы, найденные у пленного немецкого офицера. Научная экспертиза показала, что речь шла о расчетах получения тяжелой воды и об уране-235. Данные свидетельствовали: в Германии ведутся серьезные работы по созданию атомной бомбы (третий аргумент).
Справка. Где-то под Таганрогом фронтовые разведчики взяли «языка» — немецкого штабного офицера. В его портфеле нашли записную книжку, всю «усеянную какими-то странными формулами и странным значками». Случилось так, что эта книжка оказалась в руках известного военного инженера Ильи Григорьевича Старинова, крупнейшего специалиста по взрывному делу, а в войну — «диверсанта № 1».
Старинов интуитивно понял, что речь идет «о какой-то взрывчатке» и отправил записную книжку в Москву, где она оказалась в ГКО. Из записей стало понятно, что германская сторона также собирается обзавестись атомной бомбой.
Исчезновение научных статей по «атому» перед войной обнаружил и физик Георгий Флеров. Он, как и Квасников, догадался, что это связано с работой над военным атомом. Флеров обратился по двум адресам: в ГКО и в свой Физико-технический институт, который к тому времени эвакуировался из Ленинграда в Казань. В институте устроили научный семинар, но к однозначному решению о целесообразности начала работ в этой области не пришли. По словам одного из участников этого семинара: «У меня не было уверенности, как завершилось бы тайное голосование, если бы на семинаре пришлось решать — нужно ли немедленно начинать работы уже через год или два…»
А вот категорическое утверждение историографа НТР Барковского:
«Дальновидный Квасников ставит нам задачу: создать для решения этого вопроса агентурную сеть из квалифицированных источников. К 1943 году, а именно в это время была создана Курчатовская лаборатория, такая сеть была налажена и информация шла потоком к Курчатову…»
Затем в ГКО на имя Сталина поступило второе письмо от ученого Флерова. Он снова настаивал, что «появление в руках нашей страны такого оружия позволит достичь сразу значительного превосходства» в войне с Германией (новый аргумент).
Однако «осторожный» Берия, и как член ГКО, и как глава госбезопасности, не торопился докладывать Сталину про это письмо Флерова, все еще перепроверяя. И вот новая шифровка из Лондона, доложенная ему Квасниковым и Фитиным, — она решила ускорение его встречи с вождем по «проблеме атомного оружия».
Шифротелеграмма гласила:
«…специальный комитет по урану доложил министру авиационной промышленности, а затем Черчиллю о том, что атомную бомбу можно изготовить до окончания войны, если будет признано необходимым затратить на это соответствующие средства…
В проекте ее создания подсчитана потребность в людях, электроэнергии и деньгах, определены ее внешние размеры, сила взрыва и число возможных жертв. Опытный завод по урану-235 намечается построить в Англии, а завод промышленного производства