Очевидно, возникновение мифов, которые до последних лет были популярны среди московских обывателей, связано с первыми легендами о разбойном характере Марьиной Рощи, которые относятся… к концу XVII века. В местном подмосковном лесу и деревне Марьино тогда скрывались разбойники, промышлявшие на дорогах, ведущих в Дмитров и Сергиев Посад…
В описываемое нами время в Марьиной Роще находилось известное всем строгостью своих сотрудников 20-е отделение милиции, которым командовал человек по фамилии Раппопорт. Сейчас уже никто не помнит его имени, но зато старожилы могут рассказать, как милиция следила за соблюдением законов и в отделение всегда можно было обратиться за помощью и защитой. И «блатных» Раппопорт держал в узде, при случае мог поставить их по струнке. У продуктового магазина всегда дежурил постовой, которого по старинке называли околоточным, и если происходило что-то из ряда вон выходящее, люди бежали к нему.
Впрочем, в некоторых случаях шли и к «авторитетам», но за покровительством обращались к ним в основном местные парни, начинавшие вступать в конфликт с законом. Среди них существовало мнение, что «блатные» марьинорощинцев в обиду «чужим» не дают. Но люди постарше всё равно обходили их стороной: знали они, чем кончаются их судилища «по понятиям» и что за «услуги» в конце концов придётся расплачиваться.
Как-то «блатные» вычислили в своих рядах «стукача» и поздно вечером около газоубежища учинили над ним суд, случайными свидетелями которого оказались Лёнька и Гошка. Они видели, как на траве расселось «общество». Кто-то покуривал папиросу, кто-то поигрывал ножичком. «Стукач» стоял бледный и тощий, ему задавали вопросы, он отвечал. После каждого ответа один из «блатных» вставал и бил его. «Стукач» шлёпался на землю, при этом ноги его нелепо вскидывались вверх.
Ребята наблюдали за происходившей экзекуцией (а длилась она минут сорок) из-за угла. К счастью, никто из участников «сходки» их тогда не заметил.
Дверей в Марьиной Роще, вопреки худой славе района, никогда не запирали — все дома, все квартиры были открыты. И никто ничего не брал и не воровал. Каждый здешний обитатель был убеждён, что чужое добро счастья не приносит. (Правда, в военные годы случались и исключения, но не будем сейчас судить о людях, доведённых тогда голодом и холодом до отчаяния. Да и «гастролёры» стали чаще сюда заглядывать).
С Гошей Савицким однажды произошла такая интересная история. Как-то зимой ветром у него сорвало шапку с головы. Сколько ни бегал по закоулкам, так и не нашёл её. Мысль о том, что мать будет вынуждена покупать новую шапку, Гошку не радовала. Шапку-то она, конечно, купит, но без упрёков и подзатыльника не обойдётся.
Вечером матери, которая была не в духе, Гоша ничего не сказал, решив перенести объяснения на следующий день. А утром встал и, к великой радости, обнаружил, что шапка его лежит в коридоре. Видно, кто-то ранним утром нашёл её в снегу и, зная, кому она принадлежит, принёс Гошке прямо домой. Такой поступок считался в ту пору вполне естественным, поэтому нашедший Гошкину шапку не стал никого будить, оставил находку в коридоре и ушёл. Савицкий так и не узнал, кто его тогда так здорово выручил.
Если в самой Марьиной Роще воровства не наблюдалось — «свои» тати у себя не воровали, а «чужие» сюда не совались, — то за её пределами кражи были делом обычным. Многие местные жители, в том числе и Шебаршины с Савицкими, во время войны получили неподалёку, на Бутырском хуторе, именуемом попросту Бутыркой, участки земли под огороды. Время было голодное, и огороды были хорошим подспорьем в хозяйстве. Считалось — и это было действительно так, — что с огородом не пропадёшь. Сажали главным образом всё ту же картошку — основную еду не только московского пролетариата, но и всего простого люда на земле.
На участки навалились дружно: очистили их от камней и разного хлама, выкорчевали несколько старых пней, вскопали. Баба Дуня достала где-то немного навоза, и в начале мая картошку посадили. На огородах бывали часто — окучивали и пропалывали поднявшиеся всходы, следили, чтобы охотники до чужого не подкапывали молодые клубни. Глядя на крепкую ботву, баба Тоня Савицкая обнадёжила: картошечка вырастет неплохая. И впрямь уже в середине июля обе семьи лакомились молодой картошкой и определили место, где будут хранить будущий урожай зимой. Однако, когда настал сентябрь и пришло время сбора основного урожая, их огороды оказались выкопанными. Сделано это было ночью, буквально за несколько часов перед тем, как Шебаршины и Савицкие явились на свои участки с лопатами, вёдрами и мешками, поскольку накануне днём обе бабушки были здесь и оценивали виды на урожай. А ведь так рассчитывали на эту картошку, надеясь создать запасы на зиму и дотянуть до будущего лета!
Пережили…
Леонид Владимирович вспоминал, как трудно им тогда приходилось. На ничтожную зарплату мамы, скромной служащей домоуправления, двух ребятишек прокормить было невозможно. Выручала их в военные годы бабушка Дуня. Не покладая рук мастерила она заготовки для обуви, день и ночь из её комнаты доносился стук швейной машинки «Зингер»…
Лёня Шебаршин был старше Гоши Савицкого на два года, поэтому в школу пошёл первым. Мужская школа № 607 находилась в Лазаревском проезде. Что можно сказать об учёбе в военное время? Первым делом запомнился холод. На занятиях сидели в верхней одежде, а в сильные морозы даже замерзали чернила в чернильницах. Писали на чём придётся — на обрывках газет и старой обёрточной бумаги, на страницах пришедших в негодность книг.
Обучение было раздельным. 605-я школа, на крыше которой стояла сирена, была женской, и хотя ходили упорные слухи об объединении мужских и женских школ, дальше разговоров дело пока не пошло.
Пришёл черёд и Гоше собираться в школу, но его неожиданно увезли на Украину. В небольшом шахтёрском посёлке, расположенном около Макеевки, он и пошёл в первый класс.
Много интересных впечатлений осталось у Гоши. Неподалёку от посёлка находился лагерь немецких военнопленных. Немцы прокладывали дороги, строили дома, оживляли погубленные ими же шахты — в общем, восстанавливали то, что сами уничтожили. Их практически никто не охранял — бежать было некуда. Народ в лагере сидел мастеровитый и работящий, надо думать, из простых людей. Пленные всегда что-нибудь мастерили — то свистульки, то тросточки, то какие-нибудь другие занимательные штуковины и обменивали их у ребят из шахтёрского посёлка на хлеб и картошку.
Отношения между местным населением и немцами сложились вполне дружелюбные, никто не испытывал к пленным никакой ненависти…
Хорошо складывалась жизнь у Гоши Савицкого в шахтёрском посёлке и с местными ребятами, но вот только сильно скучал он по Марьиной Роще и своему московскому другу.
Возвращение в столицу состоялось через полтора года. Пошёл он в 241-ю школу, что в 11-м проезде. Несмотря на то, что Лёнька ускакал далеко вперёд (Гоша не только был младше, но и пошёл в школу не в семь, а в восемь лет), старая дружба трещин не дала. Московская школа удивила «украинца». С учеников в ней спрашивали значительно строже, а задавали «на дом» намного больше. Но, что было очень важно, учеников подкармливали — выдавали по куску чёрного хлеба, посыпанного сахаром.
В послевоенные годы запечатлелся в памяти друзей случай, который, без преувеличения, стал для них примечательным. Однажды они встретили в Марьиной Роще Всеволода Боброва, который для многих был тогда кумиром, живой легендой советского спорта. Как сказал о нём поэт: «Гений русского футбола, Гагарин с шайбой на Руси».
Много историй, связанных с Бобровым, могли рассказать мальчишки. Вот, например, одна из них. Как-то на одной из тренировок он придвинул к одним воротам другие, а между штангами оставил маленький зазор, равный толщине хоккейной шайбы. И поспорил с другими хоккеистами, что забросит шайбу в эту щель. Никто, конечно, не поверил. А он отъехал на полтора десятка метров и бросил шайбу так, что она в воздухе приняла вертикальное положение и вошла точно в зазор…
История появления в Марьиной Роще Всеволода Боброва, взбудоражившая местных мальчишек, оказалась простой. Проживал по соседству с Лёней и Гошей Петр Иванович Сарнатский, человек довольно известный, поскольку был он директором популярного магазина «Охота», расположенного на Неглинке. Бобров, человек вспыльчивый, как-то сгоряча повздорил с ним и потом приезжал к нему домой извиняться за несдержанность…
Стоит отметить, что в то время школа учила ребят одной важной для них вещи — общению с девочками. Юных представительниц слабого пола мальчишки Марьиной Рощи уважали и в обиду не давали, если надо — всегда были готовы взять под свою защиту и покровительство. Но раздельное обучение накладывало на детей и подростков свой отпечаток, было причиной их чрезмерной замкнутости и скованности в поведении. Сказывалось и то, что марьинорощинские ребята, которые почти все росли в простых и малообеспеченных семьях, были плохо одеты и стеснялись своего внешнего вида.
Надо было помочь детям преодолеть существовавшие барьеры общения. Поэтому, когда они подрастали, в школе их начинали обучать разным танцам — прежде всего бальным, классическим. Вот только танго, считавшееся порождением буржуазной морали, в программу тогда не входило. Но занятия эти были для всех обязательными, и постепенно ребята, преодолевая стеснительность, овладевали танцевальными премудростями, а главное — хорошими манерами, без которых в жизни не обойтись…
А жизнь эта, всё ещё трудная и полуголодная, медленно, но налаживалась. Отец после войны стал работать заместителем директора магазина на Арбате. Всё бы ничего, но сказывалось одно последствие войны. Отец, который был раньше трезвенником, приобрёл на фронте привычку к спиртному. Его периодические запои, во время которых он никого из близких не обижал, заканчивались тяжёлым похмельем, доставлявшим ему невероятные страдания. Пристрастие к спиртному и погубило его. Умер Владимир Иванович от инсульта в 1951 году, когда Лёне Шебаршину было 16 лет и он учился в девятом классе.