— Я не знаю. Люция метнула ей в горло то ли скальпель, то ли нож, — ворон пожал плечами, вынул из папки список и вычеркнул имя Кираны. — Извини, мне пора. Прислать тебе замену?
— Нет-нет, я закончу экзамен. Передай в Имагинем Деи, что я замещу Хильду на испытаниях Охотниц, я знаю задания, — Кирана поджала губы и обернулась к ученикам. Они уже унесли парты, расчистив место для поединков. Нужно было не дать себе даже свободной секунды. Только работа, как можно больше работы, тогда для боли не останется места.
— Держись, — бросил ворон и, сделав несколько шагов, взмыл в небо.
Кирана проводила его взглядом. Значит, Люция метнула в горло Хильды нож.
В памяти всплыла маленькая картина, как крылатые и будущие охотницы учились метать ножи. Это был день полного триумфа над Люциферой — что-что, а метать ножички у нее не получалось совсем. Алиса в тот день рыдала в голос от счастья, обыграв по баллам и своих, и ангелов.
Люция не сумела бы убить Хильду. Это не могла быть она.
Люция подошла к ветхой избушке, подняла к лицу ладони — руки как руки, в ссадинах и шрамах. Щупальца исчезли, чешуя тоже. Но клейма не было.
Запрокинула голову — синеватое небо, затянутое тучами, вроде как было настоящим. И даже горы как горы. И домик самый обыкновенный. И дверца. С ручкой в виде головы муравья и кольцом-усиками. Нет, ее все еще преследовали галлюцинации. Днем исчезнут совсем. Ночью вернутся кошмарами и паранойей. Но она, кажется, пережила одну ночь. Переживет и следующую. И Люция постучала в дверь, придерживая свободной рукой крылья на плече.
Открыла крохотная низенькая бабушка; большие черные без радужки и белков глаза вытаращились на гостью, изучающе рассмотрели. Вспомнили.
— Ты же Люция! — засмеялась старушка, прижимая к груди все четыре тоненькие ручки. — Я уж думала, помру, а ты и не заглянешь! Все жду тебя, жду, а ты забыла по бабушку!
Она со старческим кокетством покачала головой, разглядывая гостью с головы до ног. Это немного разозлило бескрылую, ведь минутное промедление могло стоить ей жизни. Рабочие муравьи заступили в утреннюю смену, деревенька практически вымерла, но ведь кто-то мог и вернуться. Дети могли выбежать играть на улицы, а занятые ремеслом взрослые — выглянуть в окна. Старушка прочла тревогу на ее лице и, заметив, что громадных крыльев за спиной Люции нет, посторонилась у двери, пропуская гостью.
Люция зашла, пригнувшись, в скромную обитель. Ее никогда сюда не пускали, женщина боялась что, не совладав с крыльями, девочка разнесет все шкафчики и полки. В этом был смысл, потому что Люции и так было жутко тесно. Она свалила крылья грудой в пустом углу и, согнувшись в три погибели под низким потолком, искоса огляделась.
Все стены были в хлипких старых стеллажах и полках. Забитые доверху, ветхие дощечки прогибались от засилья баночек, скляночек, жестяных коробочек и мешочков с травами. Закуток заканчивался дверью. На полу были разложены льняные полотенца, на которых сушились ягоды, ступить некуда. Под потолком развешаны связки трав, так и норовившие запутаться в волосах. Терпкие и мускусные запахи забивались в нос и щекотали горло.
— Эть что, твои? — хмыкнула пожилая женщина, глядя на крылья в углу. Уперла все четыре крохотных рыжих кулака в бока и нахмурилась.
— Пегасьи, — усмехнулась Люция, отвязала склянки с пояса и поставила рядом, — и кровь тоже.
Ливр был выгодно отдан мяснику, взамен он сровнял выступающие кости отрубленных крыльев с лопатками и вынул осколки обсидианового меча. Один из них Люция даже оставила на память. Но такая драгоценность, как шкура и кровь священного животного, выдали бы маршала с головой. А старушке все сгодится, и она никогда не выдаст.
— Помнишь, — заулыбалась та. — Помнишь, что давно мечтаю. Не забываешь старушку! Спасибо, милая! Ты не уходи! Погодь! — и завертелась, закрутилась в своей каморке, зазвенела стеклом, перебирая всеми четырьмя ручонками бутыльки на полке: то достанет, то положит, то снова возьмет. Покачивала головой, косилась на изуродованную спину гостьи и грязные седые волосы.
— Вот! Держи! — бабушка раскрыла две ладошки прямо перед носом бескрылой. Чистый холщовый мешочек был даже подписан, но не разобрать. — Это хна, а то ты такая бледная, да еще в зеленом — як болотна лягушка! А это облепиха, она раны заживляет, — и лихо всунула под руки большую, запаянную воском, склянку с ярко-оранжевым содержимым, вторую такую же придерживала сама, ногтями очищая горлышко. — Давай, поворачивайся! Водицей какой, небось, лопатки залила и счастлива. Ишь ты!
И Люция повиновалась. Села на пол, уткнулась лбом в стену, подставив спину четырем жестким ладошкам. Ей была приятна забота, и она старалась почерпнуть хоть немного тепла от забавной женщины-муравья. А та принялась снимать плотную пленку бутираля, платочком отряхивать пыль спиленных костей и промакивать холодной водой.
— Ох! И чего рубила, глупая? Вон какая красавица была! Высокая, статная, а крылья роскошные. А? — причитала старушка, срывая остатки пленки. Кровь уже схватилась, но нежное мясо страшно чесалось.
Люция усмехнулась про себя — та еще красавица, подойти страшно. Зато крылья и впрямь были сокровищем, единственным предметом гордости.
— Так было надо, — тихо отозвалась она, поглаживая левое запястье. Под грубыми пальцами чувствовались цифры клейма. Иллюзии исчезли окончательно.
— А тощая чего такая? Не кормют? — усмехнулась бабушка, размазывая жесткими пальцами масло облепихи по лопаткам.
— Не кормют, — кивнула бескрылая и даже улыбнулась. Если бы только можно было остаться так и умереть. Без борьбы, без страданий. Но она не умерла на войне, не умерла в госпитале. Значит, еще рано, значит, она должна сделать что-то еще. А сделает это что-то для мира — тогда смерть заберет ее. Что же в действительности она должна сделать? Но пока все складывалось в пользу мести. Быть может, это и был тот самый путь.
Люция усмехнулась, вертя в руках мешочек с хной — нет, Мерур должен знать, кто к нему пришел, а вот после она, может, и воспользуется ею.
Старушка ловко обмотала бинтами грудь бескрылой, потуже затянула, заправила непослушные концы и, довольная своей работой, похлопала по спине.
— Кушай хорошо, бестолковая девчонка. Совсем скелет, и кожа серая! — деловито пробурчала, подавая Люцие мешок с мясом.
— Буду, буду, — кивнула бескрылая, неуклюже поднимаясь в закуточке старушки-муравья. Ей было смешно, что ее зовут девчонкой и просят лучше кушать. Как давно подобное было, и как же сильно она скучала. — Прощайте!
И Люция вышла на улицу, приставила ладонь козырьком и огляделась. Деревенька муравьев была почти пуста. Стоило поторопиться в кузницу, пока еще не сменились муравьи в шахтах.
Но в лавке кузнеца она была нежеланным гостем. Ее встретил хозяин — заслонил собой широкий проход в саму кузню, сложил четыре мощные руки на груди, и недовольно смерил взглядом.
Люция уже предложила Конфитеор — лекарство от лепры — в обмен на оружие. Но кузнец только нахмурился.
— Ловушка это. Не положено нам просто так лекарство, — пробурчал наконец. — Уходи.
Но Люция стояла, перебирая меж пальцев крохотные пузырьки с белым порошком. Ну уж нет! Остаться безоружной она отказывается!
— Вся империя — Лепрозорий! Нет никого, кто бы ни болел лепрой. Эта зараза мучает каждого, как можно отказываться от Конфитеора? — скривилась, разглядывая просторное помещение лавки. Сюда другие муравьи возвращали инструменты на починку, а ангелы — оружие. Здесь можно было купить все, что душе угодно.
Муравей был прав — риск чрезвычайно высок, это самая ближайшая кузница к югу от императорского дворца.
— Не вся! — хмыкнул он, кивая на Люцию. — Ты из ангелов, вон спину как держишь, будто разом с плеч сорок килограмм сняли. И Лепры у тебя нет. Не бывает Лепры у ангелов. Вам этот ваш Кафиор, порошок покаяния, как вы кличете, и не нужен вовсе. Во как, — он развернулся и направился в свой закуток, мимо груды походного тряпья и одежды.
Люция осталась стоять перед стойкой, разглядывая оружие. Слева на стене мечи, один краше другого. Надоели! Справа луки. Люция всегда стреляла посредственно, но время идет. Вон, ночью скальпелем вспорола глотку Охотнице. А над луками под потолком висели арбалеты. Самое то!
Вот только муравей так и остался стоять у дверей кузни. Вроде правильно все сказал, но словно и не верил. Сомневался, терзался, соблазнялся. Ждал, что незваная гостья скажет что-то еще. Но Люция рассмеялась.
— Чего ржешь, треклятая? — огрызнулся он.
— У ангелов тоже есть лепра, — Люция сняла с плеч охотничью байку, разорванную на спине; обнажила перебинтованную грудь, живот и ребра в паутине лепры, маленьких алых трещинах и чешуйчатых серых корках, в многочисленных шрамах и царапинах.
Кузнец сглотнул. Он поверил. Поверил, что эта бескрылая гарпия даст ему лекарство, и корки на его спине больше не будут трескаться, причиняя ему невыносимую боль. И даже ноги заживут, он перестанет хромать. Один пузырек сделает его свободным от страданий на целый год.
— Крылатые скрывают свою лепру, ведь это признак слабой веры. Лепра есть у всех, абсолютно, — усмехнулась Люция, одевшись. — А у меня есть Конфитеор, единственное лекарство от нее.
— Ты не обманешь? — тихо спросил кузнец, упершись ладонями в стойку.
— Я хочу лучшее оружие, — сощурилась Люция, выкладывая на стойку три пузырька с лекарством.
Кузнец сглотнул. Три года! Да ему снится!
И стало плевать, что делает бескрылая ангелица в его кузнице, зачем ей оружие, откуда у нее лекарства. Он сгреб пузырьки и спешно спрятал под половицей, несколько раз оглядываясь и прислушиваясь, не следит ли кто, не подслушивает ли.
— Я возьму арбалет, — отозвалась Люция. — Про стрелы, куртку и защиту, думаю, и так понятно.
Муравей кивнул.
— Вот! Сокровище мое, — улыбнулся кузнец, кладя перед ней блестящий черный арбалет. — Для себя берег, когда ноги здоровее станут, но тебе отдать не жалко.