Лес Мифаго. Лавондисс — страница 3 из 7

Сердце леса

Внутрь

Из дневника отца, декабрь, 1941 год:

Написал Уинн-Джонсу, требуя, чтобы он вернулся в Лодж. Около пяти недель я путешествовал по более глубокому лесу; дома же прошло не больше двух. Я не почувствовал временного сдвига; в лесу зима такая же мягкая – хотя и упорная, – как и дома. Нет сомнения, что эффект – по-моему, похожий на физическую «относительность» – будет более заметен при путешествии в самое сердце леса.

Я обнаружил четвертую дорогу в самую глубь леса, проходящую за пределами внешних защитных зон, но там чувство дезориентации очень сильно. Более банальную дорогу трудно себе представить; это речка, которую С и К называют «говорливый ручей». После двух дней пути внутрь этот крошечный ручеек превращается в настоящую реку; не могу себе представить, откуда берется вода! Каким образом в некоторой точке она становится такой полноводной, никак не меньше Темзы?

Дорога ведет за Святилище Лошади, за Каменный водопад и даже за район руин. Я встретил шамига. Они из раннего бронзового века, возможно, две тысячи лет до нашей эры. Они очень любят мифы и легенды. Их так называемая «жизнеголос» – юная девушка, выкрашенная в зеленый цвет, – обладает отчетливыми медиумическими способностями. Они и сами по себе легендарный народ, вечные стражники речных бродов. От них я узнал природу внутренней страны; они говорят, что для путешествия туда надо выйти из района руин и «большой расселины». И еще они рассказали о большом огне, который отделяет первобытный лес от сердца.

Мое истощение дошло до предела, ужасная трудность! Мне пришлось вернуться в Оук Лодж, потому что путешествие забрало у меня последние силы. Человек помоложе, возможно… кто знает? Я должен организовать экспедицию. Лес продолжает мешать мне; он защищает себя настолько энергично, что даже путешествие по его окраинам может кончиться очень плохо.

Шамига, однако, хранят много ключей от него. Они – настоящие друзья путешественника, и я обязательно попытаюсь еще раз увидеться с ними до конца лета.

Шамига – настоящие друзья путешественника. Они хранят много ключей от него…

Я не почувствовал временного сдвига…

Девушка завладела всеми моими мыслями. Джи видит это, но что я могу сделать? Это в природе мифаго…

Неполный и несвязный дневник отца стал настоящим утешением в дни, последовавшие после той болезненной, разрывающей сердце ночи. У шамига есть ключи ко многим тайнам. Говорливый ручей ведет в самый глубокий лес. Кристиан, как и я, из внешнего мира, так что он привязан к «тропинкам», и я могу последовать за ним.

Я читал дневник так, как если бы от этого зависела моя жизнь, и, возможно, моя одержимость имела смысл. Я собирался последовать за братом, как только силы вернутся ко мне и Китон будет в состоянии путешествовать. И сейчас я не мог сказать, какое из наблюдений или замечаний отца будет критически важно на каком-нибудь участке пути.

Врачи с авиабазы осмотрели Гарри Китона. Рана оказалась неопасной для жизни, но достаточно серьезной. Тем не менее он приехал в Оук Лодж через три дня после нападения, с рукой на перевязи, еще слабый, но горящий энтузиазмом. Он настолько хотел выздороветь, что очень быстро пришел в себя. Он знал, что у меня на уме, и хотел идти со мной; я охотно согласился.

Но и у меня были две серьезные раны. Три дня я не мог ни говорить, ни есть, и только пил бульон. Я чувствовал себя слабым и угнетенным. Постепенно сила вернулась ко мне, но перед глазами все время стояло одно и то же воспоминание: Гуивеннет, грубо привязанную к спине лошади, увозят в лес. Я не мог спать; все время думал о ней. И никогда бы не поверил, что способен пролить столько слез. Наконец, дня через три после похищения, мой гнев выразился в серии истерических припадков, при одном из которых присутствовал летчик, он храбро встретил мою – к счастью, словесную – атаку на себя и помог мне успокоиться.

Я должен вернуть ее. Легенда или нет, Гуивеннет из Зеленого леса была женщиной, которую я любил, и мне не жить, если я не сумею освободить ее. Я хотел разбить на кусочки череп брата, точно так же, как в припадках раздражения разбил вазы и стулья.

Но мне пришлось ждать неделю. Я не мог направиться в дикий лес до тех пор, пока полностью не вылечусь. Наконец ко мне вернулись силы и голос, и я начал готовиться к экспедиции.

Выход был назначен на 7 сентября.

За час до рассвета в Оук Лодж приехал Гарри Китон. Я услышал шум его мотоцикла за несколько минут до того, как сверкающий луч его передней фары прорезал темную дорогу. Наконец шумный мотор замолчал. В это время я сидел в дубовой клетке, скорчившись в дупле, в котором мы с Гуивеннет провели столько часов. Конечно, я думал о ней и нетерпеливо ждал Китона. Но немного рассердился на него за то, что он прервал мою меланхолию.

– Я готов, – сказал он, войдя в переднюю дверь. Весь мокрый от ночной росы, он пах кожей и бензином. Мы пошли в столовую.

– Мы уходим с первыми лучами солнца, – сказал я, – если ты можешь двигаться.

Китон хорошо подготовился и очень серьезно отнесся к предстоящему путешествию. Он надел черную кожаную одежду мотоциклиста, тяжелые сапоги и кожаный летный шлем. Его рюкзак был плотно набит. На поясе висели ножны с двумя ножами и еще кинжал с широким лезвием, что-то вроде мачете, при помощи которого мы собирались пробиваться сквозь плотный подлесок. Кастрюли и сковородки гремели, когда он подходил к столу и снимал с плеч гигантский рюкзак.

– Надо быть готовым ко всему, – сказал он.

– Ко всему? – улыбнулся я. – К воскресному жаркому? Лесному вальсу? Ты принес с собой свой стиль жизни. Он тебе не понадобится. И конечно, ты просто не сможешь унести все это на себе.

Он снял тугой шлем и почесал рыжеватые волосы. Шрам от ожога вспыхнул, глаза сверкнули, то ли от возбуждения, то ли от замешательства.

– Ты думаешь, я переборщил?

– Как твое плечо?

Он вытянул руку и попробовал махнуть ею.

– Заживает хорошо. Кость осталась цела. Еще пара дней – и будет как новое.

– Тогда ты точно переборщил. Тебе не унести этот рюкзак на одном плече.

Он слегка встревожился.

– А вот это? – И он снял со спины винтовку «Ли-Энфилд». Очень тяжелая – я хорошо знал это по собственному опыту, – она пахла маслом там, где он вычистил и смазал ее. Из кожаного пальто он достал коробки с патронами, из кармана на груди – пистолет, а из кармана на молнии легинсов – патроны к пистолету. Наконец он закончил выкладывать оружие и стал наполовину стройнее; вообще за последние несколько дней он здорово исхудал.

– Они могли бы пригодиться, – сказал он.

Он не ошибался, но я только покачал головой. Иначе одному из нас пришлось бы нести их, а дорога через густой дикий лес была и так достаточно трудна, без дополнительной тяжести. Да, плечо Китона могло выздороветь достаточно быстро, но только если не перегружать его. Мои собственные раны тоже хорошо заживали, и я чувствовал себя сильным, однако не настолько, чтобы нести на шее девятифунтовую винтовку.

И тем не менее в лесу были ружья, по меньшей мере, с фитильным замком. И я понятия не имел, нет ли там героических фигур из сравнительно недавнего прошлого, вооруженных более современным оружием.

– Возможно, револьвер, – сказал я. – Гарри… человек, которого мы собираемся найти, ведет жизнь дикаря. Он привык к копью и мечу, и я собираюсь бросить ему вызов тем же оружием.

– Да, понимаю, – медленно сказал Китон, взял револьвер и вернул его в плечевую кобуру.

Мы распаковали его рюкзак и выбросили из него все то, что могло скорее помешать, чем помочь. Оставили главным образом еду на неделю: сыр, хлеб, фрукты и солонину. Водонепроницаемые подстилки и легкая палатка тоже показались мне отличной мыслью. Фляжки с водой, если мы найдем только непригодную для питья воду. Бренди, медицинский спирт, пластыри, антисептики, противогрибковая мазь, бинты – без этого в поход лучше не идти. Две тарелки, эмалированные кружки, спички и маленький запас очень сухой соломы, для растопки. И два полных комплекта одежды. Самым тяжелым оказался водонепроницаемый плащ, который мне дали в поместье. Кожаный плащ Китона тоже оказался не самым легким грузом, однако без теплого водонепроницаемого плаща в лесу точно не обойтись.

И все это для путешествия в маленькую рощу, которую я мог бы обежать за час. Как быстро мы оба признали мистическую природу райхоупского леса! Кристиан забрал карту отца. Я расстелил копию, которую сделал по памяти, и показал Китону дорогу, которую собирался избрать: вдоль ручья до места, которое называется Каменный водопад. Для этого надо было пересечь две зоны, на одной из которых – насколько я помнил – стояла надпись: «Зона колеблющегося пересечения».

Кристиан опережал нас больше чем на неделю, но я был уверен, что мы сможем найти его следы.

С первым светом я взял в руку мое копье с кремневым наконечником и пристегнул к поясу кельтский меч, который подарил мне Магидион. Потом церемонно закрыл на замок заднюю дверь Оук Лоджа. Китон негромко пошутил на тему сообщения для молочника, но замолчал и пошел за мной через дубовый сад. Повсюду я видел образы Гуивеннет. У меня сердце забилось, когда я вспомнил, как ястребы прыгали через горящие деревья, которые уже восстановились и покрылись летней листвой. Начинавшийся день обещал быть горячим и тихим. Дубовый сад казался неестественно спокойным. Мы прошли через редкий подлесок и вышли на сверкающие росой поля за ним, потом спустились к говорливому ручью и покрытой мхом изгороди, которая, казалось, ограждала призрачный лес от земель смертных.

«Я обнаружил четвертую дорогу в более глубокие зоны леса…. Путь по воде, как я раньше не догадался!… Я считаю, что через него мы сможем попасть в самое сердце леса. Но время, всегда время!»

Китон помог мне сломать старые ворота, прибитые к дереву. Они заросли водорослями, гнилым мхом и шиповником и глубоко вросли в берег ручья. За воротами ручей расширился, стал опасно глубже, его окаймлял спутанный терновник. Босиком, с закатанными штанами, я перешел глубину и пошел вброд вдоль берега, осторожно переступая через корни и затопленные ветки этой первой естественной защитной зоны. Дно, поначалу скользкое, постепенно стало помягче. Течение, холодное и пенистое, крутилось вокруг моих ног. Как только мы вошли во влажную лесную страну, на нас обрушился холод; нас как будто отрезало от ясного дня снаружи.

Китон скользил, и я помог ему выбраться на топкий берег. Нам пришлось остановиться и пробивать себе дорогу вдоль ручья через заросли шиповника и терновника. Тут тоже оказались обломки старых изгородей, очень старые и такие трухлявые, что они рассыпались при малейшем прикосновении. Утренний хор примолк, хотя над нами, в темной листве, летало множество птиц.

Внезапно стало светло – мы вышли на более открытое место берега; уселись, обсушили ноги и опять надели сапоги.

– Это было не так-то тяжело, – заметил Китон, вытирая кровь со щеки, поцарапанной терновником.

– Мы только начали, – сказал я.

– Стараюсь держать хвост пистолетом, – засмеялся он. – Однако в одном я уверен: твой брат и его банда здесь не шли.

– Они все равно должны были спуститься к реке. Я думаю, что мы очень скоро нападем на их след.

* * *

Я буду вести этот дневник и записывать все, что произойдет со мной. Для этого есть несколько причин. Я оставлю письмо, в котором объясню их. Надеюсь, что этот дневник кто-нибудь прочитает. Меня зовут Гарри Китон, я живу на Миддлтон Гарденс, 27, Баксфорд. Мне 34 года. Сегодня 7 сентября 1948 года. Но дата не имеет значения. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.

Мы проводим первую ночь в этом лесу призраков. Шли двенадцать часов. Никакого следа Кристиана или лошадей. Или Г. Вечером вышли на поляну, которую нашел отец Стивена и назвал Поляной маленького камня. Замечательное место; можно отдохнуть после тяжелого пути и поесть. Так называемый «маленький камень» оказался массивным каменным блоком из песчаника, примерно четырнадцать футов в высоту и двадцать шагов в обхвате. Время, эрозия и дожди хорошо поработали над ним. Стивен нашел на нем едва заметную отметку с буквами ДХ, инициалами его отца. Если это маленький камень, то что же, хотел бы я знать?..

Очень устал. Плечо болит, но я сам выбрал путь «героя» и должен не обращать на него внимания. Лишь бы С. не заметил. Пока я в состоянии нести рюкзак, но приходится сильно напрягаться, больше, чем я предвидел. Поставили палатку. Вечер достаточно теплый. Лес кажется почти обычным. Ясно слышно журчание ручья; впрочем, это уже не ручей, а маленькая река. Из-за плотной растительности нам пришлось немного отойти от берега.

Лес вокруг уже открыто бросает вызов опыту: совершенно гигантские деревья, никакого следа вырубки или посадки. Они, похоже, господствуют над подлеском и чувствуют себя здесь главными. У них такая плотная листва, что подлесок довольно редкий, идти легко. Но, конечно, внизу очень темно. Однако мы без опаски отдыхаем под этими гигантами. Лес дышит и вздыхает. Много конского каштана, так что лес не очень-то «первобытный», и просто невозможное количество дубов и орехов, а еще целые рощи ясеней и берез. Сотни лесов в одном.

Китон начал вести свой дневник в первую же ночь, но продержался всего несколько дней. Кажется, он собирался держать его в тайне: завещание миру, на случай, если с ним что-то случится. Стычка в саду; стрела, которая почти убила его; мой рассказ о Болотнике, едва не изжарившем его печень; в результате его одолевали мрачные предчувствия, глубокую природу которых я понял намного позже.

Как только он засыпал, я пробегал глазами его записи и радовался этому маленькому островку нормальности. Я знал, например, что его плечо еще не прошло, и теперь был уверен, что он не будет перегружать его. Он довольно лестно отзывался обо мне: «Стивен отличный ходок, и очень целеустремленный. Его цель, сознательно или нет, ведет его внутрь, и очень точно. Он – большая поддержка, несмотря на гнев и печаль, горящие под внешним спокойствием».

Спасибо, Гарри. В эти несколько первых дней ты тоже был большой поддержкой.

В первый день мы шли долго, но всегда вперед; во второй уже нет. И хотя мы следовали «водному пути», нам пришлось преодолевать много препятствий. Лес защищался.

Во-первых, дезориентация. Иногда мы обнаруживали, что идем обратно, по собственным следам. Временами мне удавалось уловить в точности мгновение перемены в восприятии. У нас начинала кружиться голова, подлесок становился непроницаемо темным, и река начинала шуметь не слева, а справа от нас. Китон пугался, я нервничал. И чем ближе мы подходили к берегу ручья, тем меньше был эффект. Река же защищалась от нас совершенно непроницаемой колючей стеной.

Каким-то образом мы прошли первую зону. Тогда лес стал охотиться на нас. Деревья задвигались, ветки падали нам на головы… только в воображении, конечно, но мы все равно страшно пугались. Временами земля скручивалась и раскалывалась прямо под ногами. Мы чувствовали дым пожара или зловоние, как от падали. Если мы упорно шли вперед, иллюзия рассеивалась.

«На меня уже так охотились, – написал Китон в своем дневнике. – И я так же боялся. Не означает ли это, что я близко? Я не должен ожидать слишком многого».

На третий день на нас обрушился ветер, и это не было иллюзией. Он завывал и стонал, пролетая через лес и срывая листву с деревьев; сучки, колючки, мелкие камни и комья земли – все неслось прямо на нас, и нам пришлось спрятаться за деревьями, спасая свои драгоценные жизни. Похоже, ураган собирался заставить нас вернуться обратно туда, откуда мы пришли. Нам пришлось прорубиться через колючий терновник на берег реки. За весь день мы не прошли и полумили; в конце концов, избитые, усталые и поцарапанные, мы остановились и разбили лагерь.

Всю ночь нас тревожил рев зверей. Земля трескалась, палатка неистово вздрагивала, между деревьями носились огоньки, бросая странные узкие тени на полотно. Мы не спали ни минуты. Зато на следующий день мы, похоже, преодолели линию обороны. Мы шли вдоль реки, почти не встречая сопротивления.

У Китона начали появляться предмифаго. На четвертый день он стал нервным, вздрагивал от ужаса, шипел, призывая к молчанию, припадал к земле и что-то искал в лесу. Я объяснил ему, как отличать настоящее движение от иллюзорных форм предмифаго, но после ужаса первых дней он еще не скоро успокоился. Только намного позже он начал различать их. Настоящих мифаго мы слышали только в первый день, но никого из них не видели.

Или?..

Наконец мы пришли в место, обозначенное на карте отца как «Каменный водопад» и о котором он часто упоминал. Река – наш крошечный говорливый ручей – стала не меньше десяти футов в ширину и несла свои чистые воды среди поредевших деревьев, росших на скорее песчаных, чем топких берегах. Отличное открытое место, замечательно подходившее для лагеря, и действительно мы нашли следы пребывания людей: на деревьях остались отметки от веревок. Однако ни следов копыт, ни костра. Сначала у меня сердце забилось от радости – я решил, что напал на след Кристиана; однако позже пришлось признать, что это следы каких-то мифаго, и не самые свежие.

От реки местность резко поднималась вверх, склон был усеян тонкими деревьями, главным образом молодыми березками. Из земли торчали и огромные камни, а также выходы черной скальной породы. На карте путь шел через этот лесистый холм, а не по берегу реки, который был отмечен как «опасный проход».

Мы отдохнули и утром отправились через березовый лес. Мы карабкались по крутому склону, держась за узкие стволы деревьев. И почти всюду замечали пещеры, вокруг многих из которых я видел следы зверей.

Идти было трудно. Река текла далеко под нами, почти не видная и не слышная. Китону приходилось тяжело из-за больного плеча, и его лицо настолько раскраснелось, что ужасный ожог стал невидимым.

Наконец мы пересекли покрытые мхом камни на гребне и начали спускаться по другой стороне холма. И увидели высокий камень, поднимавшийся из склона под очень острым углом.

– Как будто покосился вертикально стоявший монумент, – заметил Китон. Мы соскользнули к нему и остановились, тяжело дыша и опираясь на его гладкую поверхность. Китон совсем запыхался.

– Что ты скажешь об этом? – воскликнул он, отдышавшись, и пробежал пальцами по рисунку, глубоко врезанному в камень. Лицо волка на фоне бриллианта; время и погода стерли более мелкие детали. – Кто-то здесь похоронен, верно?

Он обошел камень, все еще опираясь на него. Я оглянулся и сообразил, что из подлеска поднимается еще десяток таких же камней, поменьше.

– Кладбище, – прошептал я.

Китон стоял под впечатляющим монументом, восхищенно глядя на него. И тут на обрыве послышался треск дерева и шум камня, падающего в реку.

Потом земля слегка содрогнулась, и я со страхом оглянулся, спрашивая себя, не приближается ли кто-нибудь. И тут Китон заорал: «О, Иисус Христос!» – и я увидел, как он бешено карабкается ко мне. Только через секунду я сообразил, что происходит.

Огромный камень задвигался, медленно переворачиваясь вперед.

Китон едва успел. Монолит величественно скользнул мимо него, налетел на две березки и вместе с ними катился еще ярдов сорок, оставив на своем месте глубокую яму.

Мы подошли к ее краю и осторожно заглянули внутрь. На дне, прикрытый слежавшейся землей, лежал скелет человека, одетого в доспехи. Прямо на нас глядел череп, расколотый страшным ударом. Рядом с головой находился узкий остроконечный металлический шлем, позеленевший, но еще блестящий. Руки воина были сложены на сплющенном нагруднике. Металл потускнел, но казался отполированным. Китон предположил, что это бронза.

Мы стояли, почтительно глядя на труп, и тут из-под нагрудника посыпалась земля и скелет задвигался. Китон от ужаса закричал, все мои кости содрогнулись от страха. Но это был только ярко раскрашенный уж, пытавшийся выбраться из могилы.

Это короткое мгновение потрясло нас обоих.

– Всемогущий боже, – сказал Китон. – Давай убираться отсюда.

– Это только скелет, – сказал я. – Он нам ничего не сделает.

– Кто-то похоронил его, – совершенно справедливо заметил Китон.

Мы подобрали вещи и стали спускаться по склону, скользя и поскальзываясь, к более надежно выглядящим деревьям на берегу реки. Я с облегчением засмеялся, когда мы добрались до них, но Китон мрачно посмотрел вверх, в сторону гребня холма, туда, где лежал упавший мегалит.

Я тоже взглянул туда и сквозь густые деревья увидел вспышку света на зеленом металле. Через секунду она исчезла.

Пятый день. Пятая ночь. Холодно, замерз. Я очень устал, плечо не проходит. Стивен тоже устал, но настроен очень решительно. Происшествие со стоячим камнем напугало меня больше, чем я могу признаться. Я уверен, что воин преследует нас. Я вижу вспышки света на его броне. Мы слишком шумим, когда идем через подлесок. Стивен говорит, чтобы я выкинул из головы эти глупости. У нас есть чем встретить любого преследователя. Он полностью уверен в себе. Но мысль о сражении с таким? Ужасно.

Меня преследуют образы, которые я вижу краем глаза. С. объяснил мне, откуда они взялись, но я даже не подозревал, насколько они будут сбивать меня с толку. Фигуры, группы, даже животные. Я вижу их, иногда довольно отчетливо. Кошмарные видения. Он говорит, что я начал создавать их, что они не существуют, и я должен сосредоточиться на том, что вижу прямо перед собой, пока не привыкну к ним.

Сегодня ночью видел волков, на той стороне реки. Они принюхивались к нам. Пять здоровенных бестий, очень уверенных в себе. От них очень мерзко пахнет. Двигаются бесшумно. Совершенно настоящие. Понюхали и вернулись в лес.

Мы идем уже пять дней. Шестьдесят часов ходьбы, по моему расчету. Часы сломались, и мне не хочется знать почему. Но я уверен, что мы действительно шли около шестидесяти часов и, значит, прошли миль восемьдесят, а то и девяносто. И все еще не добрались до того места, где на моих фотографиях видны люди и строения. При свете факела мы глядим на эти фотографии. Мы могли бы пройти через лес раз двадцать, но все еще находимся у его края.

Я боюсь. Но это лес призраков, безусловно. И если С. прав, тогда аватар и город должны быть здесь, а ущерб можно исправить. Боже, смотри за мной, веди меня!

Аватар и город должны быть здесь…

Ущерб можно исправить…

Я перечитал эти слова, пока Китон спал глубоким сном. Костер почти догорел, пламя больше не мерцало, и я подбросил в огонь два куска дерева. В ночь полетели искры. Тьма вокруг нас говорила, неслышно, ясно и угрожающе; ее голос смешивался с вечным журчанием говорливого ручья.

Аватар и город должны быть здесь…

Я взглянул на спящего Китона, потом осторожно вернул маленькую записную книжку в потайной карман его рюкзака.

Итак, Китон каким-то образом связан с райхоупским лесом – лесом призраков, как он называет его; и здесь нечто большее, чем компания-из-любопытства. Он уже был в таком же лесу, и там с ним случилось что-то такое, о чем он мне не рассказал.

Не встретил ли он в том лесу мифаго? Аватара, земное воплощение бога? И какой ущерб он имеет в виду? Шрам от ожога?

Я бы очень хотел поговорить с ним об этом. Но тогда пришлось бы рассказать, что я тайком читал его дневник – о французском лесе призраков он не говорил почти ничего. Я надеялся, что со временем он откроет мне свою тайну, чем бы она ни была вызвана: страхом, виной или мщением.

Через час после рассвета мы собрали лагерь, встревоженные дикими зверями, быть может, волками. Я посмотрел на карту с тяжелым чувством: мы едва отошли от края леса и нам еще идти и идти. Мы шли уже много дней, но наше путешествие почти не началось. Оказалось, что Китону трудно понять, что здесь время и пространство связаны совсем по-другому, чем снаружи. А я спрашивал себя, что еще дикий лес придумает для нас.

Но, кстати, до дикого леса мы еще не дошли. Кладбище, сказал мне Китон, располагалось на месте древней рощи. Райхоупский лес захватил его края, но оставалось еще слишком много следов человеческой деятельности. Китон показал мне, что он имел в виду: мы прошли под огромным дубом, который вырос сам по себе, без всякой помощи человека, а недалеко от него росла береза, которую обрезали на высоте десяти футов от земли почти сто лет назад. Из места среза появились новые побеги, ставшие невероятно толстыми ветками, скорее похожими на стволы. В результате дерево чуть ли не достигало неба и бросало тень на весь подлесок.

Но кто обрезал дерево: человек или мифаго?

Мы проходили через зоны, в которых, судя по дневнику отца, жили самые странные обитатели леса, вроде Сучковика, Джека-в-Зеленом и Артура. А также целые общины: шамига, изгнанные бандиты, цыгане и всякие мифические народы, связанные страхом или магией с густыми лесами.

Не исключено, что в этой же зоне родилась и Гуивеннет. И сколько же Гуивеннет мех Пенн Ив, дочерей Вождя, бродит по этому огромному лесу? Это был мир мысли и земли, в котором не действовали физические законы времени и пространства, гигантская страна, где места хватило бы на тысячи таких девушек, каждая продукт сознания людей, живших в деревнях и городах вокруг райхоупского леса.

Как мне не хватало ее. Как прав был Китон, когда писал о моей ярости, кипевшей под внешним спокойствием. Бывали мгновения, когда неконтролируемая ярость захватывала меня, я почти не мог выносить присутствия другого человека и бросался вперед, сокрушая все на своем пути и трясясь от гнева на брата, причину моих несчастий.

После атаки прошло столько дней, а он все еще на много миль опережает меня. Я не должен был откладывать выход! Где мне искать ее? Эта земля невероятно велика, гигантская территория, покрытая первобытным лесом.

Но упадок духа длился недолго. И в полдень шестого дня я нашел след Кристиана – очень необычный, но достаточно ясный; да, брат опережал меня, но не настолько, насколько я думал.

Около часа мы шли вдоль берега по следу маленького оленя. Землю покрывал тонкий ковер из папоротника и собачьей фиалки; на мокрой болотистой почве следы выделялись настолько отчетливо, что и ребенок смог бы пройти по ним. Деревья толпились ближе к реке. Концы их длинных ветвей почти касались воды, образуя тихий мрачный туннель. Свет струился через разрывы в листве, создавая ярко освещенный нижний мир, в котором мы преследовали свою добычу.

Животное оказалось еще меньше, чем я ожидал, и стояло, гордое и настороженное, рядом с деревьями, там, где берег реки становился широким и сухим. Китон не сразу увидел оленя, который почти сливался с густым зеленым лесом. Я же осторожно подошел к нему, держась под покровом деревьев, с револьвером Китона в руке. Я настолько хотел свежего мяса, что и не думал о бесчестии такого убийства. Я выстрелил только один раз, в его холку, и обломки позвоночника пронзили шкуру по всей спине. Олень, тяжело раненный, упал на землю, я прыгнул на него и быстро закончил его страдания. Разделав его так, как научила меня Гуивеннет, я бросил сырую ляжку Китону с улыбкой и сказал ему развести костер. Летчик побледнел и отшатнулся от кровавого куска мяса, потом испуганно посмотрел на меня:

– Ты убиваешь не в первый раз.

– Да. И сейчас мы должны наесться. Сохраним несколько фунтов вареного мяса на завтра и понесем с собой столько, сколько сможем.

– А остальное?

– Оставим здесь. Тогда у волков будет причина задержаться, хотя бы ненадолго.

– Ты уверен? – пробормотал он, подобрал ляжку оленя и стал счищать с нее листья и грязь.

Потом, собирая в зарослях дерево для костра, он ахнул от ужаса, уставился на землю и позвал меня. Я подошел к нему и мгновенно узнал зловоние, которое почувствовал еще раньше, охотясь за оленем: трупный запах какого-то большого животного.

И этими животными оказались люди, двое.

Китон поперхнулся и закрыл глаза.

– Взгляни на мужчину, – сказал он. Я наклонился и через полумрак увидел то, что он имел в виду. Живот человека был вспорот, печени не было. То самое, что хотел сделать Болотник с самим Китоном.

– Кристиан, – сказал я. – Он убил их.

– Два-три дня назад, – согласился Китон. – Я повидал трупы во Франции. Они еще гибкие, видишь? – Он, все еще дрожа, наклонился и согнул ногу девушки. – Но уже начали вонять. Черт побери, такая молодая… посмотри на нее…

Я расчистил землю вокруг тел. Они оба действительно были очень молоды. Любовники, решил я, оба почти обнаженные: только у девушки на шее осталось костяное ожерелье, а у юноши – обрывки ремней на икрах, как если бы с трупа содрали сандалии. Кулаки девушки были сжаты. Я легко отогнул пальцы и нашел сломанные перья куропаток; я сразу вспомнил плащ Кристиана, отделанный такими же перьями.

– Мы должны похоронить их, – сказал Китон, и я заметил мокрый нос и слезы в его глазах. Он наклонился и вложил руку юноши в руку его любовницы, потом повернулся, по-видимому разыскивая хорошее место для могилы.

– Неприятности, – прошептал он. Я тоже повернулся и вздрогнул, увидев кольцо вокруг нас – кольцо очень рассерженных людей. И каждый, кроме одного – быть может, старого вождя, – держал в руках лук, нацеленный на меня или Китона. Один из них качнулся, лук тоже закачался, и стрела заколебалась между моим лицом и грудью. По его выкрашенному в серое лицу тек поток слез.

– Он сейчас выстрелит, – прошипел Китон, и я не успел ответить «Знаю», как этот потрясенный горем человек отпустил тетиву. В то же самое мгновение старик ударил концом посоха по краю лука. Стрела с отвратительным звуком просвистела в воздухе и глубоко вонзилась в дерево между мной и Китоном.

Кольцо осталось стоять, стрелы по-прежнему глядели на нас. Печальный человек, злой и разочарованный, тоже остался стоять, устало прижимая лук к боку. Их вождь вышел вперед и всмотрелся в наши глаза; потом оглядел копье с каменным наконечником, которое я держал в руке. Очень странно, но от него шел сладкий запах, как от яблока – как если бы он полил тело яблочным соком. Его волосы были заплетены в пять косичек, выкрашенных в синее и красное.

Он осмотрел тела, лежавшие между нами, потом что-то сказал своим людям. Воины опустили луки и вернули стрелы в колчаны. Безусловно, он мгновенно понял, что этих юных любовников убили несколько дней назад, но на всякий случай он пробежал пальцами по лезвию моего копья, хихикнул, оглядел меч, который его впечатлил, и ножи Китона, которые его удивили.

Оба тела отнесли на открытый участок у реки и положили рядом. Потом сделали двое носилок, очень грубых, и почтительно положили на них тела. Вождь склонился над девушкой, посмотрел ей в лицо и пробормотал:

– Ус гуериг… ус гуериг…

Человек, который был отцом девушки (или юноши, трудно сказать), опять беззвучно заплакал.

– Ус гуериг, – пробормотал я, и пожилой вождь взглянул на меня. Он выхватил перо куропатки из правой руки девушки и смял его.

– Ус гуериг! – зло сказал он.

Значит, они знали Кристиана. Он был ус гуериг, что бы это ни значило.

Убийца. Насильник. Человек без жалости.

Ус гуериг! Я не осмелился сказать им, что этот кошмарный убийца – мой брат.

Олень тоже оказался поводом для беспокойства. В конце концов, он принадлежал нам. Мы принесли бедра и туловище, но люди отошли от нас; некоторые улыбались и показывали, что мы можем взять мясо. Несколько жестов дали им понять, что они могут взять мясо, как подарок от нас. Я едва успел улыбнуться и тряхнуть головой, как шестеро из них наклонились к куче, закинули большие куски на плечи и быстро пошли вдоль берега реки к своей деревне.

Жизнеголос

Шестая ночь. Мы у людей, которые стерегут броды на реке. Стивен называет их шамига и говорит, что о них упоминает в своем дневнике его отец. Странные трогательные похороны для двух юных любовников, которых мы нашли. Пугающе сексуальные. Их похоронили за рекой, в лесу, среди других могил. Каждый погребальный холм украшен спиралями, кругами и крестами; у мужчин и женщин разные узоры. Молодых людей положили в одной могиле, выпрямив тела и скрестив их руки на груди. К концу члена юноши привязали кусок тонкой веревки, другой конец которой обвили вокруг шеи, имитируя эрекцию. В лоно девушки вложили раскрашенный камень. Стивен уверен, что таким образом шамига обеспечивают им сексуальную активность в другом мире. Над могилой насыпали высокий холм.

Шамига – как и Гуивеннет – мифаго, племя из мифов и легенд. Так странно сознавать это. При жизни они стерегут броды на реке – и появляются там после смерти. Легенды утверждают, что, когда река разливается, они превращаются в камни брода. С шамига связано несколько рассказов, полностью забытых в наше время. Однако Стивен знает кусок одного такого рассказа, о девушке, которая вошла в реку, нырнула и превратилась в камень, чтобы помочь перейти вождю. Тот унес ее, и в результате она стала частью стены крепости.

Похоже, шамига не любят счастливых развязок. Я понял это позже, когда к нам пришла «жизнеголос». Это девушка, совсем еще подросток, полностью голая и выкрашенная в зеленый цвет. Очень волнующе. Со Стивеном что-то произошло, и он понимает все, что она говорит.

Вечером, после похорон, шамига устроили пир нашей олениной. Они разожгли большой костер и вокруг нас, футах в двадцати, поставили круг из факелов. Сами шамига собрались вокруг костра, больше мужчин, чем женщин, все в ярких туниках, юбках или коротких плащах; я заметил только четырех детей. Их хижины стоят на ровном месте, достаточно далеко от реки; грубые квадратные постройки с тонкими соломенными крышами, однако каркас сделан из очень твердого дерева. Судя по свалкам и остаткам старых зданий – и, конечно, кладбищу, – они живут здесь много сотен лет.

Оленина, зажаренная на вертеле и политая соусом из растений и диких слив, оказалась великолепна. Все пользовались заостренными раздвоенными ветками, похожими на вилки; очевидно, есть ими считается вежливым. Мясо с туловища, однако, рвали руками.

Пир закончился еще до наступления темноты. Я обнаружил, что горевавший человек был отцом девушки. Юноша оказался иншаном: из другого места. Мы по-прежнему объяснялись только знаками, но, похоже, нас уже не подозревали ни в чем плохом; ус гуериг объяснило все – это дело не наших рук. На вопросы о нашем происхождении мы ответили так, что озадачили всех взрослых; на короткое время они стали довольно подозрительными.

А потом внезапно наши хозяева изменились и возбужденно зашушукались в предчувствии чего-то приятного. Те из собравшихся, кто не глядел на меня и Китона с любезным любопытством, огляделись по сторонам, поискали глазами среди факелов, потом уставились на темный лес. Где-то неестественно крикнула птица, и все в восхищении закричали ей в ответ. Старейшина племени, которого звали Дариум, наклонился ко мне и прошептал:

– Кушар!

Я даже не заметил, как она оказалась среди нас; стройная фигурка, темный силуэт на фоне кольца горящих факелов. Она касалась уха, глаза и рта каждого взрослого, а некоторым давала маленькую изогнутую веточку; большинство почтительно держало их в руках, однако два-три шамига вырыли ямку у ног и похоронили подарок в ней.

Потом Кушар уселась на корточки рядом с нами и внимательно оглядела нас. Все ее тело и лицо – даже зубы! – были зелеными; только глаза окружали тонкие красные и черные круги, нарисованные охрой. И длинные, тщательно расчесанные волосы сохранили природный черный цвет. Очень тонкие руки и ноги, и очень маленькие груди – скорее пупырышки. И никаких волос на теле. Я чувствовал, что ей лет десять-двенадцать, но узнать, так ли это, было невозможно.

Она говорила с нами, мы отвечали по-английски. Ее темные глаза, сверкавшие в свете факелов, глядели больше на меня, чем на Китона, и палочку она дала мне. Я поцеловал Кушар, она засмеялась и нежно пожала мою руку.

Принесли два факела и воткнули по обе стороны от нее. Она уселась поудобнее, взглянула на меня и заговорила. Все шамига повернулись к нам. Девушка – ее действительно звали Кушар? или кушар означает жизнеголос? – закрыла глаза и заговорила, по-моему, лишь слегка громче, чем обычно.

Слова текли с ее языка, красивые, свистящие, непонятные. Китон недоуменно посмотрел на меня; я только пожал плечами. Прошла минута, и я прошептал:

– Мой отец мог понимать что-то…

Больше я не успел сказать ни слова: Дариум резко посмотрел на меня, наклонился ко мне и сердито вытянул руку. В значении жеста усомниться было невозможно: «Молчи!»

Кушар продолжала говорить с закрытыми глазами, не обращая ни на что внимания. И я начал понимать журчание реки, треск факелов и шелест страны леса. И едва не подпрыгнул, когда девочка сказала:

– Ус гуериг! Ус гуериг!

– Ус гуериг! – громко повторил я. – Расскажи мне о нем.

Глаза девочки открылись. Она перестала говорить, на ее лице отразилось изумление. Остальные шамига тоже были потрясены. Они заволновались и зашептались, а Дариум что-то громко раздраженно сказал.

– Прошу прощения, – тихо сказал я, в упор посмотрел на него, потом на девочку.

«…она рассказывает истории, закрыв глаза, чтобы улыбки или хмурые взгляды слушателей не «изменили вид» героев».

Эти слова из письма отца Уинн-Джонсу всплыли у меня в сознании. Я виновато спросил себя, не изменил ли я что-нибудь в критический момент, и что, если теперь история никогда не будет такой же.

Кушар продолжала глядеть на меня, ее нижняя губа слегка вздрагивала. Мне показалось, что в ее глазах на мгновение сверкнули слезы, но тут же ее взгляд опять прояснился. Китон молчал, но держал руку в кармане, в том самом, в котором носил пистолет.

– Теперь я знаю, кто ты, – сказала Кушар.

Я растерялся и не сразу сообразил, что сказать, но потом выдавил из себя:

– Я еще раз прошу прощения.

– И я, – сказала она. – Но ничего плохого не произошло. История не изменилась. Но я не сразу узнала тебя.

– Не уверен, что понимаю, о чем речь… – начал я.

Китон очень странно посмотрел на нас.

– Что ты не понимаешь? – спросил он.

– Что она имеет в виду…

Он нахмурился.

– Ты понимаешь ее слова?

Я изумленно посмотрел на него.

– А ты нет?

– Я не знаю язык.

Шамига зашипели – знак, что они требуют молчания и хотят дослушать окончание истории.

С точки зрения Китона, девушка изъяснялась на языке, на котором говорили в Британии за две тысячи лет до рождения Христа. Но я понимал ее. Не это ли имел в виду отец, когда писал о девочке с «отчетливыми медиумическими способностями»? И тем не менее, потрясенный установлением связи между нами, я перестал думать о том, что происходит. Тогда я не мог знать, какое огромное изменение произошло со мной, пока я сидел на берегу реки и слушал голос из прошлого.

– Я голос жизни этих людей, – сказала она и опять закрыла глаза. – Слушай молча. Жизнь не должна изменяться.

– Расскажи мне об ус гуериг, – попросил я.

– Сейчас жизнь Изгнанника не здесь. Я – голос только той жизни, которую вижу. Слушай!

«Изгнанник! Кристиан – Изгнанник».

И я замолчал, подчиняясь приказу, и только слушал поток историй.

Первый из ее рассказов я запомнил легко; другие уже стерлись из памяти: они мало что значили для меня и были невразумительны. Но последний меня потряс, потому что рассказывал как о Кристиане, так и о Гуивеннет.

Вот первая история:

Давным-давно, но на жизни этого народа, вождь Партолас снес с плеч голову своего брата, Диермадаса, и побежал обратно в свою каменную крепость. Началась упорная погоня. Сорок человек с копьями, сорок человек с мечами и еще сорок собак размером с оленя, но Партолас бежал впереди всех, держа в левой руке голову брата.

В тот день река разлилась и все шамига охотились, за исключением одной девушки, Свиторан, возлюбленной сына Диермадаса, Кимуса Сокольника. Свиторан вошла в воду и нырнула, чтобы помочь переправиться Партоласу. Она стала камнем, таким же гладким, как и все камни брода, а ее спина, поднимавшаяся из воды, была белой и чистой. Партолас ступил на нее и перепрыгнул на другой берег, потом повернулся и выхватил камень из воды.

Он побежал дальше, держа камень в правой руке, а голову в левой. В южной стене его крепости была большая дыра. И в тот день Свиторан стала частью крепости, заткнула собой дыру и преградила северным ветрам путь в дом Партоласа.

Кимус Сокольник созвал кланы своего туада, то есть земель, которыми владел, и предложил поклясться в верности ему, потому что Диермадас был мертв. Так они и сделали, после месяца переговоров. И тогда Кимус Сокольник повел их на осаду каменной крепости своего дяди.

И они осаждали ее семь лет.

Весь первый год Партолас стрелял из лука по собравшейся армии, стоявшей на равнине под крепостью. Во второй год Партолас стал метать в них копья. На третий год он наделал ножей из деревянных повозок и ими удерживал разъяренное войско. На четвертый год он перекидал весь скот и диких свиней, оставив лишь самое необходимое, чтобы не умереть с голоду. На пятый год, когда у него не осталось оружия, а запасы еды и воды почти кончились, он кинул армии на равнине жену и дочерей, и они разошлись на шесть сезонов. Потом он кинул своих сыновей, но Сокольник кинул их обратно, чем очень испугал Партоласа, ибо его сыновья стали похожи на ощипанных петухов со сломанными спинами. На седьмой год Партолас начал кидать камни из стены крепости. Каждый камень был тяжелее десяти человек, но Партолас кидал их к далекому горизонту. Наконец остались только маленькие клочки стены, защищавшие крепость от зимних ветров. Он не узнал длинный белый камень, который вытащил из реки, и бросил его в военного вождя Кимуса Сокольника, убив того на месте.

Свиторан снова стала человеком и заплакала над мертвым вождем.

– Тысячи людей умерли из-за дыры в стене, – сказала она. – И теперь появилась дыра у меня в груди. Должны ли мы убить еще тысячи, чтобы закрыть ее?

Вожди кланов обсудили ее слова и вернулись к реке, ибо настал сезон, когда из моря выплывает большая рыба. И сейчас это место в долине стали называть Иссага укитик, что означает там, где речная девушка остановила войну.

Она рассказывала историю, а шамига шептались и смеялись, впитывая каждую фразу, каждый образ. Мне эта история показалась не очень приятной. Почему они громко смеялись при описании преследования (восемьдесят человек и сорок собак) и каменной крепости и только улыбались, слушая о том, как Партолас бросал жену, дочерей и сыновей? (И кстати, что здесь вообще смешного? Конечно, Кушар слышала их смех!)

За этой историей последовали другие. Китон хмурился, слушая поток чужой речи, но покорно терпел. Истории оказались никак не связаны друг с другом, и большинство из них я забыл.

Кушар проговорила около часа и только потом, не переводя дыхания, рассказала об Изгнаннике, и я, как мог, записал эту историю, одновременно пытаясь найти в ней ключи к тайнам леса; тогда я не понимал, что история сама по себе содержит зерна правды о последней схватке между нами в самом сердце лесной страны. Меня ждал долгий далекий путь…

Давным-давно, но на жизни этого народа, Изгнанник пришел на пустой холм, окруженный камнями, стоящими вокруг магического места, которое называется Веруамбас. Изгнанник воткнул копье в землю, присел на корточки рядом с ним и много часов глядел на каменное место. За большим кругом – четыре сотни шагов в длину – собрались люди, а потом они спустились в ров глубиной в пять человеческих ростов, опоясывавший холм. Камни были животными, ранее бывшими людьми, и каждый имел своего камнеговорителя, шептавшего им просьбы и молитвы жрецов.

Вождь Обриагас послал на верхушку холма самого младшего из трех своих сыновей, который должен был изучить Изгнанника. Очень скоро юноша вернулся обратно, едва дыша и истекая кровью от большой раны на шее. Он сказал, что Изгнанник похож на дикого зверя, одетого в штаны и куртку из кожи медведя; на голове у него шлем из медвежьего черепа, а его сапоги сделаны из кожи и ясеня.

Тогда вождь послал на верхушку холма второго сына. Тот вернулся с ранами на лице и плечах. Он сказал, что Изгнанник носит сорок копий и семь щитов. На его поясе висят сморщенные безглазые головы пяти великих воинов, вождей своих народов. За холмом, невидимый снизу, находится лагерь с двадцатью воинами, великими героями, каждый из которых боится своего предводителя.

Тогда вождь послал на верхушку холма старшего сына. Тот вернулся, держа свою голову в руках, и, пока Изгнанник не загрохотал своим тяжелым щитом, голова успела рассказать о нем, очень кратко:

«Он не наш, не из нашего рода, не из нашей расы, не из нашей земли, не из нашего времени и не из любого времени, которое прожило наше племя. Его слова – не наши слова, а его металл пришел из таких глубин земли, что в них нет даже призраков; его животные – чудовища из темных мест; он говорит словами мертвецов, и в них нет смысла; у него нет жалости ни к кому; для него печаль – смех, любовь – ничто, а великие кланы нашего народа – стада баранов, предназначенные на убой. Он – жестокий ветер времени, и мы должны умереть или подчиниться ему, ибо никогда мы не станем с ним одного племени. Только один может убить его, но он еще далеко отсюда. Он – Изгнанник. Он съел три холма, выпил четыре реки и целый год проспал в долине, близкой к самой яркой звезде. Сейчас ему нужна сотня женщин и четыре сотни голов скота, и только тогда он уйдет из наших земель в свое странное королевство».

Вот тут Изгнанник загрохотал своим тяжелым военным щитом, и голова старшего брата заплакала, бросая отчаянные взгляды на ту, кого юноша любил. Потом привели дикую собаку и привязали голову к ее спине. Собака побежала к Изгнаннику, который вырвал из головы глаза и привязал череп к своему поясу.

Десять дней и ночей ходил Изгнанник по каменному святилищу, вне досягаемости стрел. Десять лучших воинов попытались поговорить с ним, и все вернулись обратно – плача, с головами в руках – только для того, чтобы попрощаться с женами и детьми. И десять раз дикие собаки отвозили наверх ужасные трофеи пришельца.

Волчьи камни в большом круге помазали кровью волков, и камнеговорители прошептали имена Гулгарос и Олгарог, великих волчьих богов, когда-то живших в диком лесу.

На оленьих камнях нарисовали изображения оленей, и камнеговорители призвали Мунноса и Клумуг, двух великих богов с сердцами людей.

А на великий камень вепря положили тело гигантского кабана, убившего десять человек, и его кровь смочила землю. Камнеговоритель этого камня, самый старый и мудрый из всех, призвал появиться великого Уршакама, появиться и уничтожить Изгнанника.

И на рассвете одиннадцатого дня встали кости пришельцев, которые стерегли ворота, и забегали они по болотистому лесу, громко крича. Восемь их было, призрачно-белых, и на них все еще была та одежда, в которой их принесли в жертву. И улетели они, превратившись в черных воронов, и оставили ворота без всякой охраны.

В то же мгновение из волчьих камней вышли великие призраки; огромные волки соскочили на землю, серые и жестокие, и перепрыгнули они через костры и глубокий ров. За ними на землю спрыгнули старые рогатые чудовища и поднялись на задние ноги. И они тоже прошли через дымящиеся костры, и от их криков леденела кровь. И поднялись они на холм, призрачные тени в холодном тумане. Но не сумели они убить Изгнанника и убежали обратно в призрачные пещеры, находящиеся в самом сердце земли.

И тогда через поры камня протиснулся огромный вепрь. Он заворчал, пробуя утренний воздух, и стал жадно лакать росу, покрывавшую дикие травы. Ростом он вдвое превосходил любого героя, а его клыки, длиной с руку человека, были острее, чем кинжал великого вождя. Увидел его Изгнанник и обежал круг, легко держа в руках копья и щиты. Потом побежал он к северным воротам круга.

И закричал Изгнанник впервые, и крик его пронесся через туман и холодный рассвет, ибо хотя стоял он на земле, дух Уршакама испугал его. Вставил он аметисты вместо глаз в череп старшего сына Обриагаса и послал голову обратно к святилищу, где жались племена в палатках из шкур животных. И потребовала голова их самое крепкое копье, их самого вкусного быка, только что убитого, их самый старый кувшин вина и самую прекрасную девушку. Тогда, поклялась голова, я уйду.

Послали племена все, что потребовал Изгнанник, но девушка – даже более прекрасная, чем легендарная Свиторан – вернулась, ибо назвал ее Изгнанник уродливой и отослал обратно. (Однако она не очень огорчилась.) Послали других, самых разных женщин, одна прекраснее другой, и всех их отверг Изгнанник.

Наконец юный воин-шаман, Эббрега, собрал веточки и сучья дуба, бузины и терновника и создал из них кости девушки. Он покрыл их плотью, состоящей из гнилых листьев и мусора из свинарников, а также помета зайца и овцы. Получившееся тело покрыл он чудно пахнувшими лесными цветами, голубыми, розовыми и белыми, по-настоящему прекрасными. Он вдохнул в нее жизнь, почерпнув любовь из своего сердца, и, когда она села перед ним, обнаженная и холодная, он надел на нее прекрасную белую тунику и расчесал ее рыжие волосы.

Увидели Обриагас и другие старейшины эту девушку и не смогли сказать ни слова, ибо никогда не видели они такой красоты. И назвали ее Муартан, что означает любовь, сделанная из страха. Но заплакала она, и только тогда Эббрега увидел творение рук своих и попытался оставить ее себе, но вмешался вождь, и девушку отдали. Пошла она к Изгнаннику и отдала ему лист дуба, сделанный из тонкой бронзы. И потерял Изгнанник разум и полюбил ее. То, что произошло с ними после этих событий, касается только жизни того народа. Достаточно сказать, что Эббрега никогда не переставал искать дитя, созданное его руками, и ищет до сих пор.

Кушар закончила рассказ и открыла глаза. Она улыбнулась мне и задвигалась, выбирая более удобное положение. Китон выглядел угрюмым; он сидел, положив голову на подбородок, и устало смотрел в никуда. Когда девочка перестала говорить, он посмотрел на меня и спросил:

– Все?

– Мне еще нужно записать историю, – ответил я. Я успел записать только первую треть, а потом образы, развертывающиеся перед моим мысленным взглядом, полностью заворожили меня. Китон заметил возбуждение в моем голосе, а девочка вскинула голову и озадаченно посмотрела на меня. И, конечно, увидела, как сильно подействовала на меня ее история.

Шамига потянулись в темноту. Для них вечер закончился. У меня, однако, понимание только возникло, и я постарался задержать Кушар.

Итак, Кристиан стал Изгнанником. Чужаком, не подчиняющимся никому, слишком сильным и чуждым для местных. Изгнанник – что-то совершенно ужасное для всего этого общества. И, конечно, есть разница между просто чужаками и Изгнанниками. Чужаки, пришедшие из других общин, нуждаются в помощи племени. Им можно помочь, их можно принести в жертву, как захочет племя. И, действительно, в истории Кушар есть кости пришельцев, которые стерегут ворота большого круга; безусловно, Эйвбери[19] в Уилтшире.

Но Изгнанник – совсем другое дело. Он пугает, потому что он непостижим, непонятен. Он использует незнакомое оружие; он говорит на совершенно чужом языке; он ведет себя иначе, не обращая внимания на обычаи; его понятия о любви и чести очень отличаются от привычных. И это, конечно, делает его безжалостным чужаком в глазах общины.

И Кристиан действительно стал безжалостным разрушителем.

Он забрал Гуивеннет только потому, что решил это сделать. Он больше не любит ее, и даже не желает уж так сильно, и все-таки он забрал ее. Что он там сказал? «Я позаботился о том, чтобы получить ее. Я охотился так долго, что позабыл о более тонких чувствах».

Завораживающая история, которую рассказала Кушар, включала много составных частей, и некоторые из них я узнал: девушка, сделанная из дикой природы и посланная, чтобы усмирить чудовище; символ в виде дубового листа, талисман, который и сейчас на мне; создатель девушки, неохотно расстающийся с ней; и сам Изгнанник, боящийся только духа вепря, Уршакама, то есть Урскумуга! И его желание взять дань в виде скота, вина и девушки и вернуться в «свое странное королевство». Безусловно, имеется в виду самое сердце райхоупского леса, в котором обосновался Кристиан.

Я спросил себя, что же было дальше? Возможно, этого я не узнаю никогда. Девочка-жизнеголос, похоже, рассказывает только воспоминания ее народа; события и истории, передающиеся из уст в уста и изменяющиеся вместе с каждым рассказчиком; вот почему они настаивают на молчании во время рассказа: они боятся, что правда ускользнет из-за реплик слушателей.

Скорее всего, из этой истории уже исчезло много правды. Говорящие головы… девушка, сделанная из навоза и цветов… возможно, все было намного проще: банда воинов из другой культуры угрожала общине Эйвбери, и от нее откупились скотом, вином и дочерью младшего вождя. Возможно. Но миф об Изгнаннике ужасал по-настоящему, а острая боязнь незнакомого и желание отгородиться от него глубоко укоренились в культуре шамига.

– Я охочусь на ус гуериг, – сказал я, и Кушар пожала плечами.

– Конечно. Это будет долгая и трудная погоня.

– Сколько дней назад он убил девушку?

– Два. Но, возможно, это сделал не сам Изгнанник. Он сейчас идет через дикий лес в Лавондисс, и воины охраняют его. Так что, возможно, ус гуериг опережает тебя где-то на неделю.

– Что такое Лавондисс?

– Страна за огнем, место, где души людей не привязаны ко времени.

– Шамига знают о вепреподобной твари? Урскумуге?

Кушар пожала плечами и зябко обняла себя тонкими руками.

– Зверь близко. Два дня назад его слышали в долине оленей, рядом с круглой башней, брохом[20].

Два дня назад Урскумуг уже был недалеко отсюда! Значит, Кристиан тоже недалеко. Чтобы он ни делал и куда бы ни направлялся, он совсем не так далеко от меня.

– Уршакам, – продолжала она, – был самым первым Изгнанником. Он странствовал по великим ледяным долинам; он видел, как высокие деревья растут из голой земли; он охраняет дикий лес от нашего народа, от того народа, который приходил в лес до нас, и от тех, кто придет после нас. Он вечен. Он ест силу земли и пьет свет солнца. Когда-то он был человеком, но его вместе с другими послали жить в ледяные долины этой земли. Магия превратила их в зверей. Магия сделала их бессмертными. Многие люди нашего народа умерли из-за гнева Уршакама и его родичей.

Какое-то мгновение я глядел на Кушар, потрясенный ее словами. Ледниковый период закончился за семь-восемь тысяч лет до возникновения ее народа (то есть до того, как в Уэссексе появилась культура раннего бронзового века). И тем не менее она знала о льде и возвращении льдов… Может ли память народа пережить такой долгий период? Сохранить рассказы о ледниках и новых лесах, о продвижении людей на север, через болота и замерзшие холмы?

Урскумуг. Первый Изгнанник. Что о нем писал отец в дневнике?

«Я страстно хочу найти первоначальный образ… Мне легенда об Урскумуге кажется очень древней; действительно, она проходит через весь неолит во второе тысячелетие до нашей эры, а может быть, и дальше. А Уинн-Джонс считает, что Урскумуг мог существовать даже до неолита».

К сожалению, даже жизнеголос шамига не могла расположить рассказы в правильном порядке. Она даже не рассказывала отцу об Уршакаме. Теперь мне стало ясно, что первоначальный мифаго, первый из легендарных характеров, так восхищавших отца, происходил прямиком из ледникового периода. В то холодное время он возник в умах охотников-собирателей с кремневым оружием, пока они пытались вновь обжиться в лесах, следуя за отступающим ледником на север и селясь в плодородных долинах, которые постепенно обнажались весной, длившейся многие поколения.

А потом, не говоря ни слова, Кушар ускользнула в темноту; оба факела погасли. Было уже поздно, и шамига пошли спать в свои низкие хижины, хотя некоторые из них притащили шкуры к костру и расположились около него. Китон и я установили нашу крошечную палатку и залезли внутрь.

Ночь прошла спокойно, только громко и недовольно кричала охотящаяся сова. Бесконечно журчала река, разбиваясь и плеща о камни брода, которые стерегли шамига.

А утром они все исчезли. Хижины опустели. Около могилы двух юных любовников рылась бездомная собака, а может быть, шакал. Костер еще дымился.

– Куда они подевались, черт побери? – прошептал Китон, пока мы стояли у реки и потягивались, вымыв лица. Они оставили нам несколько кусков мяса, аккуратно завернутого в тонкое полотно. Странный неожиданный уход! Деревня казалась домом общины, и некоторые из них должны были остаться. Река поднялась и покрыла камни брода. Китон поглядел на них и сказал:

– Мне кажется, что сегодня камней больше, чем вчера.

Я посмотрел в ту же сторону. Прав ли он? Река распухла от дождей где-нибудь выше по течению, и действительно ли камней стало в три раза больше, чем вчера?

– Чистое воображение, – сказал я, пожав плечами, и вскинул рюкзак на плечи.

– Не уверен, – ответил Китон и вслед за мной пошел по берегу реки в глубь лесной страны.

Заброшенные Места

Через два дня после ухода от шамига мы нашли разрушенную каменную башню, «брох», ту самую, которую сфотографировал Китон со своего самолета. Сильно заросшая мхом и колючим кустарником, она нависала над рекой. Мы затаились в подлеске и через просвет в кустах глядели на величественные серые стены и узкие окна, а также ползучие лозы, густо покрывавшие здание.

– Что ты думаешь? – спросил Китон. – Сторожевая башня? Викторианский каприз?

Верхушки у башни не было. Квадратная дверь, сделанная из тяжелых каменных блоков. Притолока украшена резьбой.

– Понятия не имею.

Мы подошли поближе и только тогда заметили, насколько земля изрыта и утоптана: безусловно, лошади. И еще остатки двух костров. И, самое убедительное, глубокие и широкие следы огромного зверя, поверх более старых.

– Они были здесь! – сказал я с бьющимся сердцем. Наконец-то я нашел материальные следы Кристиана! Он здесь задержался. И, судя по кострам, ушел отсюда дня два назад.

Внутри броха стоял сильный запах гари; здесь банда мародеров перековывала и чинила оружие. Свет из узких окон освещал мрачные стены; листва заменяла отсутствующую крышу. Но я ясно рассмотрел уголок, выделенный для Гуивеннет; здесь, быть может, висел ее плащ, на полу еще оставалась гнилая солома, на которой она спала. На грубых камнях этого варварского места я нашел две длинные блестящие волосинки; я отцепил их и замотал вокруг пальца. И в полутьме долго глядел на них, борясь с внезапной болью, пронзившей мою грудь.

– Ты только посмотри! – внезапно сказал Китон, и я подошел к низкому входу в брох. Переступив через переплетение шиповника и колючих лоз, я увидел, что он расчистил от растений притолоку, обнажив резьбу.

Оказалось, что там вырезана панорамная сцена: лес и огонь. С каждой стороны притолоки были изображены деревья, растущие из одного змееобразного корня, извивавшегося по камням. С корня свисали восемь безглазых человеческих голов. Деревья толпились вокруг центрального огня. Посреди огня стоял обнаженный человек; его тело уже стерлось, но лицо сохранилось. Из бедер торчал непропорционально огромный фаллос, а руки он поднял над головой, сжимая в них щит и меч.

– Геракл, – рискнул предположить Китон. – Как великан в Серн-Эббасе[21]. Ну, ты знаешь, фигура на склоне холма.

Хорошая догадка, не хуже любой другой.

Поначалу я считал, что брох был построен тысячи лет назад, и лес постепенно поглотил его, как и Оук Лодж. Но потом вспомнил, что мы зашли очень далеко в этот странный ландшафт, до опушки леса очень много миль, намного больше, чем физически возможно; как могли руки людей построить брох? Конечно, оставалась возможность, что лес, распространяясь, вызвал искажение времени…

Но тут заговорил Китон, и я понял, что он прав:

– Все это здание – мифаго. И тем не менее для меня эти слова ничего не значат…

Заброшенный брох. Разрушенная каменная башня, запечатлевшаяся в сознании человека, жившего под соломенной крышей в жалкой хижине с плетеными стенами, обмазанными грязью. Единственное возможное объяснение.

И действительно, брох отмечал границу странного призрачного ландшафта из легендарных заброшенных строений.

Лес остался тем же, но, идя по звериным тропам и переваливая через гребни невысоких холмов, мы часто видели стены и сады таких же заброшенных и разрушенных зданий. Мы увидели и затейливый остроконечный дом, с пустыми окнами и провалившейся крышей. Судя по изысканному дизайну, он относился ко времени Тюдоров[22]; его стены покрывал зеленый мох, перекрытия сгнили и обрушились. В саду стояли статуи, похожие на белые мраморные призраки; они глядели на нас лицами, обвитыми плющом и дикими розами, тянули к нам руки и показывали на нас пальцами.

В одном месте лес слегка изменился, стал темнее и глуше. Появились сосны; они сменили лиственные деревья и полностью покрыли склоны холмов.

Воздух стал другим, наполнился острым запахом смолы. Мы подошли к высокому деревянному дому с блестящей черепичной крышей и с окнами, закрытыми ставнями. Огромный волк лежал на поляне перед дверью: пустой сад, никакой травы, только сосновая хвоя, сухая, как кость. Волк учуял нас, вскочил на ноги, поднял морду к небу и оглушительно, по-охотничьи, завыл.

Мы быстро вернулись в сосновый лес и пошли обратно, в лиственный, подальше от старой германской стоянки.

Иногда листва редела и подлесок становился настолько плотным, что двигаться через него становилось невозможно; в таких случаях приходилось обходить непролазный кустарник, стараясь не потерять нужного направления.

В чаще мы нередко видели гниющую солому и плетеные обмазанные стены; иногда из развалин торчали тяжелые столбы или каменные колонны, принадлежавшие непонятной культуре. Мы глядели на хорошо спрятанные поляны и видели под травяным покрывалом остатки костров, кости оленей и овец, целые стоянки в темном лесу, к тому же используемые, судя по острому запаху золы.

Только к концу дня мы вынырнули из леса и увидели самое потрясающее и запоминающееся из этих сооружений-мифаго. Уже издали, через поредевший лес, мы увидели высокие башни и зубчатые стены из темных нависающих камней.

Да, это был замок из самых диких фантазий эльфов, мрачная огромная крепость времен крестоносцев, когда рыцари казались скорее романтичными, чем жестокими. Двенадцатое столетие или, возможно, одиннадцатое. Какая разница. Эта крепость – мифаго крепости – происходила из времен после разграбления великих Замков, когда многие из них были разрушены и некоторые затерялись в самых далеких лесах Европы. Земля вокруг замка была покрыта густой травой, и на ней паслось небольшое стадо костлявых серых овец. Когда мы вышли из леса и пошли к стоячей воде рва, животные разбежались со злым блеянием.

Солнце стояло низко. Мы вошли в тень огромных стен и начали медленно обходить замок, стараясь держаться подальше от предательского склона, ограждавшего ров. Когда-то из высоких узких окон лучники стреляли по осаждавшей крепость армии. Вспомнив об этом, мы вернулись обратно в кусты. Впрочем, мы уже увидели достаточно: не было ни малейшего признака присутствия человека внутри или снаружи форта.

Остановившись, мы посмотрели на самую высокую из смотровых башен. Заточе́нные в них девушки из легенд, вроде Рапунцель, бросали вниз свои золотые волосы, образуя веревку, по которой поднимались галантные рыцари.

– Очень больно, никаких сомнений, – заметил Китон. Мы засмеялись и пошли дальше, на солнце. Очень скоро мы вышли к воротам. Подъемный мост был поднят, хотя он выглядел гнилым и ненадежным.

Китон хотел заглянуть внутрь, но меня терзали смутные опасения. А потом я увидел веревки, свисавшие с двух зубцов стены. И Китон одновременно увидел остатки костра на берегу, очевидно, служившем пастбищем для овец. Мы оглянулись: на траве отчетливо выделялись следы копыт.

Кристиан, конечно. Значит, мы идем за ним. Он опередил нас и забрался по стенам в замок, чтобы ограбить его.

Или?

Во рву, лицом вниз, плавал человек, точнее, обнаженный труп человека. Не сразу, но я узнал его. Темные волосы и бледные ягодицы, вымазанные зеленоватым илом. Тонкая красная полоска на спине, похожая на бледно-розовую водоросль – рана, пославшая ястреба навстречу его судьбе.

Я едва успел подавить дрожь испуга, овладевшую мной при виде мертвеца, как услышал движение за подъемным мостом.

– Лошадь, – сказал Китон.

Я тоже услышал ржание и кивнул.

– Предлагаю стратегическое отступление, – сказал я.

Но Китон колебался, глядя на деревянные ворота.

– Гарри, идем…

– Нет. Подожди… Я бы хотел заглянуть внутрь.

Но как только он сделал шаг к мосту, одновременно глядя на щели для стрел над воротами, раздался звук трескающегося дерева и веревки моста натянулись от напряжения. Огромный мост пошел вниз. Он ударился о берег в нескольких дюймах от вздрогнувшего Китона; земля содрогнулась, и я прикусил язык.

– Иисус Христос! – только и успел сказать Китон и попятился ко мне, на ходу нащупывая револьвер. В высоких воротах появилась фигура верхом на коне. Рыцарь послал коня вперед, одновременно опустив короткое копье, на котором развевался синий флажок.

Мы повернулись и изо всех сил побежали к лесу. Жеребец скакал галопом за нами, громко ударяя копытами по твердой земле. Рыцарь что-то громко и зло кричал, знакомые, хотя и бессмысленные слова, с намеком на французский. Я успел заметить, что у него светлые волосы, тонкая борода и темная повязка на голове; к седлу приторочен тяжелый шлем. Его наряд завершали кольчуга и темные кожаные бриджи. Конь, совершенно черный, с тремя белыми подковами, был украшен самой простой красной сбруей: поводья через шею, на бока свисает узорчатый чепрак[23].

«Три белых – для смерти!» Стишок Гуивеннет вернулся ко мне с ошеломляющей силой.

Лошадь фыркала, тяжело била копытами по твердому дерну и приближалась с каждым скачком. Рыцарь погонял ее и заставлял скакать еще быстрее. Кольчуга звенела, блестящий шлем громко бился о металлическую часть седла. Мы побежали еще быстрее, ища спасения в лесу. Оглянувшись, я заметил, что он слегка отклонился влево и опустил копье еще ниже, готовясь вздернуть его вверх после того, как пронзит им кого-нибудь из нас.

Но мы нырнули в колючий подлесок за секунды до того, как копье могло достать нас. Он, не сдаваясь, заставил коня войти в лес, низко свесился с холки и так поехал дальше, держа копье у бока животного. Китон и я осторожно кружили, скрываясь за кустами и деревьями и стараясь не попадаться ему на глаза.

Несколько минут он носился взад-вперед по кустам, потом спрыгнул на землю.

Только тут я понял, насколько он велик: по меньшей мере шесть с половиной футов ростом! Выхватив огромный двуручный меч, он стал махать им, прокладывая путь через кусты и ругаясь на псевдофранцузском.

– Какая чертова муха укусила его? – пробормотал Китон, стоявший в нескольких футах от него, и рыцарь услышал. Он посмотрел в нашу сторону, увидел нас и побежал к нам; лучи солнца вспыхивали на его кольчуге.

А потом я услышал звук выстрела. Но стрелял не Китон. Странный приглушенный звук, и влажный воздух внезапно наполнился едким запахом серы. Рыцарь отпрыгнул назад, но не упал. И с изумлением посмотрел направо, держась за плечо, в которое ударила пуля. Я тоже посмотрел туда. Там мелькнула призрачная фигура человека, того самого роялиста, который стрелял в меня у мельничного пруда. Он лихорадочно перезаряжал свое тяжелое кремневое ружье.

– Неужели тот самый? Не может быть! – громко сказал я, и мифаго повернулся ко мне и улыбнулся. Быть может, это была другая версия, но тип тот же самый, никаких сомнений.

Рыцарь вышел из леса и подозвал коня. Он снял с него сбрую, потом, шлепнув по лошадиному заду широким клинком, дал лошади свободу.

Роялист исчез во тьме леса. Совсем недавно он пытался убить меня. А сейчас спас от неминуемой смерти. Неужели он следует за мной? Жуткая мысль!

В это мгновение Китон указал на ту часть лесной страны, из которой мы впервые увидели замок. Там стояла фигура, одетая в доспехи; в угасающем свете дня она отливала зеленым. На нас глядело призрачное костистое лицо. Скорее всего, она следовала за нами после нашей встречи на Каменном водопаде.

Взволнованный третьим привидением, Китон повел меня в зеленый лес, следуя тем же направлением, что и раньше. И очень скоро огромная крепость исчезла из виду, и мы не слышали никакого шума преследования.

* * *

На четвертый день после ухода от шамига мы нашли дорогу. Утром Китон и я разделились в поисках пути через густую чащу: тропы вепря или оленя, да хоть зайца, лишь бы полегче. Слева от нас шумела река, вливаясь в узкое горлышко; берег был совершенно непроходимым.

Внезапно Китон закричал, скорее удивленно, и я не испугался. Продравшись к нему через кусты ежевики и терновник, я обнаружил, что он стоит на дороге из прогнивших кирпичей, шириной футов в пятнадцать, со сточными канавами с каждой стороны. Деревья образовали над ней что-то вроде арки, лиственный туннель, через свод которого сочился солнечный свет.

– Боже мой! – воскликнул я, и Китон, стоявший посреди этой невероятной дороги, согласился со мной. Положив на землю рюкзак, он стоял, отдыхая, опустив руки.

– Римляне, мне кажется, – сказал он. Еще одно предположение, в этом случае хорошее.

Мы пошли по дороге, наслаждаясь свободой движения после многих часов блуждания по лесу. Вокруг нас пронзительно пели птицы, в ясном воздухе жужжали насекомые.

Китон был склонен считать дорогу настоящей структурой, когда-то поглощенной лесом, но, по-моему, для этого мы находились слишком глубоко.

Тогда зачем она нужна? У меня, например, никогда не было фантазий о затерявшихся в лесу дорогах.

Но все это работало совсем не так. Когда-то загадочная дорога, ведущая за пределы известной людям земли, могла быть сильным мифообразом; за столетия он исчез, но я все еще помню, как мои бабушка с дедушкой рассказывали о «дорогах фейри», которые можно видеть в некоторые ночи.

Через несколько сотен ярдов Китон остановился и указал на странные тотемы, стоявшие по сторонам полуразрушенной дороги. Подлесок почти скрывал их из виду; я счистил листья с одного из них и вздрогнул от отвращения: меня приветствовала гниющая человеческая голова, насаженная на три заостренных кола; из открытого рта торчали длинные звериные клыки. Китон, находившийся на другой стороне дороги, зажал нос, спасаясь от запаха гниения.

– Женщина, – сказал он. – По-моему, нас предупреждают.

Предупрежденные или нет, мы пошли дальше. Быть может, чистое воображение, но деревья вокруг объяла тишина. По ветвям кто-то бегал, но ни единой птичьей трели.

Мы замечали и другие тотемы. Иногда они висели на нижних ветвях дерева, иногда были привязаны к кустам. Мы видели маленькие тряпочные мешочки, чаще всего разноцветные, с грубо нарисованными на них руками, ногами и головой. Иногда они были проколоты костями и ногтями, так что все эти подношения наводили на мысль о колдовстве.

Мы прошли под кирпичной аркой, перебрались через мертвое дерево, лежавшее сразу за ней, и оказались в разрушенном саду: из травы поднимались статуи и колонны; колючий терновник, кусты ежевики и дикие цветы исчезли. Прямо перед нами находилась римская вилла.

Красная черепичная крыша частично обрушилась. Стены, когда-то белые, потемнели от времени и стихии. Входная дверь была открыта, и мы вошли в это холодное мрачное место. Кое-где мраморный мозаичный пол сохранился, и мы увидели искусно сделанные изображения животных и богов, а также сцены охоты и деревенской жизни. Мы осторожно шли по ним. Много мраморных плит уже обрушилось в гипокауст[24].

Мы обошли всю виллу и оглядели баню с тремя глубокими бассейнами, все еще облицованную мрамором. В двух комнатах на стенах сохранились изображения: строгие и идеально ухоженные лица пожилой пары римлян взглянули на нас… однако горло каждого из них проткнул варварский меч, пробивший стену.

В главной комнате на мраморном полу мы нашли следы нескольких костров и обуглившиеся, обглоданные кости животных, брошенные в яму в углу. Холодные костры, горевшие давным-давно…

Мы решили остаться здесь на ночь, а не втискивать нашу маленькую палатку между населенными бесчисленными насекомыми деревьями. Но оба нервничали, зная, что собираемся переночевать в здании, созданном страхом или надеждой другой эпохи.

Кстати, вилла была в некотором смысле эквивалентом броха и огромного замка, чьи стены мы обогнули пару дней назад. Заброшенное загадочное место, о котором, без сомнения, рассказывали истории. Но какой расе принадлежала она? Быть может, это конец римской мечты, и в вилле жили последние римляне? Легионы ушли из Британии в начале пятого века, оставив тысячи жителей беззащитными перед нападениями вторгшихся в страну англосаксов. Связана ли вилла с римско-британским мифом о выживании? Или это мечта какого-нибудь сакса – место, в котором спрятано золото или по которому бродят призраки легионов? В котором надо искать или которого надо бояться? Мы с Китоном только боялись.

Мы развели маленький костер из дерева, которое нашли в остатках отопительной системы. И как только стемнело, запах нашего костра – или жареного мяса – привлек нежданных гостей.

Я первым услышал его – невидимое движение в бане, за которым последовал предостерегающий шепот. Потом наступила тишина. Китон вскочил на ноги и вынул револьвер. Я подошел к коридору, ведшему из нашей комнаты в баню, и осветил маленьким факелом незваных гостей.

Они вздрогнули, но не испугались и, слегка прикрыв глаза, посмотрели на меня из-за круга света. Крепкий высокий мужчина. И женщина, тоже высокая, с маленьким узелком в руках. Рядом с ними застыл мальчик с ничего не выражавшим лицом.

Мужчина заговорил со мной. Вроде бы по-немецки. Я заметил, что его левая рука лежала на головке длинного, вложенного в ножны меча. Потом женщина улыбнулась, тоже что-то сказала, и напряжение исчезло.

Я привел их в нашу комнату. Китон подбросил в костер сучьев и начал жарить новые куски мяса, которое мы принесли с собой. Наши гости уселись вокруг костра и поглядывали то на нас, то на еду, то на комнату.

Они были, по-видимому, саксами. Мужчина носил тяжелую шерстяную одежду и подвязывал штаны и мешковатую рубашку кожаными тесемками. И еще на нем был большой меховой плащ. Свои длинные светлые волосы он заплетал в две косы. Женщина, тоже белокурая, носила свободную клетчатую тунику, перевязанную на талии; лицо бледное, но достаточно привлекательное, несмотря на морщинки вокруг глаз, свидетельства напряженной жизни и тяжелых испытаний. Мальчик, миниатюрная копия отца, сидел молча и только глядел в огонь.

Поев, они поблагодарили нас и представились: мужчину звали Эальдвулф, женщину – Эггверда, мальчика – Хортиг. Было ясно, что они опасались виллы, а мы их полностью озадачили. Несколько минут я пытался объяснить им, жестами, что мы исследуем лес, но безуспешно; Эггверда только недоуменно глядела на меня.

Наконец она сказала что-то вроде Раддич, и Эальдвулф выдохнул, на его суровом лице засветилось понимание.

Он спросил меня, повторив загадочное слово. Я пожал плечами – не понимаю.

Он сказал другое слово. Или слова. Элхемпа. Показал на меня и повторил Раддич.

Потом сделал рукой жест, как будто преследует кого-то. Быть может, он спрашивает, не преследую ли я кого-нибудь? Я энергично кивнул.

– Да! – И добавил. – Йа!

– Раддич, – выдохнула и Эггверда, потом пересела ко мне поближе, вытянула руку – над огнем! – и коснулась меня.

– В тебе есть что-то особенное, – заметил Китон. – По меньшей мере для этих людей. И для шамига.

Женщина потянулась к своему узелку. Маленький Хортиг заныл и отполз прочь, испуганно глядя на сверток. Эггверда развернула узелок и положила его содержимое рядом с собой; я сам смутился, когда разглядел его получше в колеблющемся свете огня.

Эггверда несла, завернув как ребенка, мумифицированную руку мужчины, отрезанную по локоть. Длинные сильные пальцы; на среднем надет блестящий красный камень. В том же свертке оказался стальной кинжал с обломанным лезвием; судя по украшенной драгоценными камнями рукоятке, оно было частью какого-то церемониального оружия.

– Эльфрик, – печально сказала она, нежно положив ладонь на мертвую руку. Мужчина, Эальдвулф, повторил ее жест. Потом Эггверда опять завязала отвратительную реликвию. Мальчик что-то промычал, и только тут я сообразил, что он нем и совершенно глух. Однако, судя по сверкающим глазам, он все понимал; достаточно жутко.

Кто они такие?

Я сидел и смотрел на них. Кто они? Из какого исторического периода? Скорее всего, из пятого века после рождения Христа, самое начало проникновения германцев в Британию. Иначе не объяснить римскую виллу. К шестому веку лес и оползни поглотили большую часть остатков римских строений.

Я не мог понять, что они из себя представляют, но, значит, в какое-то время существовала легенда о странной семье, немом сыне, муже и его жене, несущих драгоценную реликвию короля или воина и ищущих что-то, быть может, развязки их рассказа.

Я не помнил никакой истории об Эльфрике. Легенда стерлась из письменных источников; со временем она исчезла и из устной традиции. И осталась только в подсознании.

Саксы ничего не значили для меня, но, как заметил Китон, я что-то значил для них. Как если бы… как если бы они знали меня или, по меньшей мере, знали обо мне.

Эальдвулф опять заговорил, царапая что-то на мраморе. Вскоре я начал понимать, что он хочет начертить карту, и дал ему листок бумаги и карандаш из маленького запаса, который нес с собой. И тогда я увидел, что он хотел изобразить. Он отметил виллу и дорогу, и далекий изгиб говорливого ручья, ставшего огромной рекой, текущей через всю лесную страну. Похоже, что впереди находилось горлышко с отвесными лесистыми берегами, после которого река текла по дну узкого ущелья.

– Фрейя, – сказал Эальдвулф и показал, что я должен идти вдоль реки. Он поглядел на меня, в поисках знаков понимания, и повторил: – Фрейя! Дриштан!

Я пожал плечами, показывая, что ничего не понял. Эальдвулф огорченно вздохнул и посмотрел на Эггверду.

– Фрейя, – сказала та и забавно замахала руками. – Дриштан.

– Прошу прощения. Не знаю ни слова по-саксонски.

– Ведсан, – сказала она и попыталась еще как-то высказать свою мысль, но потом пожала плечами и сдалась.

Я спросил, что находится за горлышком. Похоже, Эальдвулф понял вопрос. Он нарисовал пламя, показал на наш маленький костер и развел руки: дескать, гигантское. Похоже, он не хотел, чтобы я шел туда.

– Элхемпа, – сказал он и проткнул огонь. Посмотрел на меня, и опять проткнул. – Феор буенд. Элхемпа. – Он покачал головой и коснулся моей груди.

– Раддич. Фрейа. Е. Е! – Он указал на карте место, недалеко от ближайшей точки перехода через горлышко реки.

– Мне кажется, – тихо сказал Китон, – что он говорит… родич.

– Родич?

– Раддич. Родич. – Китон посмотрел на меня. – По-моему, вполне возможно.

– Тогда Элхемпа, наверно, Изгнанник.

– Да. Отверженный. Вполне вероятно. Твой брат направляется в огонь, но Эальдвулф хочет, чтобы ты не пересекал реку и нашел Фрейю.

– Которую…

– …Эггверда назвала ведсан, – заметил Китон. – Быть может, ведьма. Та, кто ведает. Хотя нет никакой гарантии, что они имели в виду именно это…

С некоторыми трудностями я спросил Эальдвулфа об Элхемпа, и он стал показывать руками, как убивает, сжигает и разрубает на части. Сомнений не осталось. Кристиан. Он грабит и убивает, идя через лес; повсюду его знают и боятся.

Но, похоже, у Эальдвулфа появилась новая надежда. Я. Мне на память пришли слова малышки Кушар: «Теперь я знаю, кто ты. Но ничего плохого не произошло. История не изменилась. Но я не сразу узнала тебя».

– Они ждали тебя, – сказал Китон. – Они знают тебя.

– Откуда?

– Возможно, шамига послали слово. А возможно, сам Кристиан рассказал о тебе.

– Важно то, что они знают – я здесь. Но откуда такая радость? Неужели они думают, что я смогу управлять Кристианом? – Я машинально коснулся шеи; шрамы от веревки еще чувствовались. – Тогда они ошибаются.

– Тогда почему ты идешь за ним? – тихо спросил Китон.

– Чтобы убить его и освободить Гуивеннет, – не думая, ответил я.

Китон засмеялся.

– Надеюсь, ты сможешь это проделать.

Я очень устал, но присутствие огромного сакса слегка нервировало. Тем не менее Эальдвулф был тверд как адамант: Китон и я должны спать. Он показал жестом и повторил пару раз «Пать! Пать!», достаточно ясно.

– Пать! Их вилла где о’там!

– Я постерегу вас, – усмехнулся Китон. – Очень легко понять, как только схватишь ритм.

Эггверда подошла к нам, расстелила свой плащ и свернулась клубочком. Эальдвулф подошел к открытой двери и вышел наружу. Вынув длинный меч, он воткнул его в землю и присел на корточки так, что его колени оказались по разные стороны от блестящего лезвия.

И в таком положении он стерег нас всю ночь. К утру роса промочила насквозь его одежду и бороду. Услышав, что я зашевелился, он встал на ноги, вернулся в комнату и стряхнул воду с одежды. Потом вытащил мой меч из кожаных ножен. Нахмурясь, он внимательно осмотрел кельтскую игрушку и сравнил с собственным стальным клинком. Мой меч, слегка искривленный и сужавшийся к концу, был ровно наполовину меньше оружия Эальдвулфа. Он с сомнением тряхнул головой, потом ударил одним мечом по другому и, похоже, передумал. Взвесив подарок Магидиона в руке, он дважды ударил им по воздуху и одобрительно кивнул.

Гортанно повторив совет следовать вдоль реки и даже не думать преследовать Изгнанника, он и Эггверда исчезли. Их немой несчастный сын шел перед ними, колотя рукой по мокрым папоротникам, в изобилии росшим в заброшенном саду.

Китон и я позавтракали, то есть протолкнули в себя пригоршню смоченного водой овса. Каким-то образом этот простой ритуал – если забыть о времени, потраченном на еду и разговор, – поднял нам настроение.

Мы вернулись на римскую дорогу и нашли место, где начиналась естественная тропинка через густую чащу. Я не совсем представлял себе, куда мы идем, но если говорливый ручей действительно изгибается, как на карте Эальдвулфа, то скоро мы должны пересечься с ним.

Вчера мы не видели никаких следов Кристиана, похоже, мы сбились с его пути. Я, однако, надеялся, что мы найдем место, где он переправился через реку. Для этого мы разделимся и исследуем говорливый ручей в обоих направлениях.

– Значит, ты не собираешься следовать совету саксов? – спросил Китон.

– Я хочу спасти Гуивеннет, а не помочь суеверным язычникам. Я уверен, что он хочет добра, но я не могу позволить Кристиану настолько опередить меня…

И тут я вспомнил дневник отца:

«…я путешествовал девяносто дней, но в Оук Лодже прошло всего две недели…»

И Кристиан, всегда Кристиан, и потрясение, когда я увидел его чуть ли не стариком.

«…последние пятнадцать лет я хотел бы знать о тебе, слышать тебя…»

А его не было всего год!

Каждый день, который выигрывал Кристиан, мог быть неделей, а то и месяцем. Возможно, в самой середине леса, за огнем – сердцем страны, которое Кушар называла Лавондисс – находилось место, где время вообще не имело значения. Когда брат пересечет линию, он окажется очень далеко от меня, в стране настолько чужой мне, как… как Лондон для Кушар. И последняя надежда найти его исчезнет.

Эта мысль будоражила меня. И страшила. Она явилась незваной на поверхности сознания, как если бы ее посеяли и она ждала момента, чтобы взойти. Я вспомнил, как описывала Лавондисс Кушар:

«…место, где души людей не привязаны ко времени».

Я представил себе Кристиана, странствующего по стране бесконечного времени, и по спине пробежала холодная дрожь: я прав. Нельзя терять ни часа, ни даже секунды…

Некромант

Вскоре мы пересекли границу между двумя зонами лесной страны. Стало светлее, мы оказались на широкой и светлой прогалине. Высокая трава, мокрая от росы и липкая из-за покрывавшей ее паутины, сверкала на солнце и трепетала под легким ветром.

Посреди поляны стояло внушительное дерево, конский каштан; его плотная листва склонялась почти до земли.

Однако дальняя сторона дерева, ужасающе уродливая, кишела паразитами. Листва была гнилой и коричневой; ветки душила сеть из лиан и ползучих лоз, протянувшаяся через поляну к лесу.

Временами дерево вздрагивало, как бы корчась от боли, вызванной высасывающей из нее все соки сетью. Сама земля под ним была переплетением корней, вьюнков и странных липких выступов, похожих на щупальца, поднимавшихся в воздух и искавших жертву.

Конский каштан появился в Британии не так давно, всего несколько сотен лет назад. Китон сказал, что, скорее всего, мы вышли из средневекового леса и вошли в более первобытный. И действительно, вскоре он заметил, что стало больше орешника, вязов, дубов и ясеней, а высоченные буки почти исчезли.

Мы оба почувствовали более тяжелую, давящую атмосферу этого леса. И воздух стал более прогорклым и насыщенным, пахло гнилыми листьями и пометом животных. Птицы пели более приглушенно, а листва колыхалась под ветром, которого мы не чувствовали.

Подлесок стал намного темнее, и лучи солнца, пробивавшиеся через плотный лиственный полог, превращались в сверкающие желтые столбы, призрачный свет которых выхватывал из полутьмы мокрые листья и сияющую кору; мне казалось, что вокруг находятся молчаливые фигуры, пристально разглядывающие нас.

Повсюду мы видели гниющие стволы деревьев. Некоторые еще стояли, опираясь на соседей, но большинство, покрытые мхом и лишайником, лежали на земле; по ним бегали насекомые.

Час за часом мы шли по этим бесконечным сумеркам.

Начался дождь. И без того слабый свет исчез полностью; в сгустившейся мгле мы устало тащились через мокрый подлесок. Наконец дождь прекратился и вернулся испещренный пятнами свет, но с деревьев еще капало, очень неприятно.

Какое-то время мы слышали шум реки, даже не зная об этом. Внезапно Китон, шедший впереди, остановился и, нахмурясь, повернулся ко мне:

– Слышишь?

Тогда и я услышал далекое журчание говорливого ручья. В шуме воды было что-то странное, как если бы гулкий звук доносился издалека.

– Река, – сказал я, но Китон раздраженно махнул головой.

– Нет. Не река… голоса.

Я подошел к нему, и несколько секунд мы стояли молча.

Да, точно! Звук мужского голоса, такой же гулкий, за ним недовольное ржание лошади и далекий грохот камней, падающих с откоса.

– Кристиан! – крикнул я и побежал. Китон, спотыкаясь, последовал за мной; мы пролетели через кусты, пропетляли между сгрудившимися деревьями и, яростно работая посохами, стали прорываться сквозь заросли кустарника, преграждавшие путь.

Наконец лес поредел, и я увидел перед собой свет – туманный, зеленый и трудно различимый. Я побежал, рюкзак молотил меня по спине. Наконец я вырвался из уже светлого леса… и только отчаянный прыжок вправо спас мою жизнь: я сумел ухватиться за сучковатый корень и не полетел вниз головой в ущелье, внезапно возникшее передо мной.

Китон бежал за мной. Я подтянулся и оказался на земле как раз вовремя, чтобы успеть схватить его и не дать улететь в пропасть. Только тогда он сообразил, что земля кончилась и мы находимся на самом краю отвесного обрыва; в полумиле под нами текла сверкающая лента реки.

Мы бросились обратно и только потом решились подойти поближе к обрыву. Пути вниз не было. На противоположном склоне ущелья, далеко не таком крутом, росло достаточно много деревьев, рябин и дубов, отчаянно цеплявшихся за каждую трещину и скальную полку. На вершине склона продолжался густой лес.

И опять я услышал далекий гулкий голос. На этот раз, обыскав взглядом дальний склон горлышка, я увидел что-то движущееся. Камни скользили и летели вниз через прильнувший к склону кустарник и с плеском падали в реку.

Появился человек, ведя упирающуюся лошадь; он тащил несчастное животное по невероятно узкой тропинке.

За лошадью появились другие фигуры, одетые в кожу и доспехи, сверкавшие на солнце. Они тоже тащили и толкали несколько недовольных вьючных лошадей. Потом на ту же скальную полку медленно втащили тележку, и тут ее колесо соскользнуло с тропы и зависло над пропастью. Люди засуетились, мы услышали громкие крики и приказы.

Я глядел на них и постепенно пришел к выводу, что эта нестройная колонна воинов поднимается на склон. Внезапно появился громадный, завернутый в плащ Кристиан, ведя за собой лошадь с черной сбруей. На холке коня сгорбилась маленькая фигурка, похоже женская. Быть может, меня обмануло воображение, но мне показалось, что солнце сверкнуло на ее рыжих волосах.

И я, не успев подумать о последствиях, проревел:

– Крис!

Вся колонна остановилась и глядела на меня, пока мой голос метался между склонами пропасти, постепенно затихая. Китон беспомощно вздохнул.

– Все-таки ты выдал нас, – пробормотал он.

– Он должен знать, что я иду за ним, – возразил я, но смутился. Действительно, теперь мы потеряли преимущество внезапности. – Надо найти путь вниз, – сказал я и пошел через подлесок параллельно обрыву.

Китон на мгновение удержал меня и молча указал на ту сторону. Четыре или пять фигур скользили вниз с крутой скальной полки.

– Ястребы, – сказал Китон. – Я насчитал шесть. Да, шесть. Вон, смотри!

Маленький отряд быстро спускался; воины держали оружие в руках, все время хватаясь за деревья и кусты и балансируя на предательски скользком склоне.

На этот раз Китон последовал за мной, и мы помчались через лес у края обрыва, стараясь не споткнуться о камни или невидимые корни.

Где же этот чертов спуск?

Минуты шли, мое разочарование росло. Ястребы опустились ниже и пропали из виду. Они будут у реки через час и, скорее всего, там будут ждать нас. Мы должны опередить их.

Я был так занят поисками признаков пути, по которому спустился мой брат, что несколько секунд не замечал колыхающуюся темную фигуру, перегородившую мне дорогу.

Быстро и неожиданно поднявшись на ноги, он так мощно выдохнул, что воздух задрожал и раздалось оглушительное шипение, а его вонь могла запросто убить. Китон наткнулся на меня, от ужаса закричал и метнулся обратно.

Урскумуг раскачивался из стороны в сторону, его рот двигался, искаженное белое лицо человека, которого я так боялся, корчилось и ухмылялось над его кабаньим рылом. В руке он держал копье, сделанное, наверно, из целого ствола дерева.

Китон уже исчез в подлеске, и я неслышно последовал за ним. На мгновение мне показалось, что огромный вепреподобный монстр не заметил нас, но он услышал мои шаги и начал охоту. Он запетлял между деревьями, как и раньше, удивительно быстро и целеустремленно. Китон помчался в одном направлении, я – в другом. Урскумуг остановился, вздернул голову и прислушался. Его грудь поднималась и опускалась, острые волоски на теле стояли дыбом; он поворачивал голову то в одну сторону, то в другую сторону, заставляя шуршать корону из острых шипов. В полутьме кончики его клыков казались светящимися точками. Прислушиваясь, он отломал ветку от дерева, которым пробивал себе дорогу, сокрушая подлесок.

Потом повернулся и пошел обратно к ущелью своей обычной походкой, сутулясь и раскачиваясь. Остановившись на краю обрыва, он посмотрел на растянувшуюся колонну Кристиана и швырнул ветку вниз. Потом взглянул на меня и опять вскинул голову.

Клянусь, он видел все мои перемещения, хотя я двигался скрытно и бесшумно. Возможно, он был ранен или болен.

Я едва не закричал от неожиданности, когда рука Китона коснулась моего плеча. Прижав палец к губам, летчик показал на начало узкой тропинки, ведущей вниз с обрыва.

Оставаясь настороже, мы начали спускаться. В последний раз посмотрев наверх, я отчетливо разглядел мифаго отца: огромная черная фигура, слегка раскачивающаяся и высматривающая кого-то вдали; ноздри вздрагивали; он дышал ровно и спокойно и задумчиво сопел.

Спуск в долину реки оказался самым опасным путешествием в моей жизни. Я потерял счет случаям, когда руки теряли опору, ноги скользили, и я начинал катиться на острые камни с очередной оплетенной корнями полки и спасался, только за что-нибудь рефлекторно схватившись, главным образом за руку Китона. Впрочем, я сам часто отвечал ему тем же. Так мы и спускались, готовые в любое мгновение помочь друг другу.

Нам постоянно попадались следы от колес, лошадиный навоз и обрывки веревок на стволах изогнутых ветром деревьев; Кристиан прошел здесь несколько часов назад, самое большее день.

Мы не видели ястребов, которые собирались напасть на нас. Иногда мы останавливались и слушали тяжелое молчание, однако слышали только птичью болтовню, хотя пару раз до нас донеслись далекие голоса Кристиана и его банды, уже почти достигшей вершины утеса.

Вот так мы спускались больше часа. Наконец последняя полка расширилась и превратилась в тропинку, ведущую к большой зеленой полосе леса, покрытой лиственным пологом; за ней сверкала на солнце огромная река, над которой поднимались мрачные серые стены ущелья.

Берег накрыла зловещая тишина; меня охватило чувство, что на нас смотрят. Мы вошли в редкий подлесок. Река текла впереди, ярдах в ста от нас, невидимая за густой тенью молчаливых деревьев.

– Они уже здесь, – прошептал Китон, держа в руке свой «Смит-Вессон». Он скорчился за плотной стеной дрока и глядел на реку.

Я перебежал к ближайшему дереву, Китон за мной. Потом он обогнал меня и побежал к реке. Над нами шумно махала крыльями большая птица. Справа от меня пробиралось сквозь чащу какое-то животное, возможно, небольшой олень. Я видел его выгнутую спину и слышал негромкое фырканье.

Скрытно перебегая от дерева к дереву, мы добрались до сухого песчаного берега реки, на котором из-за корней орешника и вяза образовалось множество ям и вымоин, в которых мы и прятались. В этом месте река сужалась до сорока ярдов, становилась глубокой, со множеством водоворотов. Ее середина была отчетливо видна, но на края бросала тень листва высоких деревьев. Стоял поздний полдень, свет уже тускнел, и дальний берег начал темнеть. Я присмотрелся к нему – он выглядел очень опасным местом.

Возможно, ястребы еще не спустились. Возможно. Но что, если они смотрят на нас оттуда, из полутьмы?

Нам надо пересечь реку. Но Китон был против попытки идти сейчас.

– Надо подождать до рассвета, – нервно сказал он. – Впереди долгая ночь, один из нас будет спать, второй – наблюдать. Ястребы должны быть где-то неподалеку; они ждут момента, когда смогут напасть на нас.

Я согласился. В первый раз я был рад, что он захватил с собой револьвер. Оружие должно было дать нам тактическое преимущество, заставить их убраться с нашего пути во время переправы.

Я предавался этим пустым мыслям минут десять, и тут они напали на нас. В это мгновение я сидел на корточках на берегу реки, за могучим стволом вяза, и выискивал движение на той стороне. Китон встал на ноги и подошел к воде. Потом послышалось шипение стрелы и плеск; она упала в реку. Китон приглушенно вскрикнул и бросился бежать.

Они уже находились на нашей стороне говорливого ручья и теперь внезапно бросились на нас; они мчались зигзагами, не давая возможности прицелиться. Двое несли луки; вторая стрела ударила в дерево рядом со мной, ее древко сломалось. Со всех ног я помчался вслед за Китоном. На бегу я почувствовал тяжелый удар в спину и понял, что рюкзак спас мне жизнь.

Потом я услышал звук выстрела и ужасный крик. Я оглянулся. Один из ястребов стоял неподвижно, прижав руки к лицу; между пальцами лилась кровь.

Его товарищи бросились в стороны, а этот несчастный воин упал на колени и через мгновение на живот, уже мертвый.

Китон нашел глубокую вымоину в земле, густая стена из дрока и изгородь из корней отделяли нас от ястребов. Стрелы свистели у нас над головами, одна отразилась от ветки и оцарапала мне лодыжку. Неглубокая, но невероятно болезненная рана.

И тогда Гарри Китон совершил самый глупый поступок в своей жизни. Он встал и не спеша направил револьвер на самого близкого к нам воина. Раздался выстрел, и в то же мгновение брошенный камень выбил оружие из его руки, отбросив револьвер на несколько ярдов в сторону. Китон опять пригнулся, нянча левой рукой поврежденные пальцы правой.

И тогда пять воинов Кристиана бросились на нас, как пять адских псов, вопя и завывая: гибкие, почти обнаженные тела, едва защищенные кожаными доспехами. Только их маски были металлическими – и короткие сверкающие клинки мечей, которые они держали в руках.

Китон и я побежали от них, как олень от пожара. Мы мчались, несмотря на рюкзаки и тяжелую одежду. Мы слишком хорошо представляли себе, как ножи перерезают нам горло, и буквально летели по земле.

Перебегая от укрытия к укрытию, я с ужасом думал о том, насколько мы не подготовлены для настоящего сражения. Несмотря на все наши разговоры, на все мое ощущение силы, мы оказались полностью беззащитными, как только дело дошло до столкновения с настоящими солдатами, пусть и вооруженными достаточно примитивным оружием. И никакой 38-й калибр нам не помог. В лесу мы были детьми, наивными младенцами, играющими в выживание.

И если я брошу вызов Кристиану, он сделает из меня фарш. Сражаться с ним, вооружившись копьем, кельтским мечом и боевой злостью, едва ли более эффективно, чем подстрелить его издали.

Земля исчезла из-под меня, и Китон утянул меня вниз, в еще одну «воронку». Я повернулся, поднял копье и с ужасом поглядел на одного из ястребов, прыгавшего к нам.

И тут случилось нечто очень странное.

Воин остановился и – я не видел его лицо из-за желтой маски и судил только по напряженным неловким движениям – внезапно перепугался.

Воздух потемнел, свет на берегу реки исчез, как если бы огромная грозовая туча внезапно проглотила солнце. Деревья вокруг согнулись от напряжения, сучья затрещали, покрытые листьями ветки тревожно задрожали и зашелестели. Что-то туманное и похожее на призрака сгустилось вокруг самого близкого к нам Ястреба. Он закричал и побежал обратно к своим товарищам.

С земли поднялись огромные столбы пыли. Вода в реке взметнулась вверх, как если бы там сражались огромные морские твари. Деревья вокруг нас бешено затряслись, шумно раскачивая сучьями. Воздух заледенел, в нем появились призрачные ухмыляющиеся элементали и поплыли через сверхъестественный туман, который не мог унести поднявшийся ветер.

Китон перепугался. На его бровях и кончике носа образовались кристаллики льда. Он судорожно дрожал, завернувшись поплотнее в свою мотоциклетную кожу. Я тоже дрожал, мое дыхание замерзало, глаза резало ото льда. Деревья стали белыми, их обвили прекрасные снежные ленты. Раздался странный смех, яростно завизжали баньши; кто-то отрезал эту часть леса от всего того, что было естественным.

– Что за чертовщина? – пробормотал Китон, стуча зубами.

– Друг, – сказал я и успокаивающе коснулся его рукой.

Фрейя пришла ко мне, несмотря ни на что.

Китон взглянул на меня через замерзшие веки, вытирая рукой лицо. Вокруг нас остались только лед и снег. По воздуху молчаливо проносились высокие текучие фигуры, некоторые подлетали и в упор глядели на нас; на их острых лицах в узких глазах искрилось озорство. Другие – крутящиеся мрачные призраки – заставляли замерзший воздух стучать и хлопать, проносясь через него как странные бомбы.

Ястребы побежали, громко крича. Я увидел, как одного невидимые руки подняли в воздух, перегнули вдвое, потом перекрутили и трепали до тех пор, пока из висящего в воздухе трупа не закапал липкий экссудат[25]. Разворошенные, разодранные на куски остатки бросили в реку, и они исчезли под кристально чистой поверхностью воды. На том берегу, борясь со своей смертью, корчился и извивался еще один ястреб, насаженный, как на кол, на огромный зазубренный сук. Не могу сказать, что произошло с остальными, но крики продолжались всего несколько минут, и все это время призраки носились по воздуху.

Наконец наступила тишина. Воздух потеплел, белая пелена исчезла, Китон и я начали яростно тереть лица. Несколько высоких призрачных фигур подлетели к нам, туманные, слегка напоминающие людей создания. Они порхали над нами, поглядывая вниз, их волосы медленно текли по воздуху, руки трепетали, длинные заостренные пальцы указывали на нас, широкие рты улыбались. Их светящиеся глаза смотрели на нас – бездонные колодцы понимания над широкими усмехающимися ртами. Китон, ошеломленный и перепуганный, во все глаза глядел на них. Один из них вытянул руку вниз и ущипнул его за нос; летчик испуганно заскулил, и элементали покатились со смеху – странный злой звук, эхо лесной страны, который, казалось, шел не из их губ, но из всего вокруг нас.

Появился свет, золотое рассеянное сияние, означавшее торжественное явление лодки. Элементали, окружавшие нас, задрожали и завибрировали, продолжая смеяться. Некоторые из них, нагие, рассеялись, превратились в дым, другие отплыли от нас в темные места, ниши и укромные уголки в ветвях, и в ямы под корнями. Но их блестящие глаза по-прежнему глядели на нас.

Китон выдохнул, увидев ладью. А я почувствовал огромное облегчение. В первый раз с начала нашего путешествия я вспомнил о своем амулете в виде серебряного листа дуба, вытащил его из-под промокшей насквозь рубашки и протянул к человеку, смотревшему на нас с корабля.

Ладья намного больше подходила этой широкой реке, чем невозможно узкому говорливому ручью около Лоджа. Парус был спущен. Судно выплыло из полумрака, и на берег спрыгнул высокий, закутанный в плащ человек и привязал причальный трос к корню. Свет шел из факела на носу ладьи. В первый раз мне показалось, что человек светится сам, но нет, я ошибся. И на нем больше не было шлема с узорчатым гребнем. Он распахнул плащ, снял сверкающую головню с носа судна и бросил на берег реки; золотой свет омыл его массивную фигуру.

Потом он подошел к нам и поднял нас на ноги.

– Сортхалан! – громко сказал он и повторил слово, на этот раз ударив себя в грудь кулаком. – Сортхалан!

Протянув руку, он коснулся амулета, висевшего у меня на шее, улыбнулся в густую бороду и заговорил на текучем языке, похожем на язык Кушар, и я не понял ни одного слова. Тем не менее каким-то образом я уловил смысл: «Я ждал тебя».

Через час после наступления сумерек с обрыва спустился Урскумуг. Значит, он собирался пересечь реку, преследуя Кристиана. В лесу послышались осторожные шаги, и Сортхалан погасил факел. Высоко над рекой стояла наполовину полная луна; ясная ночь разрешила первым звездам показаться на небосводе. Было не больше девяти вечера, но плотная листва делала сумерки еще темнее.

Наконец между деревьями показался Урскумуг. Он шел медленно, странно сопя. Спрятавшись, мы смотрели, как огромный вепрь остановился у края воды, нагнулся и подобрал раздробленное тело одного из ястребов. Разорвав клыками живот трупа, он, удивительно по-человечески, всосал мягкие внутренности мертвого мифаго. Потом, швырнув тело в реку, глубоко зарычал и оглядел берег. На какое-то долгое мгновение его взгляд задержался на нас, но, конечно, он не мог видеть нас в почти полной тьме.

Белая маска человеческого лица светилась в сиянии луны, и я мог бы поклясться, что его губы неслышно задвигались, как если бы дух моего отца молча говорил со мной и улыбался.

Потом чудовище поднялось на ноги и пошло через реку, подняв гигантские руки на уровень плеч и держа над головой сучковатое копье. Через какое-то время оленьи рога ударились о дерево на той стороне, послышалось недовольное бурчание, и все стихло. Только где-то через час сверху скатились несколько камней и с плеском упали в реку.

Ладья шумно подскакивала, схваченная течением, стремившимся сорвать ее с троса. Я внимательно оглядел корпус. Простой, но элегантный; быть может, немного узкий, но, если натянуть водонепроницаемую оболочку, в нем могут поместиться человек двадцать. Один парус с простым такелажем; суденышко могло идти под ветром, но были и четыре грубые уключины и весла, для спокойной воды.

И опять мое внимание привлекли фигуры гаргулий, вырезанные на носу и корме. При виде их по спине пробежала дрожь узнавания и ужаса, как если бы во мне пробудилась моя родовая память, которую я так долго подавлял. Широкие лица, узкие глаза, выпуклые губы – они были произведениями неведомого искусства, западающими в память.

Сортхалан вырыл яму для костра, набросал туда сухих веток и зажег пламя при помощи собственного огнива.

Он поджарил двух голубей и вальдшнепа, однако мяса в них не хватило бы даже на одного меня, не говоря уже о трех голодных мужчинах.

Вначале мне не хотелось начинать бессмысленный ритуал общения и непонимания. Сортхалан ел молча, иногда поглядывал на меня, но больше был погружен в собственные мысли. И все-таки я попытался поговорить. Указав в направлении первобытного мифаго, я сказал:

– Урскумуг.

Сортхалан пожал плечами:

– Уршакум.

Почти то же самое имя, что использовала Кушар.

Я попытался еще раз. Показав пальцами движение, я сказал:

– Я преследую ус гуериг. Ты знаешь его?

Сортхалан, не переставая жевать, поглядел на меня, потом слизнул птичий жир с двух пальцев, протянул руку и теми же самыми липкими пальцами плотно сжал мои губы.

То есть «Ешь и молчи». Я так и сделал.

Сортхалану уже исполнилось лет пятьдесят, морщинистое лицо, но на удивление черные волосы. Он носил простую полотняную рубашку с надетыми на нее кожаными ребристыми латами, достаточно впечатляющими. Длинные лоскутные штаны и обувь с кожаными ремешками. Можно сказать, что он был бесцветным человеком, поскольку вся его одежда имела один и тот же унылый коричневый цвет. Вся, за исключением ожерелья из раскрашенных костей, висевшего на шее. Шлем он оставил на судне, однако не стал возражать, когда Китон принес его к костру и пробежал по нему пальцами, восхищаясь великолепными сценами охоты и войны.

Китон почти сразу сообразил, что узор на бронзовом шлеме изображает различные эпизоды жизни самого Сортхалана. Он начинался над левой бровью, и цепочка продолжающих друг друга сцен тянулась вокруг гребня к панели над правой защитной пластиной. И еще осталось место для пары сцен.

Узор начинался с кораблей, плывущих по штормящему морю; потом шло лесистое устье реки, поселение, высокие мрачные фигуры, призраки и огонь. Самая последняя сцена – одинокое судно с одним человеком на носу.

Китон ничего не сказал, но явно был поражен изысканной чеканкой и тонкой проработкой деталей.

Сортхалан завернулся в плащ и, похоже, заснул. Китон поворошил костер и положил новый кусок дерева на сверкающие угли. Ближе к полуночи мы оба постарались уснуть.

Но я смог только ненадолго погрузиться в беспокойный сон и через какое-то время, в самый разгар ночи, сообразил, что слышу тихий шепот Сортхалана. Я открыл глаза, сел и увидел, что он сидит рядом с глубоко спящим Китоном, положив руку на голову летчика, и поет что-то вроде ритуальной песни. Костер почти догорел, и я расшевелил его. Пламя вспыхнуло с новой силой; в его свете я увидел лицо Сортхалана, мокрое от пота. Китон задвигался, но не проснулся. Сортхалан поднес свободную руку к своим губам и посмотрел на меня; я поверил ему.

Вскоре песня кончилась. Сортхалан встал, сбросил плащ и подошел к воде; нагнувшись, он вымыл руки и лицо. Потом опять сел на землю, уставился в ночное небо и заговорил достаточно громко; свистящие, волнующие слова чужого языка полетели в темноту. Китон проснулся и сел, потирая глаза.

– Что происходит?

– Не знаю.

Несколько минут мы смотрели на него, удивляясь все больше и больше. Я рассказал Китону, что Сортхалан делал с ним, но летчика это не взволновало и не испугало.

– Кто он такой? – спросил Китон.

– Шаман. Маг. Некромант.

– Саксы называли его Фрейя[26], – возразил летчик. – Я думаю, что это какой-то бог викингов.

– Бог, выросший из памяти потомка могучих людей? – предположил я. – Возможно, в своей ранней форме Фрейя был некромантом.

– Слишком сложно для такого раннего времени. – Китон зевнул, и тут мы оба с удивлением обернулись, услышав движение позади себя. Сортхалан не двинулся с места, но замолчал и наклонился к воде.

Китон и я вскочили и уставились в темноту. Шелест становился все громче; мы увидели что-то, похожее на человеческую фигуру. Она заколебалась, качнулась из стороны в сторону; свет костра вырвал из мрака ее очертания.

– Хелло! – крикнул мужской голос, очень неуверенно. Слово прозвучало скорее как «Алло!»

Мы крикнули в ответ, и он стал приближаться. Вскоре показался совсем молодой человек. В зоне элементалей он задержался, окруженный призраками из свиты Сортхалана, требовавшими, чтобы он шел вперед; он подчинился им с большой неохотой. На нем оказалась драная военная форма, и никакого ранца, винтовки или чего-нибудь другого. Рубашка цвета хаки была расстегнута на шее, слишком свободные брюки угрожали упасть с тощих бедер, и он подвязывал их обмотками. На рукавах рубашки только одна нашивка.

Он настолько походил на британского солдата Первой мировой войны, что поначалу я отказывался верить собственным глазам. Мы видели так много примитивных людей с железным оружием в руках, что такая знакомая и понятная форма ну никак не могла оказаться правдой.

Потом он неуверенно заговорил, с характерным выговором кокни[27].

– Эй, парни, здесь чертовски холодно. Могу я подойти к костру?

– Да, – сказал Китон.

– Наконец-то! – радостно сказал наш ночной гость и сделал к нам несколько шагов. И я увидел его лицо…

И Китон тоже!

Мне показалось, что Гарри Китон ахнул. Я же только посмотрел на одного, потом на второго и воскликнул:

– Бог мой!

Китон отшатнулся от своего двойника. Но пехотинец, похоже, ничего не заметил. Он бросился к огню и стал энергично растирать руки. Потом улыбнулся мне, и я попытался улыбнуться в ответ, но чувствовал себя неуверенно, стоя перед вылитым портретом моего спутника.

– Мне показалось, что я чую цыпленка.

– Голубя, – сказал я. – Но он уже кончился.

Кокни пожал плечами:

– Умираю от голода. Хучь бы кто помог. Не могу охотиться в этих хреновых лесах – нечем. – Он посмотрел на меня, потом на Китона. – Курево есть?

– Извини, – хором ответили мы.

Он опять пожал плечами и повторил:

– Хучь бы кто помог. – Потом просиял. – Билли Фрэмптон. Вы тоже отстали от полка?

Мы представились. Фрэмптон присел к ярко горящему костру. Я заметил, что Сортхалан подошел к огню и устроился за спиной новоприбывшего. Фрэмптон, похоже, шамана не замечал. Его юное лицо, сверкающие глаза, копна непокорных светлых волос, все говорило о юном Гарри Китоне, но без ужасного шрама от ожога.

– Я-то иду обратно, на фронт, – сказал Фрэмптон. – У меня есть эта, как ее, ну, интуиция. Всегда была, даже в Лондоне, когда был пацаном. Однажды потерялся в Сохо, в четыре года. И ни хрена. Нашел дорогу в Майл-Энд. Чувство направления, во. Парни, держитесь меня, и все будет в ажуре. Зуб даю.

Он еще не успел договорить, как нахмурился и беспокойно взглянул на реку. Мгновением позже он перевел взгляд на меня, и я уловил дикое выражение панической неуверенности в его глазах.

– Спасибо, Билли, – сказал я. – Но мы идем внутрь. Через реку и вверх по утесу.

– Зови меня Спад. Все приятели кличут меня Спад.

Китон громко ахнул и вздрогнул. Два человека обменялись долгим взглядом, и Китон прошептал:

– Спад Фрэмптон. Я учился с ним в школе. Но это не он. Тот был жирным и темноволосым.

– Я Спад Фрэмптон, – сказал наш гость и улыбнулся. – Держитесь меня, парни, и мы вернемся на фронт. Никто не знает эти чертовы леса так, как старина «Гордость кокни».

Еще один мифаго, конечно. Он говорил, а я внимательно наблюдал за ним. Он постоянно оглядывался: казалось, что в нем росло чувство замешательства. Что-то было неправильно, и он это знал. Само его существование было неправильно. Мои мифаго чувствовали себя в лесной стране как дома. Но не Спад Фрэмптон. Мне в голову пришел ответ, и я прошептал свою теорию Китону, пока Спад сидел и глядел на огонь, совершенно бессмысленно повторяя: «Держитесь меня, парни».

– Сортхалан создал его из твоего сознания.

– Пока я спал…

Точно. Таланты Сортхалана и малышки Кушар очень отличались, и он не мог сделать так, чтобы я понимал его. Вот он и вытянул из сознания Китона последний сохраненный мифообраз. То ли магией, то ли собственной психической силой, некромант создал этого мифаго час назад и привел в лагерь. Он дал ему лицо молодого Китона и имя его школьного товарища. И маг бронзового века заговорит с нами, через Спада Фрэмптона.

– Я знаю, кто он такой, – сказал Китон. – Да. Папаша рассказывал о нем. О таких, как он. О Сэме Воронке, например. И он рассказал мне несколько историй о капрале-кокни – Гарри Чертов Огонь, так он называл его. Все они о том, как «попасть домой». Гарри Чертов Огонь появляется в тумане, прыгает в воронку от снаряда, в которой ты прячешься, раненый, усталый как собака и потерявший своих, и отвозит тебя домой. И еще всякие вещи в таком же духе. Однажды он взял группу солдат, потерявшихся во время мясорубки на Сомме, во Франции, и вернул их прямо в Шотландию, на их фермы. «Хреново себя чувствую, парни. Кажись, у меня болячка на ноге…» – Китон усмехнулся. – В таком вот духе.

– Самые свежие формы мифаго, – тихо сказал я, совершенно потрясенный. Но я легко мог себе представить, как одуревшие от ужаса и не знающие, куда податься, люди, сидевшие в траншеях Фландрии, создавали мифообраз «надежда», фигуру, которая может привести в безопасное место, ободрить и вдохнуть мужество в потерявшихся солдат.

И тем не менее… Глядя на нашего нового знакомого, эту быстро созданную героическую фигуру, я чувствовал себя растерянным и потерявшимся. Сортхалан создал его с целью, и этой целью был язык, не миф.

Шаман подошел к солдату, сел рядом с ним и положил руку на его плечо. Фрэмптон слегка подпрыгнул, потом посмотрел на меня.

– Он рад, что ты нашел в себе мужество и пришел.

– Кто? – хмуро спросил я и только потом сообразил, что произошло. Губы Сортхалана двигались, беззвучно. Он говорил мысленно, а Фрэмптон уже обращался ко мне. Он рассказал легенду, изображенную на шлеме Сортхалана, и его выговор кокни странно не соответствовал словам:

– Его зовут Сортхалан, на его языке «первый лодочник». На землю народа Сортхалана должен был обрушиться страшный шторм. Та земля находится очень далеко от этой. Шторм был новой магией и новыми богами. Сама земля отвергла народ Сортхалана. Тогда Сортхалан был духом в чреслах старого жреца, Митана. Митан видел черное облако в будущем, но не было никого, кто бы провел племена через землю и воду, к лесистым островам за морем. А сам Митан был слишком стар, и его призраки не могли породить детей в животе женщины.

Тогда он нашел большой валун, на поверхности которого вода прочертила большую борозду, и вложил в него призрак. А валун поместил на верхушку пирамиды. Два сезона камень рос, а потом Митан сбросил его с пирамиды. Камень открылся, и внутри лежал мальчик. Вот так родился Сортхалан.

Митан кормил ребенка тайными травами из лесов и лугов. Достигнув возраста мужчины, Сортхалан вернулся из диких земель к племенам и собрал семьи вместе. Каждая семья построила ладью и на тележке привезла ее к серому морю.

Первый лодочник провел их через море и поплыл вдоль берега острова, мимо отвесных скал, темных лесов и устий рек, разыскивая безопасное место для высадки. Наконец он нашел тростниковые болота, на которых плавали дикие гуси и куропатки. Через сотни проток они вплыли внутрь земли и вскоре нашли глубокую реку, отделяющую лесистые холмы от горных долин.

Один за другим корабли причаливали к берегу, и семьи уходили от реки, чтобы вновь образовать племена. Некоторые выжили, некоторые нет. Они путешествовали в темных призрачных местах, даже более ужасных, чем предполагали. Страна была населена, и спрятавшиеся поначалу жители выступили против захватчиков с копьями и камнями. Они призвали силы земли, и силы воды, и духов, которые обитают в природе, и послали их против захватчиков.

Но старый жрец хорошо обучил Сортхалана. Он мог поглощать зловредных духов и управлять ими.

Вскоре на реке остался только первый лодочник, и он поплыл на север вместе с духами земли. С тех пор он, окруженный древними силами природы, плавает по рекам и озерам и ждет, когда его призовут племена. И он всегда готов прийти на помощь.

Такими словами, произнесенными его человеком-медиумом, закончил Сортхалан свою собственную легенду. Да, сила его была велика. Но ограничена. Он не мог сделать то, что без всякого труда сделала Кушар. И он тоже ждал меня. Как шамига, как роялист, как семья саксов.

– Почему он так ждал меня? – спросил я. Теперь уже рот Фрэмптона беззвучно задвигался, и мгновением позже он заговорил вслух.

– Пришелец должен быть уничтожен. Он чужак, который уничтожает лесную страну.

– У тебя достаточно сил, чтобы самому уничтожить его, – сказал я.

Сортхалан улыбнулся и покачал головой, кокни заговорил:

– Легенда говорит совершенно точно. Только Родич может убить Пришельца – или быть убитым. Только Родич.

Легенда? Наконец-то мои смутные догадки подтвердились. Я сам стал частью легенды. Кристиан и его брат, Пришелец и Родич, их роли давно заданы мифом, возможно, с начала времен.

– Ты ждал меня? – сказал я.

– Земля ждала тебя, – сказал Сортхалан. – Я не был уверен, что ты Родич, но потом я увидел, как на тебя повлиял лист дуба. И я начал хотеть, чтобы им оказался ты.

– Я этого ждал.

– Да.

– Я выполню свою часть.

– Сделай то, что должен. Убери Пришельца отсюда. Возьми его жизнь. Останови разрушение.

– Как может обычный человек быть настолько могущественным?

Сортхалан улыбнулся, но не его «рот».

– Пришелец совсем не прост, и он не обычный человек. Он не принадлежит…

– Но я…

– Но ты его Родич! Ты – светлая часть Пришельца. Разрушает и убивает темная. Он зашел так далеко, потому что стража завлекли к опушке.

– Какого стража?

– Уршакума. Уршака – самые древние из Пришельцев, но они стали близки к земле. Уршакум всегда сторожит проход к долине говорящих-с-огнем, но его позвали к краю. За этими лесами есть великая магия. Голос позвал. Страж ушел, и сердце страны осталось незащищенным. Пришелец съедает сердце. Только Родич может остановить его.

– Или быть убитым им.

На это Сортхалан ничего не сказал. Его проницательные серые глаза внимательно разглядывали меня, как если бы он искал знаки того, что я – тот самый человек и способен исполнить роль, уготованную мне мифом.

– Но как может Уршакум всегда охранять этих – как же он назвал их? – говорящих-с-огнем? Мой отец создал Уршакума. Отсюда. – Я коснулся своего лба. – Из сознания. Как ты только что создал этого человека.

Спад Фрэмптон ничем не показал, что понял мои жестокие слова. Он печально посмотрел на меня, а потом сказал то, что некромант продиктовал ему:

– Твой отец только призвал стража. Все, что есть в этой стране, всегда находится здесь. Великая магия призвала Уршакума к краю страны и изменила. Как когда-то его изменил Аук.

Я ничего не понял.

– Аук? Это еще кто?

– Великий повелитель. Шаман. Повелитель Силы. Он управляет временами года и может сделать так, чтобы за летом шла весна, а за ней – лето. Он может дать человеку силу, и тот будет летать как сокол. У него такой громкий голос, что достигает небес.

– И он изменил Уршака?

– Было десять более слабых повелителей, – сказал Сортхалан. – Они боялись распространяющейся силы Аука, выступили против него и потерпели поражение. Аук превратил их в десять лесных зверей. Он послал их в ссылку, в далекую страну, где только что кончилась зима и земля обнажилась из-подо льда. Сюда. Лед растаял, леса вернулись, и Уршака стали стражами этого леса. Аук даровал им огромную силу, они почти бессмертны. Как деревья, но они не увядают. Каждый из них пошел к реке или в долину и построил себе замок, чтобы стеречь одну из дорог в этот вновь выросший зеленый лес. Они стали близки к земле и друзьями тех, кто приходит селиться, охотиться и жить в этой стране.

Я задал очевидный вопрос:

– Если Уршака друзья людей, почему этот такой агрессивный? Он охотится на моего брата; он убил бы меня не думая, если бы поймал меня.

Сортхалан кивнул, и губы Фрэмптона зашевелились, выпуская наружу слова своего создателя:

– Люди приходят и приводят с собой говорящих-с-огнем, которые могут управлять огнем. Они могут заставить его прыгнуть с неба. Могут указать пальцем на восток, и огонь распространится на восток. А могут и превратить огонь в сияющий янтарь, просто плюнув на него. Говорящие-с-огнем приходят и начинают жечь лес. Уршака противостоят им, энергично и жестоко.

На минуту разговор прекратился, потому что Сортхалан встал на ноги, отвернулся от нас и впечатляюще помочился в ночь.

– В ту ночь, когда пришел Кристиан, с ним были люди, управляющие огнем, – прошептал Китон. – Я не забыл их. Я назвал их неолиты. Они казались самыми примитивными из свиты Кристиана, но могли мысленно управлять огнем.

Я легко представил себе простую историческую обстановку, из которой выросли легенды об Урскумуге и говорящих-с-огнем. Картину из того времени, когда ледниковый период быстро заканчивался. Ледник покрывал половину Англии. Климат был холодным, и лед отступал много столетий, оставляя за собой долины с предательской болотистой почвой, замерзшие и бесплодные откосы. Начали появляться редкие сосны и ели, предвещавшие величественные баварские леса нашего времени. А потом пустило корни первое лиственное дерево, за ним последовали многочисленные вязы, терновник, орешник, липы, дубы и ясени, вытесняя вечнозеленые деревья на север и создавая плотный зеленый покров, частично доживший до нашего времени.

В темных пустых местах под пологом леса бегали вепри, медведи и волки, олени грациозно скакали по полянам и долинами, иногда забегая на горные кряжи, где густой лес сменялся более светлыми зарослями из ежевики и терновника.

Но человеческие животные возвращались в зеленый лес, идя на север, за холодом. И они начали очищать лес, используя огонь. Великое умение нужно для того, чтобы развести огонь, управлять им и расчистить место для поселения. И еще большее умение нужно для того, чтобы не дать лесу вернуться.

Они вели жестокую борьбу за выживание. Лес бился отчаянно, твердо решив сохранить свою власть над страной. Но люди и огонь бились против него. Животные этого первоначального леса стали темными силами, темными богами; сам лес воспринимался как стражник, создающий призраков и баньши и посылающий их против незначительного вторжения людей. Истории об Урскумуге, страже леса, объединились со страхом перед чужаками, новыми захватчиками, говорившими на других языках, обладавшими незнакомыми знаниями.

Пришельцами.

Позже людей, умевших использовать огонь, чуть ли не обожествили и назвали говорящими-с-огнем.

– И чем кончается легенда о Пришельце? – спросил я Сортхалана, когда он опять уселся. Он пожал плечами, очень современный жест, поплотнее закутался в плащ и завязал грубые веревки впереди. Он казался очень усталым.

– Каждый Пришелец – нечто особенное, – сказал он. – Против этого должен выступить Родич. Результат неизвестен. И, безусловно, мы рады тебе не потому, что ты добился успеха. Но у нас появилась надежда на успех. А без тебя страна завянет, как сорванный цветок.

– Расскажи мне о девушке, – сказал я очень уставшему Сортхалану. Китон едва сидел и непрерывно зевал. Один Спад казался свежим и бодрым, но его глаза глядели куда-то вдаль, и в них не было ничего, кроме тяжелого присутствия шамана.

– Какой девушке?

– Гуивеннет.

Сортхалан опять пожал плечами и тряхнул головой.

– Это имя не имеет смысла.

Как же Кушар называла ее? Я перелистал свои заметки.

Сортхалан опять покачал головой.

– Девушке, созданной из любви и ненависти, – предположил я, и на этот раз некромант понял.

Наклонившись вперед, он положил руку мне на колено, громко что-то сказал, на своем языке, и изучающе уставился на меня. Потом, как если бы опомнившись, наклонился к незанятому пехотинцу, чей взгляд мгновенно прояснился.

– Девушка с Пришельцем.

– Знаю, – сказал я и добавил: – Именно поэтому я преследую его. Я хочу вернуть Гуивеннет.

– Девушка счастлива с ним.

– Нет.

– Она принадлежит ему.

– Он украл ее у меня…

Сортхалан вздрогнул и удивленно посмотрел на меня.

– Он украл ее у меня, и я собираюсь вернуть ее, – упрямо сказал я.

– Она может жить только в нашей стране, – заметил Сортхалан.

– Да. Со мной. Она сама выбрала такую жизнь, и Кристиан похитил ее против ее желания. Я не собираюсь владеть ею или обладать ею, но я люблю ее. И она любит меня, я уверен. – Я наклонился к нему. – Ты знаешь ее историю?

Сортхалан отвернулся и задумался, очевидно, обеспокоенный тем, что я рассказал.

– Ее воспитали друзья ее отца, – продолжал я. – Они обучили ее пользоваться магией и оружием. Она знает пути леса. Я прав? Ночная охота охраняла ее, пока она не стала взрослой. Однажды она влюбилась, и Ночная охота привела ее в землю ее отца, в ту долину, где он похоронен. Это я знаю. Призрак отца связал ее с Рогатым богом. И это я знаю. Но что случилось потом? С тем, кто полюбил ее?

«…она повстречала и полюбила юного сына вождя, который решил завладеть ею любой ценой». Слова дневника зазвучали у меня в голове. Но знал ли Сортхалан детали этой версии легенды? Или она была слишком недавней?

Внезапно Сортхалан повернулся ко мне; мне показалось, что он усмехается в бороду, радостный и взволнованный.

– Ничто не случится, пока не случится, – сказал он через Фрэмптона. – Я не понимал смысл присутствия девушки. А сейчас понял. Твоя задача стала проще, Родич!

– Почему?

– Из-за нее, – ответил Сортхалан. – Она была в плену у Пришельца, но сейчас она за рекой. И не останется с ним. Она сумеет убежать…

– И вернуться к краю леса!

– Нет, – сказал Фрэмптон, и Сортхалан энергично тряхнул головой. – Она пойдет в долину. К тому самому белому камню, под которым похоронен ее отец. Она знает, что только там сможет освободиться.

– Но она не знает, как попасть туда! – Отец писал в дневнике о «печали» Гуивеннет: она никак не могла найти долину, которая дышит.

– Она побежит к огню, – сказал Сортхалан. – Долина ведет к месту, где горит огонь. Поверь мне, Родич. Сейчас, за рекой, она ближе к своему отцу, чем за всю предыдущую жизнь. Она найдет дорогу. Ты должен встретить ее там – и сразиться с преследователем!

– Но что будет потом? Истории должны рассказывать…

Сортхалан засмеялся, схватил меня за плечо и крепко встряхнул.

– Потом они будут рассказывать все, что угодно. А сейчас эта история еще не закончилась.

Я стоял и глупо смотрел на него. Гарри Китон недоверчиво тряхнул головой. Затем Сортхалан подумал о чем-то, его взгляд соскользнул с меня, и он выпустил мое плечо.

– Те трое, которые следуют за тобой, не должны идти.

– Те трое, которые следуют за мной?

– Разоряя страну, Пришелец собрал отряд. Родич тоже. Но если девушка пойдет в долину, лучше всего встретиться с ней там без этих троих.

Он прошел мимо меня и крикнул в темноту. Китон вскочил на ноги, испуганный и озадаченный. Сортхалан что-то сказал на своем родном языке, и вокруг нас собрались элементали, образовав сверкающую вуаль.

На свет элементалей из тьмы неуверенно выступили три фигуры. Первым подошел роялист, вторым – рыцарь. Последним, держа щит и меч сбоку, подошел труп мужчины из каменной могилы. Он держался в стороне от двух других, призрачное мифическое создание, рождавшее скорее ужас, чем надежду.

– Ты еще встретишься с ними, в свое время, – сказал мне Сортхалан. Тем не менее я не слышал, как они спускались с утеса! Значит, чувство, что за мной следуют, родилось из знания, а не из иррационального страха.

Что-то промелькнуло между шаманом и воинами, и три человека, которые будут сопровождать меня в другой истории, отступили в мрачный лес и исчезли из виду.

На короткое время сознание Билли Фрэмптона вернулось в мифаго, сидевшего с нами. Глаза пехотинца вспыхнули, и он улыбнулся.

– Парни, а не поспать ли нам? Завтра нам до черта идти к линии фронта. Немного покемарим и будем как новенькие.

– Ты можешь провести нас внутрь? – спросил Китон своего двойника. – В долину с белыми камнями?

Фрэмптон озадаченно посмотрел на него.

– Что б мне провалиться, приятель. Ты о чем? Будет чертовски здорово вернуться в траншею и нажраться консервов…

Потом он нахмурился, вздрогнул и оглянулся. По его лицу пробежало выражение растерянности, и он вздрогнул.

– Что-то здесь не так… – прошептал он, переводя взгляд то на меня, то на Китона.

– Что именно? – спросил я.

– Все это чертово место. Как будто я сплю. И я не слышу канонаду! И я чувствую себя… неправильно. – Он потер пальцами щеки и подбородок, как делает замерзший человек, пытаясь восстановить циркуляцию крови. – Что-то здесь не так, – повторил он и посмотрел на ночное небо и волнуемую ветром листву. В его глазах сверкнули слезы. Он улыбнулся. – Могет быть, мне надо ущипнуть себя. А могет быть, я вижу сон и скоро проснусь. Точно. Я проснусь, и все будет путем.

С этими словами он завернулся в плащ Сортхалана, свернулся, как ребенок, у ног шамана и мгновенно уснул.

Однако я спал мало в ту ночь. Как и Китон, я уверен. И мы оба внезапно проснулись еще до рассвета. День приближался, и берег реки уже начал выступать из темноты.

Нас разбудил далекий выстрел.

Сортхалан, завернувшись в плащ, глядел на нас прищуренными глазами, тронутыми росой. Холодными глазами, лишенными всякого выражения. И никакого следа Билли Фрэмптона.

– Выстрел, – сказал Китон.

– Да, я слышал.

– Мой револьвер…

Мы посмотрели на то место, где на нас напали ястребы, и сбросили с себя простые одеяла. Мы замерзли; после ночи на твердой земле все болело. Но мы встали и побежали вдоль берега реки.

Китон первым увидел его и крикнул мне. Мы остановились около дерева, на тонкой ветке которого висел пистолет. Взяв его в руки, Китон понюхал ствол и подтвердил, что из него только что стреляли.

– Наверно, он закрепил его на ветке, чтобы револьвер не упал в реку, – сказал Китон. Мы повернулись и посмотрели на быстро бегущую воду, но не увидели ни следа крови, ни самого Спада.

– Он знал, – сказал Китон. – Он знал, кто он такой. Он знал, что он ненастоящий. И покончил с собой единственным достойным способом.

«А может быть, я вижу сон и скоро проснусь. Точно. Я проснусь, и все будет путем».

Не знаю почему, но мне стало очень грустно. И еще я довольно бессмысленно рассердился на Сортхалана, который создал человеческое существо только для того, чтобы использовать его и выбросить. Правда, однако, состояла в том, что в Билли Фрэмптоне было не больше настоящей жизни, чем в призраках, порхавших в листве вокруг лагеря.

Долина

Однако времени, чтобы поразмышлять над смертью Фрэмптона, у нас не было. Вернувшись в лагерь, мы увидели, что Сортхалан уже скатал шкуры и готовил маленькое суденышко к отплытию.

Я подобрал рюкзак и копье и махнул лодочнику, обнаружив, что не могу улыбаться.

Но чья-то рука толкнула меня вперед, и я, чуть не упав, прыгнул в реку. Китон пронесся мимо, к ладье, и Сортхалан зло кричал, требуя, чтобы мы забирались на борт.

Вокруг нас беспрестанным ветром носились элементали, они касались пальцами моего лица и шеи; это раздражало и одновременно успокаивало. Сортхалан протянул руку, помогая забраться на борт, и скоро мы уже сидели на грубых сиденьях посреди корабля. Изнутри весь корпус был украшен картинками, нарисованными, вырезанными или просто нацарапанными – возможно, знаками семей, плывших вместе с первым лодочником. С носа на нас глядела, ехидно ухмыляясь, медвежья морда; ее странные косые глаза и два коротких рога заставляли думать об объединении двух божеств, а не о простом звере.

Внезапно парус хлопнул и развернулся. Сортхалан прошелся по ладье, проверяя такелаж. Суденышко качнулось, развернулось и поплыло по течению. Парус наполнился ветром и натянулся, фалы заскрипели, ладья накренилась. Сортхалан встал к длинному рулю, плащ вился вокруг его плеч, взгляд сосредоточился на узком глубоком горлышке, лежавшем прямо перед нами. Срывавшиеся с поверхности воды брызги охлаждали нашу кожу. Солнце стояло низко, высокие утесы отбрасывали темные тени на стремительно бегущую реку. Элементали текли по деревьям и над водой, заставляя волны сиять призрачным светом.

Следуя указаниям Сортхалана, мы с Китоном встали у различных элементов такелажа. Вскоре мы научились натягивать и ослаблять парус, используя все преимущества рассветного ветра. Река изгибалась и ревела, пробиваясь сквозь ущелье. Мы летели над водой с потрясающей скоростью.

Похолодало, и я поблагодарил свой водонепроницаемый плащ. Ландшафт начал меняться, листва стала темнее, потом поредела. Мы плыли по блеклому бесконечному горлышку, а вокруг воцарилась поздняя осень. Я мало что видел, глядя вверх, на далекие вершины утесов, но несколько раз уловил движение на фоне сверкающего неба там и здесь. И время от времени огромные камни с шумом падали в реку за нами, заставляя судно жестоко трястись. Сортхалан только усмехался и пожимал плечами.

Подхваченные течением, мы плыли все быстрее и быстрее. Мы пролетали над порогами, где Сортхалан умело орудовал рулем, а мы с Китоном изо всех сил гребли, спасая нашу дорогую жизнь. Однажды мы настолько близко подошли к стене ущелья, что с трудом избежали катастрофы, буквально в последнее мгновение изменив галс.

И за все это время Сортхалан не моргнул и глазом. Его элементали превратились в темный рой форм, висевших впереди и позади нас, хотя время от времени полоска извилистого света вырывалась вперед, скользя через осенний лес, окаймлявший горлышко.

Куда мы направлялись? Я попытался спросить и получил ответ в виде пальца, неопределенно направленного на плато над внутренней стеной ущелья.

Наконец мы выплыли на солнце, и река засияла золотом, ослепляя. Тогда вокруг сгрудились элементали, образовав темную вуаль; лучи солнца едва пробивались сквозь нее. И тут, опять очутившись в тени, мы увидели ее: огромную каменную крепость, поднимавшуюся справа от нас от края воды вплоть до верхушки утеса. Невероятное, потрясающее зрелище: цепочка башен, башенок и зубчатых стен, ползущих вверх по каменной стене утеса. Сортхалан отвел ладью на дальнюю сторону реки и приказал опустить головы. Вскоре я понял почему. Дождь стрел обрушился на корабль и на воду вокруг нас.

Как только мы оказались вне пределов досягаемости длинных луков и арбалетов, Сортхалан приказал мне вытащить из внешнего корпуса короткие деревянные стрелы; работа намного более трудная, чем кажется.

На стенах ущелья мы увидели много странного, но особенно выделялась гигантская ржавая фигура, по форме напоминавшая человека.

– Талос![28] – пробормотал Китон, пока мы быстро плыли мимо; ветер, завывая, тащил корабль вперед. Гигантская металлическая машина, не меньше сотни футов в высоту, простерлась на камнях, частично поглощенная деревьями. Одна рука протянулась через реку, и мы проплыли через ее гигантскую тень, почти ожидая, что она упадет и раздавит нас. Но Талос был безнадежно мертв, и мы уплыли от его печального пустого лица.

Меня опять охватила сильная тревога, и я громко сказал, по-английски:

– Куда мы, черт побери, плывем, Сортхалан?

Кристиан остался в днях и милях пути.

Река, видимо, изогнулась, как если бы огибала плато. Мы оставили за собой много миль, день почти кончился. И тут Сортхалан резко подвел корабль к берегу, встал на якорь и разбил лагерь. Настал холодный неприветливый вечер. Мы сгрудились вокруг костра и, проведя несколько часов в молчании, отправились спать.

Следующий день стал повторением предыдущего – опасное путешествие через каменистые мели, бесконечные пороги и бурлящие водовороты, из которых прямо на нас прыгали огромные рыбы с серебристыми спинами.

Еще один день плавания, еще глядящие на нас руины, силуэты и знаки примитивной деятельности на окружавших реку утесах. В одном месте мы проплыли под пещерной общиной. Склон утеса был вычищен от деревьев и кустов, и на стене, головокружительной высоты, виднелось около двадцати пещер, из которых на нас смотрели любопытные глаза; большего я не разглядел.

На третий день Сортхалан радостно закричал и указал вперед. Я посмотрел туда, прищурясь от яркого солнца, и увидел высокий крошащийся мост, протянувшийся с вершины одного утеса на вершину другого.

Сортхалан направил ладью к внутреннему берегу, убрал парус и дал течению нести маленький корабль. Вскоре мы очутились в тени огромной каменной арки. Размеры моста поражали, его опоры были сделаны из самого утеса. Странные лица и странные животные покрывали его на всем протяжении. Однако упадок затронул и его, и, пока мы высаживались на берег, огромная глыба, вдвое больше меня, с шумом отделилась от арки над нами и полетела вниз, тихо и устрашающе; поднятая ею волна едва не смыла нас всех.

Мы немедленно начали карабкаться, что оказалось намного легче, чем я ожидал: в быках моста нашлись многочисленные опоры для рук и ног. Вокруг нас витали разреженные тела свиты Сортхалана, и тут я сообразил, что они помогают нам: рюкзак и копье почти ничего не весили.

Внезапно рюкзак опять тяжело надавил на плечи. Китон тоже ахнул. Он висел на крутой опоре на высоте трех сотен ярдов над рекой и в первый раз остался без поддержки. Сортхалан невозмутимо полез дальше, что-то крикнув нам на своем древнем языке.

Я рискнул бросить взгляд вниз. Судно превратилось в маленькую точку, а до реки было так далеко, что мой желудок взбунтовался и я громко застонал.

– Держись! – крикнул Китон. Я посмотрел вверх и вновь почувствовал себя уверенно, увидев его усмешку.

– Они помогали нам, – сказал я, подтягиваясь к нему.

– Привязаны к ладье, – выдохнул он. – Могут действовать на ограниченном расстоянии от нее, без сомнения. Не имеет значения. Почти добрались. Еще полмили…

Последние сто ярдов мы карабкались по вертикальной стене самого моста. Ветер дергал и мучил меня; его руки вцепились в мой рюкзак и пытались сбросить меня с гигантской арки. Мы карабкались по ухмыляющимся лицам гаргулий, используя их губы, ноздри и глаза как зацепки. Наконец я почувствовал, как сильные руки Сортхалана вытаскивают меня на безопасное место.

Мы быстро прошли через крошащиеся ворота моста, деревья за ними и вышли на плато. Потом взобрались на каменный холм и увидели широкий зимний пейзаж внутренней страны.

Было ясно, что дальше Сортхалан не сможет сопровождать нас. Его легенда, его назначение – все привязывало его к реке. В нужное время он пришел к нам на помощь, а сейчас показал дорогу к Гуивеннет, кратчайшую дорогу.

Найдя голый участок камня, он нацарапал на нем карту, которую я должен был запомнить. Очень далеко, на горизонте, я различил смутно видимые пики-двойники, покрытые снежными шапками. Сортхалан изобразил их на камне, нарисовал долину между ними и стоячий камень. Долина вела в лес, частично окруженный большой стеной огня. Отсюда я не видел никакого дыма – слишком далеко. Он отметил и путь, по которому мы приплыли сюда. Отсюда до долины было ближе, чем от того места, где Кристиан пересек реку. Если Гуивеннет уже убежала от моего брата и, сознательно или инстинктивно, нашла дорогу к могиле отца, то Кристиану до того места еще несколько дней пути.

Мы ближе к камню, чем он.

Самым интересным оказался последний жест Сортхалана. Он вытащил мое кремневое копье, которое я приторочил к рюкзаку, и в двух футах от каменного наконечника изобразил глаз. Поверх глаза он выцарапал руну, похожую на перевернутое V, с завитком на хвосте. Потом встал между нами, положил руки на плечи и слегка подтолкнул к зимней стране.

В последний раз я увидел его сидящим на голом камне и напряженно глядящим вдаль. Я махнул ему рукой, он махнул мне в ответ, встал и исчез за деревьями, направляясь обратно к мосту.

* * *

Я уже давно потерял представление о времени, так что сейчас ДЕНЬ X. Очень холодный. Нас обоих беспокоит, что мы не взяли с собой теплых вещей. За последние четыре дня снег падал дважды. В обоих случаях легкий, едва пробившийся через голые ветви зимнего леса и тут же растаявший. Но это зловещее предзнаменование того, что нас ждет. С холмов, там, где лес не такой густой, горы выглядят мрачными и негостеприимными. Мы, безусловно, приблизились к ним, но день идет за днем, а до них еще очень и очень далеко.

Стивен все больше и больше нервничает. Иногда он угрюмо молчит, в другое время сердится и орет, ругая Сортхалана за «непредвиденную задержку». Он стал таким странным и выглядит очень похожим на своего брата. Я мельком видел К. в саду, и хотя С. моложе, сейчас его волосы так же растрепаны, и у него такая же густая борода. И он держится так же высокомерно. Он все более искусно управляется с копьем и мечом, а у меня вообще нет способностей к сражению копьем или ножом. Зато в моем револьвере еще семь патронов.

Я все время ловлю себя на мысли, что Стивен сам стал мифологическим персонажем! Он – мифаго из страны мифаго. Если он убьет К., разрушающийся ландшафт начнет восстанавливаться. И, поскольку я с ним, я тоже часть мифа. Неужели будут рассказывать легенды о Родиче и его спутнике, которого назовут Ки, или Киттон, или еще как-нибудь изменят имя? Киттон, способный летать над землей, сопровождает Родича, идет по странным ландшафтам, забирается на гигантские мосты, встречается с диковинными животными. И если мы действительно станем легендой для людей, разбросанных по этой области… что же это означает? Неужели мы станем настоящей частью истории? Быть может, в настоящем мире уже ходят искаженные рассказы о нас и нашем путешествии, о мщении Изгнаннику? Я не слишком хорошо помню фольклор, но почему бы не подумать, что эти рассказы – об Артуре и его рыцарях (и сэре Кее?) – переработанные версии того, что с нами происходит сейчас!

Время и культура изменяют имена. Перегу, Передур, Персиваль? И Урскумуг – он же Уршакум. Я много думал об отрывочной легенде, связанной с Урскумугом. Изгнанный в очень далекую страну, но эта страна – Англия в самом конце ледникового периода. Но кто изгнал его? И откуда? Я ломаю голову над Повелителем силы, который может менять погоду и голос которого летит до звезд. Аук. Лорд Аук. Я думаю об именах, словах, наполовину забытых, наполовину сохранившихся. Шакум. Аук. Возможно, земной шар. Возможно, Наука. Исследователи земли, изгнанные Наукой?

Не может ли так быть, что самые ранние рассказы о фольклорных или легендарных героях пришли не из прошлого, а из…

Выдумка! Обыкновенная чушь. Это говорит мое разумное «я». Я нахожусь в сотнях миль от нормального мира, в местности, где не действуют обычные законы пространства и времени, и уже готов принять странное за нормальное. Тем не менее пока я не могу принять то, что, по-моему, является ненормальным.

И что случилось, спрашиваю я сам себя, с другом Родича? Что легенда рассказывает о верном Киттоне? И что действительно случится со мной, если я не найду Аватара?

Мы умирали от голода. Этот лес – безлюдное и, похоже, необитаемое место. Я видел несколько птиц, но ловить их было нечем. Мы пересекали ручьи и огибали маленькие озера, но если в них и были рыбы, они очень хорошо прятались от нас. Однажды я увидел маленького оленя и позвал Китона, но тот отказался дать револьвер. Я на мгновение растерялся, и зверь убежал; я бросился за ним через чащу, изо всех сил метнул копье и, конечно, не попал.

Китон стал суеверным. За последние несколько дней он ухитрился потерять все, кроме последних семи пуль. Ими он дорожит больше жизни. Я не раз видел, как он проверяет их. Одну из них он пометил своими инициалами.

– Вот эта моя, – сказал он. – Но одна из остальных…

– Одна из остальных что?

Он посмотрел на меня глубоко ввалившимися, беспокойными глазами.

– Мы не можем ничего взять из этой страны, не пожертвовав ей что-то взамен, – сказал он. Он посмотрел на остальные шесть пуль. – Одна из них принадлежит Охотнику. Она его, и он убьет что-то драгоценное, если я использую их неправильно.

Возможно, он имел в виду легенду о Джагад. Не знаю. Но он точно больше не хотел использовать револьвер. «Мы и так слишком много взяли от этой страны. Пришло время отдавать долги».

– Из-за твоего глупого каприза, – сказал я, – мы умрем с голода.

Его дыхание замерзало, на редких усах начал нарастать лед. Страшный шрам на подбородке и челюсти побелел.

– Не умрем, – тихо сказал он. – По дороге должны быть деревни. Сортхалан нарисовал их.

Мы стояли, напряженные и злые, в замерзшем лесу, глядя, как с серого неба падает легкий снег.

– Несколько минут назад я почувствовал запах дыма, – внезапно сказал он. – Мы не можем быть очень далеко.

– Давай посмотрим, – сказал я, резко прошел мимо него и быстро пошел по твердой лесной земле.

Несмотря на разросшуюся бороду, холод больно щипал меня за лицо. Кожанка Китона хорошо держала тепло, а мой водонепроницаемый плащ, увы, нет. Мне была срочно необходима звериная шкура и толстая меховая шапка.

Через несколько минут после короткой ссоры я тоже почувствовал дым от горящего дерева. И вскоре мы вышли на поляну, посредине которой находилась яма углежога, а над ней земляной холм. По хорошо утоптанной тропинке мы пошли к частоколу находившейся недалеко деревни и позвали жителей, самым дружеским тоном.

Здесь жила раннескандинавская община – не могу сказать «викинги», хотя их легенда и включала некоторые воинские элементы. Три длинных дома, обогреваемые большими открытыми очагами, глядели во двор, переполненный животными и детьми. И здесь мы увидели знаки разрушения: четвертый дом был сожжен дотла; за частоколом находился земляной холм, совсем не похожий на холм углежога – могильный курган, в котором, как нам сказали, лежали восемьдесят общинников, все убитые несколько лет назад…

Ну конечно.

Изгнанник.

Они хорошо накормили нас, хотя я немного нервничал, пока ел из человеческого черепа. Во время еды они сидели вокруг нас: высокие светловолосые мужчины в мехах; высокие угловатые женщины в узорчатых плащах; высокие светлоглазые дети с заплетенными в косы волосами, как у мальчиков, так и у девочек. Нам подали сушеное мясо и овощи и подарили большую бутыль с кислым элем, которую мы выкинули, как только вышли за частокол. Они предложили оружие, совершенно изумив нас, потому что в любой ранней культуре меч являлся не просто имуществом, но предметом, который очень трудно получить. Мы отказались. Однако взяли плащи из шкуры северного оленя, а я взамен отдал им свой. Плащи были с капюшоном. Наконец-то тепло!

Туманным ледяным утром, закутавшись в новые одежды, мы простились с хозяевами и по утоптанным тропинкам пошли через лес. Постепенно туман становился гуще, замедляя нас. Очень противно, и здорово действовало на нервы. И меня постоянно преследовал образ Кристиана, подходящего к стране огня, Лавондиссу, где духи людей не привязаны к времени. За его спиной я отчетливо видел Гуивеннет, связанную и подавленную. Даже мысль о том, что она может убежать, как ветер, в долину отца, стала безнадежно мучительной. Мы слишком задержались. Конечно, они будут там раньше нас!

К середине дня туман поднялся, а температура упала еще ниже. Вокруг нескончаемо тянулся лес, блеклый и серый; угрюмое небо было покрыто облаками. Я часто лазил на высокие деревья, чтобы не потерять дорогу к пикам-близнецам.

Лес становился все более первобытным, преобладали орех и вязы, в местах повыше – березы; привычные дубы почти полностью исчезли, и только на ясных холодных полянах изредка стояли задумавшиеся лесные великаны. Я и Китон не только не боялись этих прогалин, но и считали их убежищами, ободряющими и приветливыми. Мы немедленно разбивали лагерь на такой поляне, как только, ближе к сумеркам, натыкались на одну из них.

Около недели мы шли по замерзшей стране. С обнаженных веток деревьев, стоявших на краях полян и на открытой местности, свисали сосульки. Иногда шел дождь, и тогда мы жались под своими шкурами, несчастные и подавленные. Потом вода замерзала и ландшафт сверкал, будто стеклянный.

Вскоре горы ощутимо стали ближе. Воздух пах снегом. Лес поредел, и мы увидели гребни гор, по которым когда-то проходили старые дороги. С одного из холмов мы увидели дым от костров. Деревня, убежище. Китон стал очень молчаливым и каким-то возбужденным. Я спросил его, что случилось, и он не сказал ничего путного; только пробормотал, что чувствует себя одиноким и пришло время прощаться.

Мне не слишком понравилась мысль остаться одному, без Китона. Однако за эти дни он очень изменился, стал невероятно суеверным и думал только о своей собственной мифологической роли. В его дневнике, особенно в записях о путешествии и боли (плечо все еще беспокоило его), постоянно повторялся вопрос: какое у меня будущее? Что говорит легенда о Храбром К.?

Что касается меня, то я уже перестал волноваться о том, чем закончится легенда об Изгнаннике. Сортхалан сказал, что история еще не закончилась. Значит, решил я, события не предопределены, времена и ситуации изменчивы и непостоянны. Я беспокоился только о Гуивеннет, чей образ манил и вдохновлял меня. Мне казалось, что она всегда со мной. Иногда, когда ветер печально выл, мне чудилось, что я слышу ее плач. Я страстно желал увидеть ее предмифаго: двойник утешил бы меня даже иллюзорной близостью. Но с тех пор как мы ушли из зоны заброшенных строений, я перестал видеть предмифаго – и Китон тоже, хотя он-то очень радовался, избавившись от движущихся на периферии зрения фигур.

Мы подошли к деревне и сообразили, что вернулись к чему-то почти чуждому в своем примитивизме. На высоком земляном валу стоял деревянный палисад. Перед валом в землю были вбиты острые осколки камней; простая защита, легко преодолимая. За частоколом стояли хижины с каменными стенами и просевшими полами. Скрещенные деревянные балки поддерживали торфяные крыши, иногда покрытые соломой. Община жила скорее под землей, чем на земле; войдя через ворота в земляном валу, мы увидели только унылый камень и почувствовали густой запах торфа, как свежего, так и горящего.

К нам подошел старик, поддерживаемый двумя молодыми людьми; все они держали в руках длинные изогнутые посохи. На них были туники из звериных шкур, много раз изорванные и зашитые; на ногах – штаны с кожаными завязками. Головы украшали блестящие головные повязки, с которых свешивались кости и перья. Молодые люди были гладко выбриты; белая растрепанная борода старика спускалась на грудь.

Он протянул нам глиняный горшок, который держал в руках. Там оказался темно-красный крем. Я принял дар, но, очевидно, требовалось нечто большее. За ними толпилось несколько фигур, мужчин и женщин, завернутых в теплую одежду; они внимательно глядели на нас. Я заметил кости, лежавшие на возвышениях за квадратными хижинами.

И в воздухе пахло жареным луком!

Я отдал горшок старику и наклонился вперед, решив, что мое лицо должны как-то обмазать. Старик, казалось, обрадовался, коснулся пальцем зелья и быстро начертил линию на каждой из моих щек, потом повторил то же самое с Китоном. Я взял горшок, и мы вошли в деревню. Внезапно Китон заволновался и сказал:

– Он здесь.

– Кто?

Но Китон не ответил, погрузившись в свои мысли.

Это были люди из неолита. Их язык представлял из себя серии гортанных звуков и долгих дифтонгов[29], странные и непостижимые разговоры, которые совершенно невозможно воспроизвести на бумаге. Я попытался найти в этой блеклой и непривлекательной общине что-то мифологическое, но ничего не привлекло моего внимания, за исключением огромного погребального кургана, насыпанного на вершине холма, ближе к горам, и впечатляющего кольца тщательно обработанных и украшенных камней, окружавших центральный дом. Работа над камнями все еще продолжалась, и ей руководил мальчик не больше двенадцати лет. Он представился как Энник-тиг-энкрайк, но, как я заметил, все называли его «тиг». Он внимательно глядел на нас, пока мы смотрели на резчиков, работавших кусками оленьего рога и заостренными камнями.

Я вспомнил мегалитические могилы на западе, в Ирландии, в которой я побывал с родителями, когда мне было семь лет. Те огромные могильники молчаливо хранили мифы и фольклор тысячелетней давности. Они были замками фейри, и по ночам люди часто замечали маленьких людей в золотых доспехах, вылетавших из тайных проходов в холмах.

Быть может, и этот неолитический народ связан с самыми ранними воспоминаниями о могильниках?

Вопрос, на который невозможно ответить. Мы зашли слишком глубоко внутрь; мы слишком углубились в скрытую память народа. С этими первобытными временами мог быть связан только миф об Изгнаннике и о самых первых Изгнанниках – Уршака.

Серые дрожащие сумерки обняли землю. Замерзший туман окутал горы и долины. Лес превратился в скопище мрачных черных костей, чьи руки торчали из ледяного тумана. В хижинах зажглись очаги, из дыр в торфяных крышах заструился дым, в воздухе сладко запахло горящим орешником.

Китон резко сбросил с себя меха и рюкзак; они упали на землю. Не обращая внимания ни на мой недоуменный вопрос, ни на старика, он пошел к дальней стороне деревни. Белоголовый старейшина озадаченно поглядел на него. Я еще раз позвал Китона, бесполезно. Какая бы мысль ни завладела летчиком, это его личное дело.

Я расположился в главной хижине и наелся овощного супа, в котором плавали весьма непривлекательные на вид куски дичи. Самым вкусным оказалось крупяное печенье с орехами; несмотря на легкий привкус соломы – очень даже ничего.

Уже вечером, наевшись, я почувствовал себя очень одиноким и вышел во двор. Ярко горели факелы, отбрасывая на палисад рельефную тень. Дул резкий холодный ветер, и факелы с шумом оплывали. Несколько неолитов, закутанных в меха, глядели на меня и тихо переговаривались. Из-под навеса слышались резкие удары кости о камень; художник работал допоздна, вырезая символы земли, которые потребовал от него мальчик-«тиг».

Я посмотрел вдаль. Между горами горело много маленьких огоньков; другие общины, разумеется. Но очень далеко сияло настоящее зарево, заставлявшее светиться сам туман. Мы уже находились в области огненного барьера, стены пламени, поддерживаемой говорящими-с-огнем, границы между лесом и равниной за ним. Там мир леса мифаго входил в безвременную зону, совершенно неисследованную.

Китон позвал меня. Я обернулся и увидел худую фигуру без теплой одежды, стоящую в темноте.

Я подошел к нему:

– Что случилось, Гарри?

– Пришло время уйти, Стив, – сказал он, и я увидел слезы в его глазах. – Я предупреждал тебя…

Он повернулся и повел меня к хижине, в которой остановился.

– Я не понимаю, Гарри. Идти куда?

– Бог знает, – тихо ответил он и наклонился, входя в теплую пахучую лачугу. – Но я знал, что это произойдет. Я пошел с тобой не только ради развлечения.

– Гарри, что за бессмыслица! – сказал я, выпрямляясь.

Хижина была мала, но в ней могло спать человек десять взрослых. Посреди земляного пола горел огонь, вдоль стен лежали циновки. В одном из углов стояли глиняные горшки; в другом были навалены всякие орудия из ко́сти и дерева. С низкой крыши свешивались пряди травы и соломы.

В хижине находился только один человек. Он сидел наискосок, у огня, и нахмурился, увидев меня; он узнал меня чуть ли не раньше, чем я его. Его меч был прислонен к столбу, поддерживавшему крышу. Очень сомневаюсь, что он сумел бы встать в этой крошечной комнатке, даже если бы захотел.

– Стив’н! – воскликнул он с тем же акцентом, что и Гуивеннет.

Я бросился к нему, встал на колени и – с невероятным смущением и огромным удовольствием – поздоровался с Магидионом, предводителем Джагут.

Довольно странно, но сначала я подумал о том, что Магидион рассердился на меня за то, что я не сумел защитить Гуивеннет. Меня охватила внезапная тревога; рядом с ним я казался ребенком. Потом чувство прошло. Сам Магидион и его Джагут тоже не сумели защитить ее. И кроме того, с ним что-то произошло. Во-первых, он пришел один. Во-вторых, он казался печальным и растерянным, а его дружеское рукопожатие – коротким и неуверенным.

– Я потерял ее, – сказал я ему. – Гуивеннет. Ее похитили у меня.

– Гуивеннет, – тихо повторил он, потом протянул руку и толкнул ветку подальше в огонь, вызвав ливень искр и волну тепла от угасавших угольков. На глазах огромного человека блеснули слезы. Я посмотрел на Китона. Гарри Китон глядел на другого человека с напряженным участием.

– Его призвали, – сказал Китон.

– Призвали?

– Ты сам рассказал мне историю Джагут…

И тогда я понял! Пришло время, и Джагад призвала Магидиона. Сначала Гуллаук, потом Риддерч, теперь Магидион. И он стал одиноким охотником, выполняющим прихоти лесного божества, странного и древнего.

– Когда его призвали?

– Несколько дней назад.

– И он рассказал тебе все это?

Китон пожал плечами.

– Столько, сколько сумел. Как обычно. Но вполне достаточно.

– Достаточно? Я все еще не понимаю.

Китон посмотрел на меня слегка тоскливо. Потом улыбнулся.

– Достаточно, чтобы дать мне надежду, Стив. Пусть слабую.

– «Аватар»?

Я смутился, сообразив, что сказал, но Китон только засмеялся.

– Да, кстати, я хотел, чтобы ты читал мои записи. – Он вынул из кармана мотоциклетных штанов мокрый, слегка потрепанный дневник. Покачав его в руках, он передал маленький том мне.

Мне показалось, что в его глазах появилась надежда; он изменился, перестал быть погруженным в раздумья человеком, которым стал в последнее время.

– Сохрани его, Стив. Я все равно собирался отдать его тебе.

Я взял томик.

– Моя жизнь наполнена дневниками.

– Этот очень непричесанный. Но в Англии есть пара людей… – Он засмеялся и тряхнул головой. – Пара людей в моем доме, их имена написаны на задней обложке. Эти люди важны для меня. Просто расскажи им, ладно?

– Что рассказать?

– Где я. Куда отправился. Что я счастлив. Особенно это, Стив. Что я счастлив. Вряд ли ты захочешь рассказать все тайны леса…

Меня переполнила острая тоска. В свете огня лицо Китона было спокойно, почти светилось, и он посмотрел на Магидиона, который, в свою очередь, удивленно смотрел на нас.

– Ты идешь с Магидионом… – сказал я.

– Он не очень хочет брать меня. Но возьмет. Джагад позвала его, и он должен побывать в том самом лесу, который я видел во Франции, мельком. Но мне этого хватило. Такое место, Стив, такая магия. Я знаю, там я смогу избавиться от этого… – Он коснулся ожога на лице. Его руки тряслись, как и губы. Только сейчас, в первый раз, я сообразил, что он никогда не упоминал о своей ране. – Я никогда не чувствовал себя целым. Понимаешь? На войне люди теряют руки и ноги и потом нормально живут. Но с этим я никогда не чувствовал себя целым. В том лесу призраков я потерял себя. Он как райхоупский, я уверен. На меня напал… кто-то… – Его ввалившиеся глаза испуганно посмотрели на меня. – Я рад, что мы не повстречались с ним, Стив. Он только коснулся меня и сжег лицо. Он защищал место, которое я видел. Замечательное место. В котором сгоревшее может стать невредимым. Там не только спрятано оружие, но и легендарные воины, и защитники, и всякое такое. И оно очень красивое, и выполняет желания… Я не знаю, как его описать. Утопия? Мир? Быть может, будущее каждого человека. Место, похожее на рай. Или сам рай.

– То есть ты проделал весь путь только для того, чтобы найти рай, – тихо сказал я.

– Найти мир, – ответил он. – Вот подходящее слово.

– А Магидион знает это место мира?

– Однажды он видел его. Он знает звериного бога, который стережет его, «аватара», как я называю его. Он видел город. Он видел его огни, улицы, окна. Он ходил вокруг, видел его башни и слышал ночные молитвы его священников. Невероятное место, Стив. Картины этого города всегда преследуют меня. Это правда, ты сам знаешь… – Он задумался, как если бы что-то сообразил. – Мне кажется, я мечтал об этом месте даже в детстве, задолго до того, как я рухнул на этот лес призраков. Мне он снился. Быть может, я создал его? – Он устало и смущенно рассмеялся. – Может быть. Мое первое мифаго. Может быть, я создал его.

Я устал до мозга костей, но чувствовал, что должен узнать у Китона как можно больше. Я знал, что теряю его навсегда. Мысль о расставании наполняла меня ужасом. Остаться одному в этой стране, совсем одному…

Но он мог рассказать совсем немного. Он упал в том лесу призраков вместе со штурманом, и они оба, испуганные и голодные, два месяца плутали по лесу, такому же густому и странному, как и райхоупский. Чисто случайно они вышли к городу. Их привлекли огни, и они подумали, что вышли на опушку.

Город сверкал в ночи. Чужой им, как никакой другой город, сверкающее, великолепное место, манившее их, и они слепо побрели на его зов. Но город охраняли твари невероятной силы, «аватары»; один из них выстрелил в Китона огнем и обжег его от живота до лица. Штурман, однако, сумел проскользнуть мимо стража, и последнее, что увидел Китон, почти ослепленный слезами и кричащий от боли, как его товарищ идет по сверкающим улицам; далекий силуэт, постепенно растворившийся в ослепительном свете.

Аватар сам вынес его из леса и оставил на опушке. Китон считал, что получил предупреждение. Потом его схватил немецкий патруль, и остаток войны он провел в лагерной больнице. А после войны уже не сумел найти лес призраков, как бы ни пытался.

О Магидионе Китон мог рассказать немногим больше. Джагут призвала его несколько дней назад. Магидион оставил Джагут и отправился в сердце страны, в ту самую долину, которая была моей целью. Для самого Магидиона и его товарищей по мечу долина была могучим символом, местом духовной силы. Там лежал их предводитель, храбрый Передур. Каждый, кого призвали, должен был дойти до камня, а потом уйти внутрь, через пламя, в безвременье, или обратно, наружу; Магидиона ждало второе.

О Гуивеннет он не знал ничего. Она полюбила всем сердцем, и ее связь с Джагут прервалась. Ее тоска призвала их в Оук Лодж несколько недель назад, чтобы успокоить ее, чтобы она могла, с их благословения, взять этого странного молодого человека себе в любовники. И дальше история Гуивеннет развивалась без них. Они воспитали и обучили ее; сейчас она должна прийти в дышащую долину и поднять призрак отца. В истории моего отца она поехала туда вместе с Джагут. Но время и обстоятельства изменили детали истории, и в той версии, в которой живу я, Гуивеннет с разбитым сердцем должна вернуться в долину пленницей злого и бессердечного брата.

Она должна победить, конечно. Как может быть иначе? Ее легенда была бы бессмысленной, если она не победит своего угнетателя, не восторжествует над ним и не станет девушкой-победительницей.

Долина была совсем недалеко. Магидион уже побывал там и сейчас возвращался обратно через внутреннюю область леса.

Наконец огонь потух, и я уснул мертвым сном. Китон тоже уснул, хотя ночью однажды меня разбудил звук плача. Мы оба встали перед рассветом. Было пронизывающе холодно, дыханье замерзало даже в хижине. Пришла женщина и начала разводить огонь. Магидион умылся, и Китон последовал его примеру, сломав корочку льда на воде в тяжелом каменном кувшине.

Мы вышли наружу. Неолитов было не видно, хотя из всех хижин поднимались тонкие струйки дыма. Сильно дрожа, я сообразил, что вот-вот пойдет снег. Все неолитическое поселение сверкало на морозе. Деревья, окружавшие его стены, казались хрустальными.

Китон вынул из штанов револьвер и отдал его мне.

– Возможно, он тебе пригодится, – сказал он, но я только покачал головой.

– Спасибо. Но я так не думаю. Мне кажется неправильным идти против Кристиана с пушками.

Он какое-то время глядел на меня, потом несчастно, почти фаталистически улыбнулся. Убрав пистолет в карман, он сказал:

– Вероятно, так лучше.

Потом, очень быстро простившись, Магидион пошел к воротам, Китон за ним, с большим рюкзаком на спине. И даже закутанный в объемистый меховой плащ, он казался совсем тонким по сравнению с рогатым человеком, уходившим в рассвет. У ворот Китон заколебался, повернулся и махнул рукой.

– Надеюсь, ты найдешь ее.

– Обязательно, Гарри. Я найду ее и заберу назад.

Помедлив в нерешительности, Китон наконец сказал:

– Прощай, Стив. Ты был лучшим из друзей.

У меня перехватило горло, и я едва сумел выговорить:

– Прощай, Гарри. Береги себя.

Магидион что-то повелительно рявкнул, летчик повернулся и быстро исчез во тьме за деревьями.

Быть может, ты найдешь мир в своей душе, храбрый К. Быть может, у твоей истории будет счастливый конец.

На несколько часов меня затопило ужасное чувство одиночества и тоски. Я сгорбился у огня в маленькой хижине, время от времени читая и перечитывая страницы дневника Гарри. Меня охватила такая паника, что какое-то время я совершенно не мог идти дальше.

Пришел старик с белой бородой, сел рядом, и меня обрадовала его забота.

Наконец тоска прошла.

Гарри ушел. Удачи, Гарри. Он рассказал мне, что до долины два-три дня пути. Магидион там уже побывал и сказал, что недалеко от камня находится охотничья хижина. Я буду ждать там, пока не появится Гуивеннет.

И Кристиан тоже. Совсем скоро мне предстоит с ним сразиться.

В ранний полдень я вышел за ограду и пошел через тонкие рои снежинок, падавших с серого неба. Старик раскрасил мое лицо в разные цвета и подарил маленькую костяную статуэтку медведя.

Я понятия не имел, для чего мне краска и фигурка, но был рад обеим и засунул медведя-талисман подальше в карман штанов.

Этой ночью я едва не замерз насмерть в своей полотняной палатке, которую, казалось, поставил в защищенном месте. Однако в полночь поднялся ледяной ветер и дул до рассвета. Все-таки я пережил холод и на следующий день, найдя открытое место на вершине склона, внимательно рассмотрел горы.

Раньше я считал, что долина с камнем Передура лежит между двумя покрытыми снегом пиками. Но теперь увидел, что ошибался – карта Сортхалана обманула меня.

С вершины холма я в первый раз разглядел огромную стену огня. Передо мной простирались крутые лесистые холмы, перемежавшиеся долинами, где-то среди них находилась моя, но поднимавшийся над темным лесом огненный барьер – сверкающая желтая лента, покрытая дымной пеленой, – находился по эту сторону гор.

Значит, горы находились в самом сердце, там, где пространство и время ничего не означали.

Следующую ночь я провел, скорчившись, у маленького огня под каменным навесом. Мне не очень хотелось разводить костер, потому что я находился достаточно высоко и пламя можно было заметить издали. Но в этой тусклой замерзшей местности тепло означало жизнь. Всю ночь я вглядывался в темноту и в зажженное говорящими-с-огнем пламя. Временами мне казалось, что я чувствую запах горящего дерева.

Где-то ночью я совершенно отчетливо услышал приглушенное лошадиное ржанье, доносившееся от освещенных луной далеких деревьев, ниже моего каменного холма. Я подвинулся вперед, стараясь заслонить телом огонь моего тусклого костра. Были ли там голоса? Неужели кто-то путешествовал такой темной и холодной ночью?

Больше звуков не было. Потрясенный мрачными опасениями, я заполз поглубже в пещеру и ждал рассвета.

Утром оказалось, что за ночь землю занесло снегом. Не очень глубоким, но идти стало опаснее. Приходилось глядеть в оба, чтобы избежать предательских ям и извивающихся корней деревьев. Лес шуршал и шелестел, погруженный в белую неподвижность. Иногда я слышал, как где-то движутся животные, но ни разу не видел их. Только черные птицы кричали и кружили над пустыми ветками.

Снег повалил гуще. Я пробивался через лес и чувствовал, что на меня смотрят. Каждый раз, когда скрипела ветка, сбрасывая на землю сноп снега, у меня душа уходила в пятки.

И еще мной овладело странное чувство. Частично страх, а частично воспоминание о той лошади, ржущей и жалующейся замерзшей ночи. Я был убежден, что за мной охотятся, и побежал.

Сначала я бежал легко, тщательно выбирая дорогу среди покрытых снегом стволов. Иногда я останавливался и глядел назад в молчаливый лес; тогда мне казалось, что я слышу скрытое движение. Ничего не двигалось в тенях, в смущающем переплетении белого и серого; только медленно кружили снежинки, сопровождая мое паническое бегство.

И через несколько минут я услышал их. Безошибочные звуки: лошадь и бегущий человек.

Я поглядел назад, в те́ни между деревьями. Что-то негромко сказал один голос, справа от меня ответил второй. Опять заржала лошадь. И, несмотря на падающий снег, я отчетливо услышал шорох ног по мягкой земле.

Я повернулся и помчался изо всех сил. Вскоре преследователи поняли, что их заметили, и перестали скрываться. Лошадь заржала громче, ее копыта ровно били по земле. В криках людей слышалось торжество. Оглядываясь назад, я видел фигуры, пробирающиеся через лес. Всадник и его лошадь чернели через белую пелену.

Я споткнулся, сильно ударился о дерево и повернулся к врагу, как зверь в безвыходном положении, и вынул мое кремневое копье. К моему удивлению, из снега вылетели волки; они перепрыгивали сугробы по обе стороны от меня, некоторые бросали на меня нервные взгляды, но не останавливались. Посмотрев вокруг, я увидел высокого оленя, которого и преследовала прожорливая стая. На мгновение я растерялся. Неужели я ошибся и меня никто не преследует?

Но всадник уже был здесь. Конь каждый раз тряс головой, когда всадник бил его ногами, посылая вперед через летящий снег. Сидевший верхом на коне Болотник, темный и завернутый в плащ, небрежно держал собственное смертельно отточенное копье. Поглядев на меня прищуренными глазами, он поднял копье для удара и заставил коня перейти в галоп.

Я бросился в сторону, запутался в корнях, рюкзак неловко болтался на спине. И наугад махнул копьем в сторону врага. Животное закричало от боли, и копье резко дернулось у меня в руках. Я попал лошади в бок, разорвав ей тело. Она дернулась, Болотник слетел с ее спины и оказался на снегу, все еще глядя на меня и смеясь. Потом начал вставать, помогая себе копьем.

Не думая, я ударил его. Копье сломалось там, где Сортхалан вырезал на нем глаз. Болотник какое-то время удивленно глядел на кусок дерева, торчащий из его груди, потом перевел взгляд на меня, стоящего перед ним с обломком копья и дрожащего от возбуждения. Его глаза закатились, он открыл рот и упал назад.

И снег начал заметать его лицо.

Я оставил его там, где он лежал. Что еще я мог сделать? Отбросив сломанное копье, я, покачиваясь, пошел через лес, гадая, куда подевалась остальная банда. И где прячется Кристиан.

Дрожа от потрясения и путаясь в своих мыслях, я вышел из леса и очутился в самом начале долины.

Дул скорбный ветер. Из снега, прямо передо мной, поднимался камень Передура, огромная, сглаженная ветром башня, поднимавшаяся над землей футов на шестьдесят, по меньшей мере. Я подошел к серому мегалиту, охваченный благоговением и глубоко потрясенный молчаливой властностью памятника. Ничем не украшенный, он был сделан из цельного куска камня, грубо обработанного самыми примитивными орудиями. К верхушке он слегка заострялся и немного отклонялся в сторону стены огня, закрывавшей выход из долины. Снег собрался по одну сторону от камня и наполовину закрыл грубо вырубленную птицу непонятной породы. Безусловно, самый ранний символ, связанный с Передуром и легендой о спасении. Вот он – камень, стоявший здесь во все века существования мифа: камень Передура, под каким бы именем он ни был известен; место, куда должна прийти девушка, спасенная на крыльях, как бы ее ни звали.

Гуивеннет. Ее лицо возникло передо мной, еще более прекрасное, чем раньше; ее глаза изумленно замигали. Каким-то образом я увидел ее – в холмах, среди белых веток, на фоне темной каменной стены.

– Инос с’да, Стивв’н, – сказала она и засмеялась, зажимая рот ладошкой.

– Я скучал по тебе, – сказал я.

– Мой наконечник копья, – прошептала она и коснулась пальчиком моего носа. – У тебя есть сила. Мой драгоценный наконечник копья.

С холмов за моей спиной дул пронизывающе холодный ветер, раздувая установленный говорящими-с-огнем барьер во внутреннюю страну. Голос Гуивеннет растаял, ее лицо расплылось. Я настороженно обошел камень – ястребы Кристиана могли быть рядом, – едва не крича Гуивеннет, чтобы она пряталась и ждала меня.

Только сейчас я заметил неглубокие отпечатки ног, ведущие к деревьям и далекому пламени. Снег почти замел их, но кто-то был у камня и потом ушел.

Я пошел вдоль них, старясь не думать о том, кто мог их оставить. В конце долины деревья росли теснее. Снег поначалу тоже был глубже, но потом исчез с земли, побежденный жаром огня.

Пламя ревело и потрескивало. Вскоре я уже мог видеть его отчетливо через обуглившиеся скелеты деревьев; их почерневшие ветки казались застывшими конечностями жертв огня. Остатки дубов, орешника и других деревьев первобытного леса казались изломанными человеческими фигурами, черневшими на фоне блестящего пламени.

Одна из фигур двигалась; она шла параллельно огню и быстро исчезла в тени высокого дерева. Я бросился в укрытие, потом отважился подойти ближе, стараясь держаться за редкими кустами, и вгляделся в пламя передо мной. Осторожное движение, опять. Высокая фигура – слишком высокая для Гуивеннет – несла что-то блестящее.

Я припал к земле, потом перебежал к небольшому валуну и скорчился за ним. Больше ничего не двигалось, и я осторожно обогнул камень, оказавшись в тени наклонившегося сгоревшего дуба.

Он, как призрак, поднялся с земли, в пяти шагах от меня, тень вышедшая из тени. Я мгновенно узнал его. Он держал меч с длинным лезвием. Потный, с открытой грудью, в расстегнутой темно-серой шерстяной рубашке и свободных полотняных штанах, подвязанных на икрах, чтобы не хлопали. На лице два свежих пореза, один из которых проходил через глаз. Дикий, неистовый человек, ухмылявшийся в темную бороду. Держа меч так, как если бы он ничего не весил, Кристиан медленно пошел ко мне.

– Ты пришел убить меня, брат. Совершить подвиг.

– Ты думаешь, я не могу?

Он остановился, улыбнулся и пожал плечами. Воткнув меч в землю, он облокотился на него.

– Ты меня разочаровал, – наконец сказал он. – Где твое копье из каменного века?

– Я оставил его острие в груди твоей правой руки. Болотника. В лесу.

Кристиан удивленно посмотрел на меня, нахмурился и перевел взгляд за камень Передура.

– Болотника? Я-то думал, что сам послал его в подземный мир.

– Значит, нет, – спокойно ответил я, но мои мысли помчались вскачь. Что он такое говорит? Неужели банда взбунтовалась и он остался один, без своих войск?

Брат выглядел усталым, почти смирившимся. Он не отрываясь глядел на огонь, но стоило мне пошевелиться, как острый сверкающий меч уставился на меня. Он медленно закружил вокруг меня, огонь сверкал в его глазах и освещал пятна засохшей крови на лице.

– Должен сказать, Стив, что меня впечатлила твоя решимость. Вроде бы я подвесил тебя в Оук Лодже. Потом, у реки, я послал к тебе шестерых. И что случилось с ними?

– Стали поживой для рыб.

– Подстрелены, я полагаю, – горько сказал он.

– Только один, – пробормотал я. – Остальные не слишком хорошо владели мечом.

Кристиан недоверчиво рассмеялся и тряхнул головой.

– Мне нравится твой тон, Стив. Заносчивый. В нем есть сила. Ты действительно решил стать мстящим Родичем.

– Я хочу Гуивеннет. Только ее. Убить тебя менее важно. Но я убью, если буду должен, хотя и не хочу.

Кристиан остановился. Я угрожающе держал мой кельтский меч, и он вздернул голову, проверяя оружие.

– Прелестная игрушка, – цинично сказал он и почесал живот через темно-серую рубашку. – Не сомневаюсь, ею хорошо резать овощи.

– И ястребов, – соврал я.

– Ты убил одного из моих людей этим? – удивился Кристиан.

– Две головы, два сердца…

На миг брат замолчал, но потом опять рассмеялся.

– Что за лжец ты, Стив. Благородный лжец. Я бы на твоем месте поступил так же.

– Где Гуивеннет?

– Хороший вопрос. Где Гуивеннет? Где она, черт побери?

– Значит, она убежала от тебя.

В моей груди птицей затрепетало облегчение.

Однако Кристиан кисло улыбнулся. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо; огненная стена почти подавляла. Она ревела и шипела, и волна звуков приближалась.

– Не совсем, – медленно сказал Кристиан. – Не убежала… я ее отпустил…

– Отвечай, Крис! Или, клянусь, я перережу тебе горло. – Мой гнев звучал почти смешно.

– Да, Стив… у меня были небольшие неприятности. И я ее отпустил. Их всех.

– А, твои бандиты взбунтовались против тебя.

– И ушли в подземный мир. – Он холодно хихикнул. – Они были настолько глупы, что решили, будто могут победить меня. Они неграмотные, не читали фольклор. Только Родич может победить Изгнанника. Брат, я польщен. Ты пришел, чтобы покончить со мной.

Его слова ударили меня как молотом. Под «отпустил» он подразумевал «убил». Неужели он убил Гуивеннет? Уже и так достаточно разъяренный, я почувствовал, что схожу с ума, глаза заволокла красная горячая пелена ненависти. И я бросился на Кристиана, размахивая мечом.

Он отступил назад, поднял свой меч и засмеялся, когда железо зазвенело о сталь. Я опять ударил, ниже. Как будто тревожно зазвенел колокол. Опять в голову – и тут же в живот. Рука уже болела – каждый удар Кристиан парировал своим ударом, резким и сильным. Устав, я остановился и уставился на дрожащие тени, которые костер отбрасывал на его дикое ухмыляющееся лицо.

– Что с ней произошло? – задыхаясь, спросил я с болью в сердце.

– Она придет сюда, – сказал он. – Со временем. Очень ловкая маленькая девчонка… с ножом… – Он полностью распахнул темную рубашку и показал мне длинное кровавое пятно на животе, которое я принял за темный пот. – Хороший удар. Не смертельный, но очень близко. Я истекаю кровью, но, конечно… Я не могу умереть, – пробормотал он. – Только Родич может убить меня.

И тут в его глазах вспыхнула звериная злоба, и он бросился на меня с такой скоростью, что его меч стал невидимым. Я почувствовал, как клинок пронесся вплотную к обеим щекам, и секундой позже сильный удар выбил меч из моей руки. Кувыркаясь, он полетел на поляну. Я отшатнулся назад и попытался пригнуться и пропустить над собой четвертый удар, горизонтальный. Увы, меч остановился точно у моей шеи. Я дрожал как осиновый лист, нижняя губа отвисла, рот пересох.

– Так это и есть великий Родич, – проревел он с иронией и яростью. – Это и есть воитель, пришедший, чтобы убить брата. Колени дрожат, зубы стучат, жалкая пародия на воина!

Было бесполезно что-нибудь говорить. Горячий клинок все глубже впивался в шею. Глаза Кристиана горели, почти в буквальном смысле слова.

– Придется переписать легенду, – с улыбкой пробормотал он. – Ты прошел длинный путь, Стив, и только для того, чтобы потерпеть поражение. Длинный путь, закончившийся осклабившейся грязной головой, надетой на собственный меч.

В отчаянии я бросился от его меча, пригибаясь и надеясь на чудо. Потом повернулся к нему и с ужасом уставился на маску смерти, в которую превратилось его лицо; он оскалился и обнажил белые, с отблеском желтизны, зубы.

Его меч заходил из стороны в сторону, ударяя регулярно, как сердце, и с такой скоростью, что превратился в расплывчатое пятно. И каждый раз его кончик касался моих губ, носа или век. Я отпрыгнул назад, но Кристиан шагнул за мной, издеваясь и мучая меня своим искусством. Наконец он сшиб меня с ног, огрел плоской стороной клинка по заднице, потом вздернул на ноги и приставил острую кромку к подбородку. Как и тогда, в саду, он прижал меня спиной к дереву. Как и тогда, он был лучше меня. Как и тогда, сцену окружал огонь.

И при этом Кристиан был старым, усталым человеком.

– Мне наплевать на легенды, – тихо сказал он и посмотрел на ревущее пламя, свет которого осветил спекшуюся кровь и пот на его лице. Опять повернувшись ко мне, он наклонился совсем близко – его дыхание оказалось на удивление свежим – и медленно заговорил: – Я не собираюсь убивать тебя… Родич. Я больше не хочу убивать. Я больше не хочу ничего.

– Не понимаю.

Кристиан заколебался, потом, к моему удивлению, освободил меня, отступил, повернулся и сделал несколько шагов к огню. Я остался стоять на подкосившихся ногах, опираясь на дерево, но сознавая, что мой меч недалеко.

Все еще стоя спиной ко мне и слегка горбясь, как от боли, он сказал:

– Ты помнишь кораблик, Стив? «Путешественник»?

– Конечно.

Я был потрясен. Что за время для ностальгии! Но Кристиан не просто так вспомнил детство. Он повернулся ко мне, в его глазах светилась новая эмоция – возбуждение.

– Помнишь, когда мы нашли его? В тот день, когда мы были со старой тетушкой? Он выплыл из райхоупского леса, как новый. Помнишь, Стив?

– Как новый, – согласился я. – Спустя шесть недель.

– Шесть недель, – задумчиво сказал Кристиан. – Старик знал. Или думал, что знает.

Я оттолкнулся от дерева и с трудом подошел к брату.

– Он сослался на искажение времени. В дневнике. Одно из его первых озарений.

Кристиан кивнул. Он расслабился, меч свободно повис. На его лбу появилась испарина, он выглядел рассеянным, погруженным в свою боль. Казалось, он едва стоит. Потом его взгляд опять сосредоточился.

– Я много думал о нашем маленьком «Путешественнике», – сказал он и поглядел вокруг. – В этой стране есть столько всего, не только Робин Гуд или Сучковик. – Он внимательно посмотрел на меня. – Здесь легенд больше, чем героев. Ты знаешь, что находится там, за огнем? – С большим трудом он ткнул мечом в точку за собой.

– Лавондисс, так они называют его, – сказал я.

Он с трудом шагнул вперед, прижимая одну руку к боку и используя меч как костыль.

– Они могут называть его как хотят, – сказал он. – Но это ледниковый период. А лед покрывал Британию десять тысяч лет назад!

– А за ним межледниковый период, я полагаю. А дальше еще один ледниковый период и так далее, к динозаврам…

Кристиан покачал головой, глядя на меня смертельно серьезно.

– Просто ледниковый период. Так мне сказали. Все-таки, – еще одна усмешка, – райхоупский лес, он… очень маленький.

– Что ты имеешь в виду, Крис?

– За огнем лед, – сказал он. – И во льду… тайное место. Я слушал о нем всякие истории… слухи. Место начала… что-то, связанное с Урскумугом. И потом, за льдом, опять огонь. А за огнем – дикий лес, за которым Англия. Нормальное время. Я думаю о «Путешественнике». Разве он был обожжен или поврежден, когда выплыл из леса? А должен был! Он провел здесь намного больше шести недель. Что же произошло, куда делись повреждения? Может быть… может быть, все было иначе. Может быть, пока он плыл через лес, его бросило обратно через время. Ты понимаешь, о чем я говорю? Как долго ты здесь? Три недели? Четыре? А снаружи прошло несколько дней, скорее всего. Эта страна навязала тебе свое время. Но, возможно, можно вернуться обратно во времени, если пойти в нужном направлении.

– Вечная юность… – сказал я.

– Ничего подобного! – раздраженно воскликнул он, как будто злясь на мою неспособность понять. – Перерождение. Полное обновление. Если бы я остался в Оук Лодже, то сейчас был бы на пятнадцать лет моложе. Мне кажется, что та страна, за огнем, избавит меня от этих лет, и шрамов, и боли, и гнева… – Он внезапно вздохнул, как если бы умолял меня. – Я должен попытаться, Стив. Больше мне ничего не осталось.

– Ты уничтожил эту страну, – сказал я. – Я видел разрушение и упадок. Мы должны сразиться, Крис. И я должен тебя убить.

Какое-то время он молчал, а потом хмыкнул, презрительно и неопределенно.

– А ты можешь меня убить, Стив? – спокойно сказал он, с угрозой в голосе.

Я не ответил. Он был прав, конечно. Сейчас я не мог. Я мог бы это сделать раньше, под влиянием ненависти. Но, увидев этого раненого, сломленного человека, поговорив с ним, я не мог нанести удар.

И все-таки…

И все-таки все зависит от меня – от моего мужества и решительности.

У меня закружилась голова. Жар огня истощал, выпивал жизненные силы.

– Кстати, ты уже убил меня, – сказал брат. – Я хотел только одного – Гуивеннет. Но так и не получил ее. Она слишком любила тебя. И это уничтожило меня. Я искал ее много лет. Нашел, и сейчас мне очень больно. Я хочу уйти отсюда, Стив. Дай мне уйти…

– Я не могу остановить тебя, – сказал я, пораженный до глубины души.

– Ты будешь охотиться на меня. А мне нужен мир. Мне нужно найти мой собственный мир. Я должен знать, что ты не будешь у меня за спиной.

– Тогда убей меня.

Но он только покачал головой и иронически засмеялся.

– Ты уже дважды восставал из мертвых, Стивен Хаксли. И я начал бояться тебя. Не думаю, что я рискну сделать это в третий раз.

– Ну, спасибо хоть за это.

Поколебавшись, я рискнул спросить:

– Она жива?

Кристиан медленно кивнул.

– Она твоя, Стив. Вот как будут рассказывать эту историю: Родич выказал сочувствие. Изгнанник изменился и ушел из этого мира. Девушка из зеленого леса воссоединилась со своим любовником. Они поцеловались у высокого белого камня…

Я посмотрел на него. И поверил. Его слова звучали песней, которая вызывает слезы на глазах.

– Я буду ждать ее. Спасибо, что пощадил ее.

– Очень ловкая маленькая девчонка, – повторил Кристиан, касаясь своей раны на животе. – У меня не было другого выхода.

Что-то такое в его словах…

Он отвернулся от меня и пошел к огню. В это мгновение я думал только о том, что навсегда расстаюсь с братом, и даже перестал думать о Гуивеннет.

– Как же ты пройдешь?

– Земля, – сказал он, снял с себя плащ и натолкал в капюшон земли. Потом взял свой плащ как пращу; свободной рукой подобрал с земли комок грязи и бросил в огонь. Раздалось шипение, и пламя потемнело, как если бы земля поглощала его.

– Все дело в правильных словах и нужном количестве грязи, – сказал он. – Слова я знаю, но количество Матушки Земли – настоящая задача. – Он оглянулся. – Я довольно слабый шаман.

– Почему бы не пройти вдоль реки? – спросил я, когда он начал раскручивать плащ. – По-моему, так намного легче. «Путешественник» же прошел, верно?

– Река защищена от людей вроде меня, – сказал он. Плащ уже описывал большой круг над его головой. – Причем Лавондисс за огнем. Тир-на-нОк[30], дорогой Стивен. Авалон. Рай. Называй как хочешь. Неизвестная земля, начало лабиринта. Место загадок. Ее охраняют не от Человека, а от человеческого любопытства. Недосягаемое место. Неведомое, неприступное прошлое. – Он поглядел кругом, не переставая крутить над головой тяжело нагруженный плащ. – В темноте времен потеряно настолько много, что должен был появиться миф о потерянном знании. – И, подойдя поближе к огню, он продолжил: – Но в Лавондиссе знание еще существует. И именно туда я пойду вначале, брат. Пожелай мне удачи.

– Удачи! – крикнул я, и он метнул в огненную стену грязь из плаща. Пламя зарычало, потом умерло, и на мгновение я увидел за сожженными стволами деревьев лед, без конца и края.

Кристиан поспешил к открывшемуся в волнующемся огне проходу, крепкий старик, слегка прихрамывавший из-за болезненных ран. Сейчас он сделает то, чего я поклялся не допустить – но один, без Гуивеннет. И все-таки меня мучила мысль о том, что с ним произойдет в безвре́менье Лавондисса. Я начал с ненависти, прошел полный круг и теперь чувствовал только неудержимую печаль: больше я никогда его не увижу. Я хотел дать ему что-нибудь, какой-нибудь сувенир, кусочек жизни, которую я терял.

И тут я вспомнил об амулете в виде листа дуба, который висел у меня на шее и согревал грудь. Я лихорадочно потянулся за ним, срывая с цепочки, и вырвал серебряный лист из кожаного футляра.

– Крис, – проорал я, – погоди. Дубовый лист. Удачи!

Он остановился и обернулся. Серебряный талисман по дуге летел к нему, и тут я сообразил, что сейчас произойдет. Онемев от ужаса, я смотрел, как тяжелый предмет ударил его в лицо и сшиб на землю.

– Крииис!

Вокруг него сомкнулся огонь. Длинный пронзительный крик, и потом опять только рев пламени; питаемый магией земли огонь отрезал меня от ужасной судьбы брата.

Я никак не мог поверить в то, что произошло. Не отрывая взгляд от огненной стены, я опустился на колени, потрясенный до глубины души и дрожа, как в лихорадке.

Но плакать я не мог. Как бы я ни пытался.

Сердце Леса

Дело сделано, Кристиан мертв. Изгнанник мертв. Родич победил. Легенда дописана, лес победил. Разрушение и упадок должны прекратиться.

Я отвернулся от огня и пошел к деревьям, снегу и долине с камнем. Землю вокруг меня постепенно накрывало белое одеяло. Из-за сильного снегопада я с трудом видел камень. Больше я не боялся наемников Кристиана и, отбросив все предосторожности, пошел прямо к обелиску.

Я ударил камень мечом. Если я ожидал, что звук разнесется по всей долине, то я ошибся. Звон прекратился почти немедленно, хотя и не быстрее, чем мой отчаянный крик:

– Гуивеннет! – Трижды я прокричал ее имя, и трижды мне ответил только шелест снега.

Она либо уже была здесь и ушла, либо вообще не появлялась. Кристиан предполагал, что камень – ее цель. И почему он смеялся? Что он знал и хранил в тайне?

Полагаю, я знал все сам, но после такого мучительного преследования сама мысль об этом была слишком болезненной, и я не собирался признавать очевидное. И тем не менее эта же мысль привязывала меня к монолиту, не давала уйти. Я должен ждать Гуивеннет, что бы ни случилось.

Ничто другое в мире не имело значения.

Ночь и целый день я ждал в хижине охотника, рядом с монументом Передура, согревая себя костром из вяза. Когда снег прекратился, я обошел вокруг камня, зовя ее; ничего. Я осмелился выйти из долины и постоял в лесу, глядя на гигантскую стену огня и чувствуя, как от ее жара тает снег вокруг, принося лето в самый древний из всех земных лесов.

Она пришла в долину на вторую ночь, ступая так легко по снежному ковру, что я едва не пропустил ее. Стояла ясная ночь, освещаемая половиной луны, и я увидел ее. Сгорбленная несчастная фигурка медленно шла между деревьями к впечатляющему монументу.

Почему-то я не стал звать ее по имени. Я потуже завернулся в плащ и, выйдя из крошечной хижины, побрел через сугробы вслед за девушкой. Он шла, покачиваясь. И по-прежнему горбилась, обняв себя руками. Луна, висевшая в небе прямо за монолитом, сделала камень чем-то вроде бакена, манившего ее.

Подойдя к могиле отца, она на мгновение остановилась, глядя на вырезанную птицу, знак отца. И позвала его хриплым изможденным голосом, сломанным холодом и болью.

– Гуивеннет! – громко сказал я и вышел из-за деревьев. Она подпрыгнула от неожиданности и повернулась ко мне. – Это я, Стивен.

Она выглядела бледной. С руками, сложенными на груди, она казалась совсем маленькой, прозрачной. На длинных нерасчесанных волосах лежал снег.

Я сообразил, что она трясется. Я подошел ближе, и она с ужасом поглядела на меня. Я вспомнил, что внешне очень похож на Кристиана, тем более с густой бородой и завернутый в меха.

– Кристиан мертв, – сказал я. – Я убил его. Гуин, я наконец-то нашел тебя. Мы можем вернуться обратно, в Оук Лодж. Нам больше некого бояться.

Вернуться в Оук Лодж! Одна эта мысль наполнила меня теплом надежды. Жизнь без печали, без волнений. Бог мой, как я хотел этого!

– Стив… – сказала, нет, скорее прошептала она.

И упала на камень, скорчившись, как от боли. Наверно, путь сюда отнял у нее последние силы.

Я подбежал к ней и поднял на руки. Она охнула, как будто я сделал ей больно.

– Гуин, все в порядке. Здесь недалеко деревня. Мы сможем там отдохнуть, столько, сколько тебе захочется.

Мои руки проникли под плащ, и я с ужасом ощутил пронизывающий холод ее живота.

– О, Гуин! Нет, бог мой, нет…

Последнее слово осталось за Кристианом.

Из последних сил подняв руку, она коснулась моего лица. Ее глаза затуманились, печальный взгляд задержался на мне. Я почти не слышал ее дыхания.

Я посмотрел на камень.

– Передур! – в отчаянии крикнул я. – Передур! Покажись!

Камень над нами молчал. Гуивеннет еще сильнее съежилась в моих объятиях и вздохнула, тихий звук в холодной ночи. Я обнял ее так сильно, как только осмелился; я боялся, что она переломится, как веточка, но я должен был сохранить тепло в ее теле, должен…

Земля слегка содрогнулась, потом еще раз. Снег упал с верхушки камня и с веток деревьев. Еще и еще…

– Он идет! – сказал я молчащей девушке. – Твой отец. Он идет. Он поможет.

Но около камня появился не отец Гуивеннет. Не он держал мертвое тело Болотника в левой руке. Не призрак храброго воина возвышался над нами, слегка покачиваясь из стороны в сторону и ровно дыша; зловещий звук в темноте. Я глядел на освещенные луной черты человека, который начал все это, и у меня не было силы ни на что. Я громко закричал от разочарования, плотнее закутал Гуивеннет в плащ и прижал к себе, пытаясь сделать ее невидимой.

Он стоял так около минуты, и все это время я ждал, когда холодные пальцы вонзятся мне в плечи и поднимут меня навстречу судьбе. Но ничего не произошло. Я посмотрел вверх. Урскумуг был здесь. Он, мигая, глядел на меня, глаза сверкали, рот открывался и закрывался, показывая сверкающие зубы. Он все еще держал тело Болотника, но потом одним внезапным движением, заставившим меня подпрыгнуть от страха, отбросил его в сторону и протянул руку ко мне.

Его прикосновение оказалось более нежным, чем я ожидал. Оттолкнув мою руку, он подхватил Гуивеннет и стал баюкать ее тело правой рукой, как ребенок баюкает игрушку.

Он собирался забрать ее тело от меня. Меня пронзила острая боль, и я закричал как сумасшедший, глядя на отца через поток слез.

Тогда Урскумуг вытянул ко мне левую руку. Я какое-то время глядел на него и только потом сообразил, что он хочет. Я протянул свою руку, и он крепко сжал ее.

Потом мы обошли камень и мимо заснеженных деревьев пошли к огненной стене.

Я шел рядом с отцом, и на меня обрушилась лавина воспоминаний. На его лице я не видел ненависти и презрения; нет, только нежную печаль и сострадание. Возможно, тогда, в саду Оук Лоджа, Урскумуг так сильно встряхнул меня только потому, что пытался вернуть жизнь в мое умирающее тело. И в горлышке, когда отец колебался, слушая нас, он знал, где мы были, и ждал, пока мы не пройдем.

Он помогал мне преследовать Изгнанника, не мешал. Он – как и все в этой лесной стране – нуждался во мне и открыл в себе сострадание.

Отец положил Гуивеннет на горячую землю. Пламя ревело и поднималось до неба. Деревья вспыхивали и сгорали, ветки падали в огонь. Странное место. С меня тек пот, адский сверхъестественный жар пропитал меня. Вечное сражение, сообразил я. Стена огня никогда не движется – деревья вырастают и питают ее собой. И все это время она поддерживается говорящими-с-огнем, первыми настоящими героями нынешнего человечества.

Я было решил, что мы все трое пойдем через пламя, но ошибся.

Отец протянул ко мне руку и оттолкнул меня.

– Не забирай ее от меня! – взмолился я. Как она была прекрасна; лицо, обрамленное рыжими волосами, кожа, сверкающая в свете яркого пламени. – Пожалуйста, я должен быть с ней!

Урскумуг посмотрел на меня и медленно покачал большой головой зверя.

Нет. Я не могу быть с ней.

Но потом он сделал что-то удивительное, то, что дало мне храбрость и надежду на долгие следующие годы – жест, который будет жить во мне, как друг, всю вечную зиму, которую я проведу в соседней деревне вместе с неолитами, стерегущими камень Передура.

Он коснулся пальцем тела девушки, потом указал на стену огня. А потом показал, как она возвращается. Ко мне. Она вернется ко мне, опять живая, моя Гуивеннет.

– Когда? – умоляюще спросил я. – Сколько мне придется ждать? Сколько?

Урскумуг нагнулся к девушке и подхватил ее. Он протянул ее ко мне, и я прижал губы к голодным губам Гуивеннет. Закрыв глаза, с трясущимся телом, я снова и снова целовал ее.

Наконец отец опять взял ее и повернулся к огню. Он бросил большой ком земли, и на мгновение пламя умерло. Я опять мельком увидел горы; потом вепрь пошел мимо сгоревших деревьев в безвременье. Вот он оказался рядом с почерневшим стволом, выглядевшим как человек, отчаянно вскинувший руки к голове. А потом его фигура исчезла. Мгновением позже опять взметнулись языки пламени, и я остался один, с воспоминанием о последнем поцелуе и с радостью от увиденных в глазах отца слез.

Кода