Михаил ГершензонЛЕТЧИК МИШКА ВОЛДЫРЬ
I. Как Мишка раздобыл для Ленки валенки
У Мишки Волдыря была обувка — еще покойного отца сапоги. Если понадрать со стен афиш, поразмять их и обвернуть ими ноги — и сапоги на ногах не болтаются и тепло. А у приятельницы его, Ленки, башмаки совсем развалились.
Шел Мишка вечером по Красной площади.
Холод, у Мишки зуб на зуб не попадает. Метель метет, — навалит сугроб и слижет, навалит сугроб и слижет.
Мишка все больше к стенам жмется.
Идет он мимо музея. Этот музей Мишке знаком был хорошо: иногда сторож в переднюю комнату пускал обогреться.
Идет Мишка мимо и видит: в подвальном этаже в окне отдушина заткнута теплою вязаной тряпкой. Он тряпку потянул, где-то она там зацепилась; дернул и тягу. До сада добежал — оглядел. Должно быть, самодельная, вязаная шаль была. Нитки толстые, шерстяные, двух цветов— темно-зеленые и светло-зеленые. Только кусок оборванный и небольшой.
Пришел Мишка на вокзал, разыскал Ленку.
— Смотри, — говорит, — чего я принес. Делай себе башмаки.
Ленка сперва обрадовалась а потом прикинула и говорит:
— Нет, из этого башмаков не выйдет. Мало здесь. Я буду это на шее носить.
— Ну, если на шее, тогда лучше я буду. У тебя пальто, все-таки, потеплее моего.
И правда, у Ленки настоящее пальто было, а у Волдыря — не разбери-поймешь.
Надел он тряпку на шею.
А на другой день вечером опять идет мимо музея.
Глядь, — второй кусок тряпки, — того же самого платка кусок!
«Чудеса! — подумал Мишка. — Склад у них здесь, что ли!»
И стало тут ему интересно, кто внутри живет. Оглянулся, — на площади — никого, только метель сугробы перебрасывает с места на место. Стал бочком, заглянул вниз, в подвал.
Их, какой глубины подвал! Лампочка светлая под потолком, а по комнате человек расхаживает с ребеночком на руках, песни поет, что ли.
В углу — люлька.
Взялся Мишка за тряпку, рванул, — и за пазуху.
Чуть не до вокзала бежал. Всю дорогу радовался. Ведь вот счастье — два раза подряд!
Ленка пуще того обрадовалась, Сейчас же принялась распускать вязанье. Долго канителилась, смотала два больших клубка. Хорошо она умела вязать, приютская наука пригодилась. А все таки провозилась два дня.
Зеленые вышли, толстые, теплые чулки — теплее валяных.
— Мастер Пепка сделает крепко, — сказала Ленка, топнув ногами по снегу.
Вот как Мишка Волдырь раздобыл для Ленки валенки, тогда еще, когда жил с ребятами в III классе вокзала Северных железных дорог. Тому прошло много времени.
II. Как Мишка заспорил, что полетит на аэроплане
Кочерыжка был славный парень, что называется рубаха-парень. А главное дело — весельчак.
Когда на него веселость найдет — ему сам черт не брат, — море по колено.
Бегает он в своем пиджаке по вокзалу, прохолодал, издрог весь, дрожит, как осиновый лист, и кричит:
— Дрожжи! Дрожжи! Кому свежие дрожжи!
Дрожь свою, значит, продает.
Потом сел рядом с Волдырем и Ленкой вшей бить.
Кочерыжка вошь поймает, непременно ей споет песенку:
— Вошь, вошь,
куда ползешь?
— На Хитров рынок.
— А пропуск есть?
— Нема.
— Вот тебе тюрьма.
— Мы — говорит, — вшей без пропуску не пропускаем — размениваем.
— Знаете вы, — говорит, — ребята, как Петька прошлым летом на зонтике полетел?
— Как так на зонтике?
— Очень просто, на японском зонтике. Мы с ним тогда забрались к одному старику во второй этаж. Старик куда-то ушел. Я был тогда по первому разу, а Петька — бывалый.
Бросил он отмычки и финское перо на стол и стал шарить по ящикам.
— Ну, — говорит, — ты чего стал? Струсил?
А я и верно, что струсил.
Только Петька тогда ничего не нашел, кроме пары серебряных ложек, подстаканника и японского зонтика. Дурацкий был зонтик. Широченный, будто палатка, весь из клеенки.
— Я такие зонтики видал, — сказал Мишка Волдырь — Они без железок совсем, а на прутиках, вроде как на камышинах.
— Вот, вот, — кивнул Кочерыжка. — Основательный зонтик. Сунул мне Петька зонтик, — держи, говорит, идем.
И как раз в ту самую минуту внизу в дверь постучали: квартира была во втором этаже, а дверь входная — внизу.
— Видишь, говорю, Петь, вот мы и влопались. Если по-моему, то нужно дверь открыть, и разом им под ноги.
А внизу все стучат.
— Нет, — он говорит, — это не пройдет. Сидеть нам с тобой за решеткой.
Стоим мы так и ждем. Внизу тихо стало, — видно за милиционером пошли. Мы с Петькой к окну подошли, открыли. Где там! Высоко, разобьешься в куски. А спрыгнуть хорошо бы, переулочек пустой, — ни души.
Те вернулись, постучали и стали дверь вскрывать. Мы смотрим, со страху зубами ляскаем.
Сперва замок не поддавался, а потом дверь шевелиться начала — верно, раскачали замок. Вдруг Петька зонтик в руки, «Я, — кричит — прыгаю на зонтике вниз. Не дамся им, душегубам, не хочу!».
Развернул он зонтик, выставил его боком в окно и ахнул вниз.
— Ну ты! — вскрикнула Ленка.
— И не разбился? — спросил Волдырь.
— Нет, не разбился. Зонтик сдержал.
Кочерыжка нахмурился.
— Ну, а ты?
— Меня сейчас же за руку. Преступление на эфтом месте. И отправили в дефективный дом.
Ребята давно бросили бить вшей. Они сидели и думали про этот случай.
Долго все молчали.
— А если бы он с пятого этажа спрыгнул, разбился бы? — спросил Мишка.
— По-моему, разбился бы.
— А я бы и с пятого спрыгнул. Летчики ведь — вон с какой высоты, прямо с ероплана прыгают.
— Ну, у них парашюты есть.
— А что парашют? Тот же зонтик!
— Режь меня, я бы на парашюте не прыгнула, — сказала Ленка, — и на ероплане бы не полетела.
— Чудачка! Мне только давай!
— Да, посади тебя в ероплан — запоешь.
— Я тоже думаю не полетишь. Очень уж страшно. Ну, съяпонишься!
— Хошь, полечу? — тряхнул головою Волдырь.
— Полетишь! Хо-хо-хо-хо, — захохотал Кочерыжка.
Ленка тоже засмеялась.
— Вы чего ржете? — вспылил Мишка. — Прибью, право слово, прибью!
— А ты не бахвалься!
— Спорим, полечу! — сказал Мишка и хлопнул Кочерыжку по руке. А Ленка перебила руки.
Так Мишка Волдырь заспорил, что полетит на аэроплане.
III. Как Мишка полетел на аэроплане
Пришли ребята с Мишкой Волдырем во главе, на церковный двор. Заготовлена там попу ловушка: землю ребята водой полили, заморозили и сверху снегом засыпали. Поспели в самый раз. Попище пузом тяжел и идет медленно. Шаг шагнет — постоит. Шаг шагнет — постоит. Еще медленней идет, чем всегда. И что-то все такое противное бормочет. И будто и пузо у него тяжелей, чем всегда.
Схоронились ребята за углом, ждут. Ну, как направо, к пономарю свернет? Ув-ва! Наверно свернет. Нет, не свернул. Вот-вот-вот… вот-вот-вот… Хлоп! Ка-ак поскользнется! Да как поедет! Да как врастяжку!
И как встанет и как заревет голосом Микитки Петухова.
— Микитка!
Ребята из-за угла к нему, а он заливается:
— Жулики вы! Подлецы! Я думал всю церковь обману, все меня за попа примут, а вы мне все испортили!
— Как же ты, Микитка, здорово попом оделся!
— Да, здорово. Все утро рожу кирпичом тер, с паклей возился, бороду прилаживал, а теперь — на-ко-ся! вся по отклеилась! И подушки все порасползлись, никакого виду нет.
— Где же ты, Петушок, рясу взял?
— Моя ведь сестренка, Дунька, у попа служит. Он ее прибил, она, значит, со зла у него старую рясу подлапала. День-другой, говорит, подержать можно, не хватятся.
— Ну, брат, не горюй. Мы эту штуку отмочить всегда успеем. Только испортил ты нам дело, — мы тут было для батюшки каток устроили.
— Вот уж нашла коса на камень, — засмеялся Мишка Волдырь.
Когда все вернулись и уселись вокруг стола, Мишка Волдырь стал рассказывать.
— Поспорили мы, значит, полечу я или не полечу. А я по правде лететь вовсе не боялся. Наше дело простое: упадешь — не пропадешь, встанешь и пойдешь. На другое же утро я наладил на Ходынку. Вышел это я и прямо на меня трамвай номер шесть. Я мимо кондукторши на переднюю площадку; еду. Буржуйчик один тут случился, обхвата в четыре, — я за ним, как за горой. Еду я, а до Ходынки не ближний свет, — тут-то меня оторопь взяла. Ну, скатушусь! Это тебе не с дерева упасть.
Вот она и Ходынка. Сколько видно — все забор, забор и забор. А внутрь — тпру, дяденька! Двое ходов — с одного угла ход, с другого— ход. В дверях часовой — пропуска смотрит.
Подошел я к одному часовому.
— Пусти меня, говорю, дяденька, пройти.
А он засмеялся.
— Ишь ты, говорит, муха, туда же!
Я наседаю.
— Мне очень, говорю, нужно посмотреть, как летают.
— Ну, вот и смотри!
Тут прямо из-за забора — р-р-р… вылетел самолет, низко так, что я аж пригнулся. Крылья в стороны, и пошел, и пошел, и пошел, — все кверху забирает. Гул, — ветром даже пахнуло от него. И человека видать, и даже видать, как под самолетом колесики еще вертятся — с разгону.
Не пустил, проклятый.
Я так смекаю, и просить нечего, нужно изворотом брать.
— Эх думаю, — был бы тут Кочерыжка!
Глядь, а Кочерыжка с трамвая спрыгивает.
Приехал, значит, посмотреть, как я летать буду. Мы с ним раз, два, — он в сторонку отошел, из кармана ножичек вынул, и стал забор колупать — гляделку делать.
А я стою, жду, пока караульный с места снимется, побежит за Кочерыжкой. Мы у второй двери устроились; первый караульный сразу раскусил бы, в чем штука.
Только ковыряет Кочерыжка, ковыряет, а часовой хоть бы что!
Не вытерпел Кочерыжка, ко мне подходит.
— Я, говорит, уже целую дырку провертел, инда рука устала.
Тогда я ему говорю: — лезь на забор.
— Полезешь на него, как же, — говорит Кочерыжка. — Уцепиться не за что.
— А ты в дырку палочку какую-нибудь вставь, о нее обопрись.