Через час после ужина паладины с кадетами, взяв из тренировочного зала циновки, пошли на южную башню, гадая по дороге, зачем это и что там будет. Впрочем, Жоан, Эннио, Анэсти и кадет Паоло Эстанса не гадали – они, будучи представителями давних паладинских династий, похоже, знали, что их там ждет. Кое-кто из сотоварищей пытался было их расспрашивать, но те только отмахивались: мол, сейчас сами всё узнаете. При этом встревоженными или мрачными они не выглядели, и другие младшие паладины и кадеты успокоились: значит, ничего особо страшного или сложного их не ожидает.
Старшие паладины их уже ждали на площадке южной башни. Посередине стояла большая жаровня, в которой пылал огонь, а над ней, на треножнике – котел, наполненный кипящей водой. Кавалли с задумчивым лицом стоял у этого котла и медленно водил рукой над ним, равномерно сыпля что-то из маленького мешочка. Филипепи, оглядев всю толпу младших паладинов и кадетов, удовлетворенно кивнул, показал рукой на площадку:
– Располагайтесь вокруг огня. Сегодня у вас будет особенная ночь.
Робертино потянул носом, пытаясь понять, чем пахнет от котла, многозначительно хмыкнул, выбрал себе место с подветренной стороны под зубцом, развернул циновку и уселся на нее, скрестив ноги. Рядом в той же позе сел Жоан, а потом и остальные, расположившись по периметру площадки. Всем было очень интересно, зачем они здесь и что варится в котле, ну и немного страшно при этом, конечно. Ясно одно: это тоже какое-то испытание, не чай же их Кавалли позвал пить, в самом деле.
Дождавшись, пока усядутся все, Кавалли оглядел их и сказал:
– Корпус – братство посвященных. Корпус уравнивает всех. Мы все – рыцари Девы. Для Нее нет разницы, знатного происхождения Ее рыцарь или нет, законнорожденный или бастард, или вообще подкидыш – Она принимает нас не за это. Я знаю, что кое-кто из вас иной раз забывает эту простую истину, – он внимательно глянул на Маттео, потом перевел взгляд на Ренье. Оба смутились.
– Вы всегда должны помнить, – он коснулся аканта на своем плече. – Независимо от нашего происхождения мы – рыцари Девы и личные вассалы короля, а это выше, чем любое происхождение по крови. Носить паладинский мундир – большая честь. Понимаю, вы слышите это часто, но это не пустые слова. И сегодня вам придется пройти испытание, которое поможет вам осознать это. И не только это… И возможно, кто-то из вас не сумеет его пройти.
Ринальдо Чампа раскрыл большую шкатулку, которую до того держал в руках. Это был простой ящик из яблоневых досочек, покрытый резьбой в виде акантов. Из ящика Валерио Филипепи достал объемистую серебряную чашу с двумя ручками, очень старую на вид, но при этом не потемневшую – видно, ее часто чистили и полировали.
– Алевендские язычники называют нас вечными женихами Девы, полагая, что это звучит пренебрежительно, – старший паладин Валерио поднял чашу повыше, и на ясном серебре заиграли отблески пламени. – И не догадываются, что в этом есть доля истины. Мы обещаемся Ей, отдаем Ей свою верность... на всю жизнь, какая отмерена нам богами, а бывает, что и в посмертии многие из нас служат Ей. Кое-кто из вас это уже осознал, кое-кто – нет, но сегодняшняя ночь поможет вам понять и принять это… Или нет. Ведь решиться на такое служение непросто, и кто-то, возможно, так и не сможет. В этом нет ничего постыдного, просто – не судьба.
Кавалли посмотрел на кадета Рикардо и сказал:
– Иногда бывает, что паладин посвящен не Деве, а Матери, Судии или Мастеру. Редкий случай – и особый. Но быть рыцарями Девы таким паладинам это не мешает, Она принимает их служение и одаривает милостью так же, как и своих посвященных… и испытания они проходят почти те же, пусть и служат не только Ей.
Рикардо кивнул.
Кавалли взял чашу, зачерпнул из котла кипящий отвар:
– У всех нас были свои причины прийти в Корпус и выбрать этот путь. Причины у всех разные. Не в обычае нашего братства спрашивать о них ради праздного любопытства. Но сейчас это не любопытство, а часть испытания. Мы все – братья в служении, и должны знать, что привело в это служение каждого из нас. Не обязательно рассказывать всё, упоминать подробности… Главное – говорить правду.
Он отпил из чаши и сказал:
– Я – Андреа Кавалли, бастард барона Дамиано Альбамонте и белошвейки Люсьенны Кавалли. Отец официально не признал меня, но обеспечил мне достойное воспитание и образование… А в восемнадцать лет я ушел в Корпус. Не по зову сердца, а по обычаю моей родины Плайясоль. Зов сердца проснулся позже, и я понял, что мое место – здесь, до конца моих земных дней.
Чашу взял Валерио Филипепи, сделал глоток:
– Мещанская семья Филипепи в реестрах числится как ремесленники-изготовители ключей и мелкие торговцы, но на деле печально известна в Модене, да и во всем Понтевеккьо, как целая династия профессиональных воров и мошенников. Мой дед по прямой линии долгое время был главой понтевеккийской подпольной гильдии воров, и меня готовили ему в наследники. Одним из испытаний было провести день в образе убогого паломника, и принести вечером пятьсот реалов. Добыть их следовало, попрошайничая и обчищая карманы. Было Весеннее Равноденствие, и к Зеленому Холму со знаменитым Моденским храмом Девы пришло множество паломников. Я ходил по толпе, прикидываясь придурковатым горбуном, и обрабатывал карманы и кошельки… А потом увидел Ее. Она смотрела мне прямо в душу, и видела насквозь. Это длилось всего мгновение, и казалось только игрой света на витраже, но я не смог забыть этот взгляд. И утром следующего дня удрал в столицу, прямо в Корпус. И вот уже тридцать лет я здесь.
Он отдал чашу Чампе. Мартиниканец чуть улыбнулся, тоже отпил и сказал:
– Род Чампа – потомки последнего царя Чаматлана Аматекуталя Безжалостного и Клеменцы Чампы, посвященной Девы. Тогда в Чаматлане уже тайно ширилось Откровение, многие принимали Веру, а жрецы и царская гвардия хватали всех, кого подозревали в отречении от кровавых чаматланских богов… Схватили и Клеменцу. Она была красавицей, и Аматекуталь возжелал сделать ее своей наложницей, а чтобы сломить ее, изнасиловал на алтаре богини Атлакатль, принеся в жертву ее девственную кровь. Клеменца родила сына и умерла в родах. А через десять лет после этого Чаматлан, последнее из языческих царств, пал под натиском Куантепека и Тиуапана. Аматекуталь, не желая признавать поражение и принимать Веру, бросился в жерло вулкана. Сын Клеменцы принял Веру и взял в честь матери имя Клемент, а когда вырос, то дал клятву, что отныне в его роду в каждом поколении будут посвященные Девы. Для нас, потомков Клемента Чампы, великая честь – исполнить эту клятву, и эту честь надо еще заслужить. Я с детства желал стать паладином, и ни разу не пожалел о том, что мое желание исполнилось.
Младшие паладины и кадеты (кроме мартиниканцев, которые как раз это прекрасно знали) смотрели на него с уважением и удивлением. А Ринальдо Чампа передал чашу Оливио. Тот осторожно принял ее, сделал глоток, ничуть не удивившись тому, что питье в чаше не обжигает. Сказал, глядя в чашу:
– Я, Оливио Вальяверде и Альбино, рожденный в законном браке от графа Модесто Вальяверде и доньи Лауры Моны Альбино и Кампаньето, пришел в Корпус от отчаяния, желая найти место, откуда меня не достанут ни наставники Ийхос Дель Маре, ни отец. А потом я понял, что это именно то место, куда я и должен был прийти, ведь Дева дала мне силы не сойти с ума и не сломаться, когда в гардемаринской школе меня избивали, насиловали, унижали, морили голодом и сутками держали голым в грязном холодном карцере.
Он отдал чашу Тонио, рассудив, что, по всей видимости, ее полагается передавать по старшинству – не возраста, а службы. Подняв глаза, заметил, что многие сотоварищи смотрят на него с уважением, даже Маттео, известный своей заносчивостью и себялюбием.
Тонио отпил, вздохнул и сказал:
– Я, Тонио Квезал, пришел в Корпус по собственному желанию. Не могу сказать, что по зову сердца, но, по крайней мере, я не сожалею, что оказался первым в нашем роду, кто решил посвятить себя Деве, пусть даже моя родня этого и не понимает...
Следующим по старшинству службы считался Жоан. Он глотнул горько-сладкого настоя:
– Я, Жоан Дельгадо, пришел в Корпус, чтобы исполнить давний обет нашего рода. Не хотел, честно говоря, очень не хотел. Но деваться было некуда. А раз пришел – то надо служить как положено, и обеты соблюдать. Дельгадо своих обещаний не меняют, наше слово твердое.
Жоан передал чашу Робертино. Тот втянул запах напитка, отпил и сказал:
– Я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, пришел в Корпус по обету моих родителей. Не знаю, выбрал бы я этот путь, если бы у меня был выбор... Но я здесь, и думать о том, как могло бы быть, не имеет смысла.
Чаша перешла к Эннио, он тоже был краток:
– Я, Эннио Тоноак, как и Жоан, и сеньор Ринальдо, пришел в Корпус по семейной традиции. Для нас это большая честь, и я рад, что могу отдать свое служение Деве, как это делали многие из нашего рода.
Следующим был Бласко:
– Я, Бласко Гарсиа из мажеской сальмийской династии Гарсиа, пришел в Корпус, чтобы показать своей родне, что даже такой негодящий маг, как я, может чего-то добиться. И чтобы действительно добиться куда большего, чем работа мастером светошариков или пожарным магом.
После Бласко настала очередь Анэсти, он отпил и, пожав плечами, сказал:
– Я, Анэсти Луческу, пошел в Корпус потому, что так принято в нашем роду – младшие сыновья уходят в паладины или в священники. На этот счет нет никаких обетов, просто традиция. Да и куда еще нам деваться-то, если к семейному ремеслу способностей нет, а у семьи – денег на то, чтоб чему другому научить. Не в солдаты же идти, для нашего рода, хоть мы и не дворяне, это как-то зазорно.
Он передал чашу Луке Мерканте, история которого оказалась такой же, с той только разницей, что Лука был из доминского рода, паладинов в котором раньше не водилось.
Чаша опустела, Кавалли ее снова наполнил и вручил Алессио Эворе. Тот сделал глоток, вздохнул: