Зато понравилась худая черная дворняга, которая независимо ходила по рынку среди покупателей. Ее никто не продавал, она была сама по себе, и в глазах ее светилось дерзкое превосходство над благородными, но подневольными сородичами.
Шурка не удержался, шепотом сказал Женьке:
— Она здесь среди собак самая счастливая, верно?
И Женька понимающе кивнула. И коса ее щекотнула голый Шуркин локоть.
А Кустик упрямо тянул компанию дальше.
И они оказались среди прилавков, уставленных аквариумами.
В зеленоватой воде таилась прохлада океанов. И каждый стеклянный ящик был как частичка Атлантики или Средиземного моря… Стайки всевозможных рыбьих пород носились среди водорослей и пузырчатых воздушных струек. А в трехлитровых банках жили рыбы-одиночки, покрупнее: серебристые и золотые, глазастые, важные…
К плоскому стеклу аквариума подплыла пунцовая рыбка. Размером в половину Шуркиной ладони. С блестящей, словно красная фольга, чешуей. С длинными прозрачными плавниками и пушистым, как вуаль, большим хвостом. Глянула понимающим, почти человечьим глазом…
— …Ну, ты чего? Пойдем дальше! — Кустик дернул Шурку за рубашку.
Шурка отвел от аквариума глаза. Усилием воли прогнал из груди холод. «Ерунда. Просто похожа, вот и все…» Ребята смотрели на него удивленно.
— Загляделся на рыбку, — сказал он виновато.
— Это алый вуалехвост, — разъяснил Кустик.
— Откуда ты знаешь! — возмутилась Тина. — Ты же никогда рыбами не интересовался!
— Просто придумал. А что, разве плохо?
«Неплохо», — мысленно одобрил Шурка.
А Тина сказала:
— Чучело ты, Куст…
— А ты…
— Пошли дальше, — велел Платон.
Дальше были всякие рептилии и земноводные. Руки худого коричневого мужика обвивала пятнистая серо-зеленая змея. Длиннющая! Шурка содрогнулся, а Женька рядом с ним ойкнула.
За стеклами часто дышали большущие бугристые лягушки. Сновали ящерицы и тритоны. Еще несколько змей — с желтыми животами — сплелись в клубок. Шурка передернулся опять.
— Ага, ужас… — шепотом согласилась Женька. — А вот это животное ничего, симпатичное даже… — В отдельной банке сидела бурая добродушная жаба. Задумчиво мигала пленочными веками…
— Вполне, — охотно откликнулся Шурка.
— Смотрите, вот они! — вдруг шумно обрадовался Кустик.
— Кто?..
— Где?..
— Вот! Неизвестные существа!
Существа эти были большие, в полметра длиной, ящерицы. С удивительно пестрой — радужными пятнами — раскраской и зубчатыми гребешками на спинах. Они нервно били хвостами и порой вставали на задние лапы, а передними, похожими на ручки лилипутов, брались за прутья решетки. И глазами своими — с кошачьими зрачками-щелками — смотрели на людей очень осмысленно.
Так осмысленно, что вся компания на полминуты притихла.
Наконец Тина откинула робость.
— Ну, конечно! Жители планеты Бумбурумба! Прилетели, попали в плен и продаются под видом земных каракатиц.
— Сама ты каракатица, — сказал Кустик.
— Это хамелеоны, — решил Ник.
Платон возразил:
— Хамелеоны часто меняют окраску, но такими разноцветными они не бывают.
— Может, вараны? — вставил слово Шурка. Он не был силен в зоологии. Но чувствовал, что никакие это не пришельцы, хотя и странные создания.
— Точно. Из жаркой пустыни, — поддержала его Женька.
— В пустынях ящерицы желтые, — не согласился Ник.
— Скорее уж с Амазонки, — решила Тина.
— Давайте спросим продавца, — предложила Женька. И посмотрела на Шурку.
Все продавцы рептилий были как на подбор хмурые, небритые и неразговорчивые. И этот — такой же. Но Женька смотрела выжидательно, и Шурка — что делать-то? — набрался храбрости:
— Скажите, это какая порода?
Продавец отозвался, не взглянув:
— Сам ты порода. Гуляй, мальчик, все равно не купишь…
Шурка виновато глянул на остальных, развел руками.
— Пошли, ребята, — с вызовом сказал Платон. — Они этих крокодилов на мясо разводят.
И все шестеро выбрались из толпы любопытных на свободный пятачок.
— Скажешь тоже, «на мясо»! — запоздало возмутилась Тина. — Гадость такая…
Кустик задумчиво спросил:
— Интересно, у этих ящериц хвосты отрастают, если оторвать? У маленьких отрастают, а вот у таких… А?
— Тебе не все ли равно? — сказала Тина.
— Интересно же. У этого свойства специальное название есть. Ре… регни…
— Регенерация, — сказал Шурка, радуясь, что может поддержать разговор. — Способность к восстановлению живых тканей. У людей она тоже есть.
— Не выдумывай! — опять возмутилась Тина.
— Но ведь волосы-то у нас растут! И ногти!.. А у некоторых такая склонность — повышенная. Вот у меня волосы, например, то и дело обрезать приходится. И царапины заживают почти сразу. Там, на горке, я ногу колючками до крови ободрал, а сейчас уже — ничего. Вот… — Он дрыгнул ногой. На щиколотке был еле заметный след — словно неделю назад кошка царапнула.
— А разве была кровь? — обеспокоилась Тина.
— Была, я помню, — сказал Ник.
— Это у тебя от природы такое свойство? — спросил Платон. — Или его можно в себе выработать?
— Не знаю… Это после операции.
— После какой? — тихо спросила Женька.
Шурка вздохнул:
— На сердце…
— Ух ты, — уважительным шепотом произнес Кустик. — Слушай… А если палец оторвать, он у тебя тоже вырастет?
— Не знаю, я не пробовал, — серьезно сказал Шурка.
— «И все засмеялись», — подвел итог Платон. И все правда засмеялись. А Женька объяснила:
— Это у нас поговорка такая. В журнале «Костер» есть раздел со всякими анекдотами, которые обязательно кончаются этими словами. Иногда совсем не смешно. Ну и вот, если кто-нибудь ляпнет глупость…
— Разве я ляпнул глупость? — обиделся Кустик.
— Я не про тебя… Кустик у нас умный, только в нем фантазии через край. Иногда бывает, что такую историю сочинит, что… фантастичнее всякой фантастики.
— А бывает, что и на краешке правды, — вставил Платон.
— Хватит вам. Пошли лучше по птичьему ряду, — насупленно сказал Кустик.
И они пошли.
Здесь стоял свист и щебет. В клетках прыгали и шуршали крыльями щеглы, канарейки и волнистые попугайчики. В громадном количестве. Кучка людей слушала, как большущий белый какаду на плече у хозяина разговаривает по-испански. Другой крупный попугай — зеленый и хохлатый — в широкой клетке кувыркался на жердочке. А в клетке по соседству — высокой и узкой — сидел, прикрыв глаза, серый орел. Облезлый, неподвижный и гордый…
— Мне птиц в клетках всегда жалко, — сказала Женька. Вроде бы всем, но Шурка понял: прежде всего ему. — Взяла бы да всех повыпускала…
— Попугаи на воле не выживут, — резонно заметил Платон.
Птичий ряд кончился. Ребята опять вышли за изгородь. Вдоль нее стояли киоски: с кормом для птиц и рыб, а заодно и для людей — с бананами, шоколадными батончиками, пивом и карамелью.
Тина сморщила нос.
— Куда смотрит санитарная инспекция! Разве можно торговать едой в таком месте!
И в самом деле, даже здесь, за границей рынка, пахло птичьим пометом, прелым сеном и всем, чем пахнет в тесном зверинце.
— Подумаешь! Сейчас экология такая, что заразы во всех местах полным-полно, — отозвался Ник. И всех, начиная с себя, пересчитал пальцем. — Шестеро. Каждому по половинке…
Он отбежал и скоро вернулся с тремя желтыми, в коричневых веснушках, бананами. Ловко разломал их пополам.
— Спасибо… — бормотнул Шурка. Неужели его считают уже своим? Или это просто так, из вежливости? Ну да, не будут же пятеро жевать, а один смотреть. Но все равно он был рад. Тем более что его половинка оказалась от того же банана, что и Женькина. Случайно, конечно…
Неподалеку врос в землю красный облезлый фургон. В тени его была самодельная скамья — доска на кирпичных столбиках. Приют для любителей пива. Сейчас тут никого не оказалось, и все шестеро устроились на пружинистой доске. Шурка не посмел сесть с Женькой и очутился между Кустиком и Тиной (с ее жарким свитером).
Покачались на доске, сжевали спелую вязкую мякоть.
— Бананы — лучший российский овощ, — назидательно сказал Ник.
— Помидоры вкуснее, — отозвался Кустик. Он отдувал от лица налетевший тополиный пух.
— Но дороже, — возразил Ник.
— Лучше бы мороженое купил, — упрекнула его Тина. — А то с бананов только пить хочется.
— Ты же простуженная! — Ник даже подскочил от возмущения.
— Ты же «кха-кха» и «кхе-кхе», — напомнил со своего края Платон.
— У меня же не ангина, а хрипы в бронхах. Мороженое на это не влияет.
Шурка прыгнул со скамьи:
— Подождите! — И помчался туда, где продавали эскимо.
На шесть порций ушли все деньги, что дала баба Дуся. «Вот тебе и картошка!» — с бесшабашностью подумал Шурка. И еще мелькнула мысль, что баба Дуся будет права, если свое обещание насчет полотенца претворит в жизнь. Ну и пусть!
— Ух ты-ы… — благодарным хором сказала вся компания, когда Шурка примчался назад.
— Ты небось разорился в дым, — смущенно заметил Платон.
— Ерунда! — Шурка всем вручил эскимо, лишь перед Тиной задержался: — Тебе правда можно? Не повредит?
— Не повредит, не повредит!
— Да сочиняет она про бронхи, — звонко подал голос Кустик. — Ей просто новыми лосинами похвастаться захотелось. А свитер натянула, чтобы получился этот… костюмный ансамбль.
— Сейчас кому-то будет ох какой ансамбль… — Тина приподнялась. — Ой… кха…
— Ты, Куст, бессовестный, — заявила Женька. — Что ты к ней пристаешь? Над тобой же не смеются, что ты в таких доспехах…
— А я виноват, что у меня аллергия на пух?! — очень болезненно среагировал Кустик.
— Дурь у тебя, а не аллергия, — заявила Тина. — Щекотки боишься, как чумы…
— А ты… Алевтина, Алевтина, разукрашена картина…
— Ох, кто-то сегодня допрыгается, — сказал в пространство Платон. — Ох, кто-то скоро заверещит: «Ай, не надо, ай, больше не буду…»
— Больше не буду! — Кустик торопливо пересел на дальний край доски.