Борька вдруг разозлился от Маринкиного вопроса. Вообще говоря, ничего дурного в нем не было — наоборот, проявляла заботу. Если бы его, например, Оля Озерная спросила, не проголодался ли он, ему было бы очень приятно. Может, и разозлился-то Борька как раз оттого, что это не Оля спросила. Он даже не ответил, просто молча покачал головой.
— А может, съедим по бутербродику? — продолжала приставать Маринка.
Как и все ребята, Маринка была в туристских ботинках, штанах и штормовке. Но быть до конца как все Маринка, видимо, не может. Поэтому в ушах у нее болтались две огромные, в пол-ладошки, висюльки алого цвета.
— Это еще что такое? — Борька тронул одну из серег пальцем.
— Тебе нравится? — расплылась в улыбке до ушей Маринка.
— Очень! — взорвался Борька. — Я просто в восторге, мадемуазель! Ты, собственно, куда собралась — в поход или на танцульки? А то давай: платье с разрезом, — Борька показал, до какого места должен доходить «разрез», — туфли на шпильках и вперед — на Селигер!
Лицо у Маринки стало цвета помидора. Она уже не смеялась. В глазах застыли слезы.
— Ты… ты…
Так и не закончив фразу, Маринка вылетела из купе.
Ну что Борька такого сказал? И вообще, не поймешь этих девчонок. В лагере — вон какая смелая была! Когда занимались на буме (это то самое бревно на вкопанных в землю столбиках), то никто, даже Борис Нестеров, не мог дойти до конца. Сначала вроде нормально идешь — оно и не очень узкое и закреплено наглухо. А потом с каждым шагом бум все сужается и сужается и ходит-раскачивается под ногами. Раскидываешь широко руки — держишь баланс, шаги становятся все мельче и осторожнее. А последняя часть бума — это уже не бревно, а гибкий хлыст. Она небольшая, эта часть, — всего полтора метра. Два нормальных шага. Но как же трудно их сделать! Одни просто не доходят: чуть наклонишься вбок — и соскальзывает, не удерживается на буме нога. Другие сами спрыгивают: страшно становится — того и гляди отшвырнет тебя в сторону хлыст-катапульта. В общем, до самого конца добралась одна Маринка. Она не стала осторожничать, а стремительно пробежала по гибкому концу. И добежала. Разогнувшийся конец бума отбросил ее метра на три. Маринка упала на бок. Даже инструктор Коля бросился к ней: побоялся, что расшиблась. Да ей и в самом деле было больно. Не могло не быть. Но Маринка поднялась — ни слезинки в глазах. Улыбается — будто падала не на голую землю, а на толстый слой поролона, как прыгуны в высоту. А сейчас ни с того ни с сего разревелась! Нет, все-таки с парнями как-то проще разговаривать.
В соседнем отсеке-купе Денис рассказывал про свою фехтовальную секцию.
— На музыку меня родители определили, а вот в фехтование я сам пошел. Пятый класс, «Три мушкетера» — любимая книга…
Борьке хоть и слышно через стенку, но все равно он решил перебраться в соседнее купе. Свободных мест там не оказалось — пришлось остаться в проходе. Рядом с Денисом сидела Оля Озерная. Борька и не заметил, когда она пришла к ним в вагон.
— Вот кажется вроде, что фехтование — дело в наше время бесполезное, — продолжал Денис. — Дуэлей нет, воюют другим оружием. Для самозащиты есть самбо, бокс. А у меня в прошлом году была такая история. Возвращался как-то вечером домой, вдруг подходят трое. Ну, как водится: «Эй, ты, дай двадцать копеек». А на улице темень, народу никого.
— Ой какой кошмар! — Оля с испугом посмотрела на Дениса.
— Ну вот, а я тогда после вывиха с тросточкой ходил.
— Такой сильный был вывих? — тем же испуганным голосом спросила Оля.
— Пустяки, все давно прошло, — нарочито небрежно ответил Денис. — В спорте всякое случается. Но тогда нога еще побаливала. И ситуация: с больной ногой не убежишь, помощи ждать неоткуда. Так знаете, что я сделал? Использовал тросточку вместо рапиры. Они ко мне подойти не смогли. Если грамотно работать — я как-нибудь покажу, — запросто можно отбиться. А кажется, что рапира — оружие далекого прошлого, пережиток.
— Ты просто молодчина! — В Олиных глазах нескрываемое восхищение.
Врет он все, и никакой он не молодчина! Борька эту историю слово в слово в какой-то детской книжке читал. Вот только автора сейчас вспомнить не мог. Пижон. А она нашла тоже, кем восхищаться…
— Боря, можно тебя на минутку? — Оля только сейчас заметила, что Борька стоит в проходе.
Конечно можно! Хоть на всю смену!
— Как тебе не стыдно? — тихо-тихо сказала Оля Борьке на ухо. — Зачем ты ее обидел?
В первый момент Борька даже не понял, о ком речь. Он про Маринины слезы уже успел забыть.
— А что я ей такого сказал?
— Она же это специально для тебя…
— Что специально для меня? — не понял Борька. — Висюльки эти? А зачем они мне сдались?
— Ты совсем глупый? — Оля произнесла эти слова как-то очень грустно и как будто жалея Борьку. — Пойди и немедленно извинись перед ней.
Ну уж это дудки! Борька даже разозлился. Одно дело когда ты действительно виноват — тогда можно и извиниться. А сейчас за что? Висюльки в походе в самом деле неуместны. Вон сама Оля — ничего лишнего, издали даже не скажешь, что девчонка. То есть она, конечно, девчонка, и даже очень симпатичная, но просто понимает, что к чему.
— Вот что, — решительно сказала Оля, — если ты сейчас не пойдешь и не успокоишь Марину, то можешь считать, что мы больше не друзья.
Значит, она считает, что сейчас они друзья? Ну, это другое дело — для друга чего не сделаешь!
Маринку он разыскал в тамбуре. Спряталась от всех подальше, стоит всхлипывает. Висюлек в ушах уже нет. Ну, нашел, а дальше что? Какие слова нужно говорить плачущим девчонкам, чтобы их успокоить? Парню Борька бы сказал: «Извини, я был не прав». И все. А здесь? Известно, что женщины любят, когда им делают комплименты. Но какой он ей может сделать комплимент? Что она по буму здорово ходит? Смешно.
— Ладно тебе, — пробормотал Борька и тронул ее за плечо. И почувствовал, как она вся сжалась в комок. Сейчас еще больше разревется! — Знаешь, — неожиданно для себя самого выпалил Борька, — пойдем лучше по бутерброду съедим.
Ничего себе, нашел форму извинения! Нет, он определенно не умел разговаривать с девчонками.
Маринка повернулась в Борькину сторону. Слезы мгновенно высохли, будто их и не было никогда. На губах улыбка.
— Пойдем. Ты ведь наверняка свой сухой паек на самое дно засунул. Так что съедим мой, я все равно, кроме печенья, ничего не хочу.
В самом деле не поймешь, что этим девчонкам нужно…
— Кстати, — совсем некстати сказала Марина, — вот это, — она ловко передразнила Борькин жест, — называется не разрез, а вырез. Запомни, в будущем пригодится.
Зачем это ему в будущем знать, где у них вырез, а где разрез? Но, между прочим, паек у Борьки действительно лежит на самом дне рюкзака. Интересно, как она об этом догадалась?
Десять часов давно уже миновало, но сегодня никакого отбоя. Демократия! Недавно Борька где-то вычитал, что это слово с греческого переводится как «власть большинства». Все правильно: большинство явно не хочет в десять ложиться спать. Правда, инструктор Коля перед выездом на вокзал говорил: «В пути советую отоспаться. Первый переход всегда самый тяжелый». Но переход — это завтра. А сегодня лагерь капитана Гранта едет в триста веселом поезде.
За перегородкой зазвенели первые аккорды гитары.
В другое время Борька бы с удовольствием пошел подпевать. Тем более что там Оля. Но идти и смотреть, как она там сидит рядом с Денисом, ему не хотелось.
«Дым костра создает уют, — пели на два голоса Оля с Денисом, —
искры тлеют и гаснут сами, пять ребят о любви поют чуть охрипшими…»
Борька залез на верхнюю полку. Ему почему-то было ужасно грустно от этой хорошей песни про парней у костра, к которым непременно должны приехать те, о ком они поют, чтобы услышать их песню сначала…
Из дремоты его вырвал инструктор Коля. Не громко, как в лагере, а тихонечко он зашептал на ухо:
— Подъем. Скоро выходить.
Идти отрядам предстоит порознь. Первый отряд уже сошел минут двадцать назад. Но ровно через неделю они сойдутся вместе в назначенной точке на Селигере. Борька не попрощался с Олей, не пожелал счастливого пути. Но сейчас об этом думать некогда. Поезд тормозит у довольно большого, хотя и деревянного, здания вокзала. Коля, Борис Нестеров и Денис по эстафете принимают рюкзаки. Где чей — это потом выяснится.
Капитан Грант идет с ними. Когда он объявил об этом, еще в лагере на построении, все ребята из второго отряда дружно начали кричать: «Ура!» Что касается Борьки, то он хоть и кричал за компанию, но особого повода для восторга не видел. Под командованием Коли было бы поспокойнее. И вообще, чем меньше начальников, тем лучше. Но сие, как говорится, от Борьки не зависело.
Начало шестого. На улицах — ни единого человека. Моросит дождь. Городок в серой дымке. Он весь деревянный: добротные бревенчатые срубы, окруженные глухими заборами, массивные деревянные ворота. «Купеческие дома», — говорит Денис. В кино в таких домах действительно живут купцы. Но не мог же весь город быть заселен одними купцами!
Даже тротуары здесь сделаны из дерева. Как во вчерашней песне: «А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы».
В суматохе Борька даже забыл спросить, как называется этот город. А он уже и кончился. Когда выезжаешь из Москвы за городскую границу — кольцевую автодорогу, ощущения, что попал за город, нет. Стоят такие же многоэтажные дома, большие магазины, ездят автобусы. И хотя на дорожных табличках-указателях мелькают сельские названия, но кажется, что это по ошибке, что все равно и здесь Москва. А этот городок внезапно оборвался. Только что были дома, за ними — маленькие огороды, а затем поле, а за полем — лес в дымке. Отряд прошел километр — первый из ста пятидесяти.
7. ПЛЫЛ ПО РЕКЕ КОТЕЛ…
«В Центральном районе России погода в этот воскресный день радует отдыхающих…» — бодро сообщил диктор из висящего у Коли на шее приемника.