А ночь такая лунная.
Пушкин. До чего свободна цыганская песня. А у нас всегда принуждение, всё выходит решенье какой-то задачи. Разве иной только раз проскользнет само из души, оттого что корсет на ней где-то ослаб.
Ваня. У вас-то, Александр Сергеевич, оно и проскальзывало часто.
Иуда. Чаще, чем у других.
Пушкин. (Не обращая внимания). И одинокого сколько в цыганских песнях. Я всегда с удивленьем цыган наблюдал – табор, все вместе, а свобода у каждого своя, и попробуй ее отыми – убьет. Не тебя, так себя.
Человек. Не так там всё идеально, Сергеич, но ощутил ты верное: свобода и одиночество как две стороны монеты, и потому, что свободу нельзя ни с кем разделить, пить сей напиток можно лишь каждому одному. И вкус его переменчив от раза – от сладости упоительной, а вот в нестерпимую горечь – что хочет вдруг человек сам свободно свою жизнь оборвать.
Пушкин. Метко, князь… и страшно. Вот чувствуешь-чувствуешь, да несколько точных слов – и окончательно смысл является. (Задумывается). Я, помню, в юности замирал вдруг при многолюдности, при теплоте окружающей – что не моё оно, мне не надобное, что я скиталец между миров, а отчего-то задержан в этом случайном, маленьком и вовсе мне непонятном. Страшно становилось: как в топь зашел, и дальше ступлю – меня глубже потянет, а там, недолго, – и вовсе уж засосет.
Человек. Поэтому написал: «Поэт, живи один»?
Пушкин. (Горько – вниз головой). Другим легко советы давать, а самому не получилось.
Человек. А у тебя, Иуда, получилось, да? Один, в стороне от всего человечества… и как оно?
Иуда. (Мотает головой). Неправда.
Человек. В чем?
Иуда. Что отдельно от человечества – неправда. Скорбь и вина единят всех людей, одни это в малости чувствуют, другие – больше… А чувствуют одно совершенно самое.
Человек. А-а, и последний в этом чувстве скорби-вины – он же и первый. Вы такую диалектику с Ним разработали для объединения человечества, да?.. Только оно, вишь, не хочет на этом объединяться, нос воротит.
Ваня. Князь, не стоит о грустном. Может, чайку?
Человек. … а и приму – зелененького на этот раз! Нет, о грустном, Ваня, я еще не начинал. Если б к примеру, вот в то время, когда ты, Сергеич, на Черной речке, и перед этим (крутит в воздухе пальцами), в это самое время в Латинской Америке, междоусобие шло – са-амый разгар.
Пушкин. Интересно очень, князь.
Ваня. Да, очень интересно.
Человек. Нет, дорогие, если я про интересное это начну рассказывать в деталях, вы на коленях молить станете, чтоб я прекратил.
Пушкин. Отчего так?
Человек. От того, например, что в очередной местной войне Парагвая с Аргентиной и Перу, за два года в Парагвае в живых остался лишь каждый пятый.
Ваня. То есть… не среди военных?
Человек. Вообще, Ваня, вообще. И что даже с самыми маленькими девочками делали, вы догадались?
Пушкин. Бр-р, да как же это Бог допустил!
Человек. (Указывая на Иуду). Ты у него спроси – он непосредственно общался. А так как Бог триедин – какая разница с кем именно.
(Пауза).
Ваня. (Глядя через плечо в окно). Ой, что за явление?
Человек тоже заглядывает в окно. Ваня быстро снимает телефонную трубку.
Ваня. (В трубку). Почему на территорию пропустили?
Человек. Ба-а, цыганки!
Ваня (Улыбается) … понял-понял. (Смотрит на Пушкина). Вы что, Александр Сергеевич?
Пушкин. Желанье есть пойти посмотреть.
Ваня. Пойдите, тут по садику вообще можно гулять. Только свитерок накиньте, прохладно сегодня.
Пушкин поспешно идет в палату. К Иуде: Не угодно ли за компанию?
Тот согласно кивает.
Оба скрываются за дверью палаты.
Ваня. (Негромко Человеку). Доктор пригласил – как бы из табора пришли навестить своего любимца.
Человек. А ну-ну, неплохо задумано… оригинально весьма.
Человек подходит к окну, открывает, слышны взахлеб голоса:
Ай, милый-дорогой наш! Солнце, как здоров-жив, алмазный?!.. Дай, господин, поцелую тебя!..
Мужской голос им отвечает, возгласы продолжаются.
Человек (в окно). Здравствуйте, ромалы!
Ему отвечают.
Пушкин с Иудой быстро выходят и скрываются в коридоре.Слышен голос к Человеку:
– Красивый, кто будешь?
Человек. (Весело). Буду?! Какой есть – всегда такой буду.
– Позолоти ручку!
Человек. Ой, ну что у вас за интерес – одно и то же всегда. Я вам лучше всяких денег подарок сделаю.
– Золото дашь, камней самоцветных?!
Человек (В комнату Ване). Вот народ однозначный, и чего он их воспевал? (В окно). Лучше золота, ромалы, лучше – сейчас Пушкин к вам придет!
Голоса:
Сам Пушкин?!.. Правду, говоришь?!.. Ай, радость, все от зависти умрут – мы Пушкина видели!
Человек. Вон, гляньте, уже и идет! (Высовывается, показывает вбок рукой).
Шум радостных голосов.
Гитара пробует мотив, голоса чуть вначале расходятся, но быстро сливаются:
К нам приехал, к нам приехал Сан Сергеич до-рогой!
Саша-Саша-Саша,
Саша-Саша-Саша,
Саша-Саша… Саша-Саша, Са-аша будь здоров
Будь здоров, Будь здоров, Будь…
Ваня. Эй, чегой-то они!
Человек. (Уступая ему у окна). Стаканчик шампанского, всего. Не повредит.
Голоса спрашивают, почему долго к ним не приезжал, про памятник нерукотворный, куда не зарастет тропа и проч.
Человек. Оставь их, Вань, ты чаю мне налить собирался. И окно лучше прикрой – голоса эти канальские только для песен пригодны, а мелят всегда одно и то же.
Ваня закрывает окно, становится тихо.
– Двойную заварку?
– Спасибо.
– Князь, вот вы намекали на сговор между Иудой…
– Не намекал, я прямо спросил – что за спектакль?
– Ну-да, и вроде бы для того они, чтоб низость человеческую показать. А чего тут специально показывать-то… пейте, пожалуйста, князь… меньше ее-подлости разве было в то время?
– Никогда не было меньше. (Отпив с удовольствием). Да и больше не было – потому что всегда под самую завязку. (Напряженно и недовольно). Вот не могу понять, чего они тогда замутили.
Пауза.
Ваня. Действительно, зачем нужен крайний?
Человек (Вздрагивает). Стоп!.. Как недавно поэт произнес – от правильного слова окончательный смысл является?
Ваня. Вроде того.
Человек. Ты сейчас это правильное слово нащупал.
Ваня. Э… шутка, да, князь?
Человек. Нет, в самый серьез. «Крайний», ты сказал, зачем им «крайний». А по-другому – «нижний». Это что получается, каждый, сколько он не напакостит, может сказать: «Всё ж я не самый в этом мире дурной. Вон, Иуда, вот это гад, ух, мерза-авец! А я еще ничего». Между прочим, так при еврейских погромах и говорили, крестами себя осеняя, – и в Европе, и здесь. Для чего, скажи пожалуйста, нужно, чтобы любой негодяй утешался – есть еще хуже меня?
Ваня. (Подумав). Ну, не знаю. Сказано ведь, что «пути неисповедимы».
Человек. Это о другом сказано. Не всё можно разъяснить до конца обычному человеку. «Ис-поведать» означает поведать полностью – исчерпывающе. Нет, тут другое, и никак не могу ниточку ухватить – зачем мерзавцам самодовольное утешенье давать?
Ваня. Чтобы надежда оставалась.
Человек. Как?
Ваня. Ну, чтоб человек окончательно себя не зачеркивал.
Человек. Не получается, Ваня. Из практики не получается – никакой низости не стесняются.
Ваня. (Заметив что-то в окне). Цыгане уходят, вон уже у ворот.
Человек. А наши?
Ваня. Вроде сюда направились. И разговор у них… э, если не ошибаюсь…
Человек. Что?
Ваня. Да кажется… опять изменения будут.
Человек. Ну увидим сейчас. Кипяточку немного плесни.
Ваня добавляет в полу отпитый стакан; передает, Человек делает глоток.
– У… хороший чай.
Делает еще глоток.
В коридоре слышны неразборчивые голоса.
Входят Иуда и…
Иуда. Вот Жорж (слегка усиливая имя голосом) говорит: цыгане водятся по всему миру, но только в России имеют религиозное почти значение.
Ваня. В каком смысле?
Жорж. К ним ездят как в храм, потому что с теми же целями – душу раскрыть. В церкви она робка и стыдлива, а у цыган – требовательная, жалуется на всё, а то и слезы льет, что мало ей.
Человек. Метко, Жорж! А самое любопытное – всё в один день: утром в церковь, вечером к цыганам. И никак эта душа предпочтенье сделать не может. Оттого что темную волю любит? Или рабства божьего света боится?
Жорж. (Взволновано). Я совсем к такому не вел, князь, вы мои слова слишком вольно трактуете. И как это, помилуйте, свет поработителем может быть?
Человек. Может… если освещает, чего видеть не хочется. Если от него невтерпеж, а деваться некуда. Так, Иуда?
Аккорды гитары:
тара-тара-та-та-та,
тара-тара-та-ра,
Две-е гитары, за стеной, жалобно заныли, эх, вся душа, полна тобой – ты ли это, ты ли-и!
Жорж. Как простотой сердца глубокого смысла можно достичь!
Человек. Вы о чем, Жорж? Тут на несколько пьяных слез.
Жорж. Нет, тут гораздо более – «вся душа полна тобой» – ведь глубже и страшнее не скажешь.
Человек вскидывает брови; Ваня тоже удивленно смотрит и робко спрашивает:
– Страшнее?
Жорж. Что страшнее, Ваня, когда собственной души уже вовсе нет?
Человек. Э-то интересно.
Жорж. Вот как почувствовал, что вся душа моя отдана ей, что места мне самому там нет никакого, а и ей не надо, ей измена – грех и погибель, так не страх даже, не отчаянье, а тело от пустоты жить не хочет, бьется в горячке… и дьявол нашептывает – ты возьми пистолет, во-он в кобуре.