А что мы с тобой будем делать, когда ты людей всех погубишь?
Ваня. Вот это да!
Иуда тихо смеется.
Человек. Спасибо за хороший вопрос, м-м… однако почему, погубив всех, я тебя был должен оставить? Ты к этому причину какую видел?
Пушкин. (Смешливо пожимая плечами): А без всякой причины. Вот сижу у себя в детской в сумерек при незажженных еще свечах, и чувствую – оно так случилось и сейчас ты войдешь.
Человек. Эх, видно плохой из меня погубитель, а то б я всё провернул задолго до детской твоей.
Раздается не рядом, а дальше, кажется – за окном:
Сколько счастья, сколько муки
Ты, любовь, несёшь с собой,
Час свиданья, ча-ас разлуки-и…
Иуда. Где это он?
Ваня. (Глядит в окно). На улицу вышел.
Человек. (Пушкину). А почему ты думал, что от меня непременно погубленье людям произойдет?
Пушкин. Да сомнений даже не было – столько чепухи от них, глупостей, дряни…
Ваня. А хорошее?
Пушкин. Ах милый Ваня, как его много тоже было! Когда в первый раз увидел Наталью, мир исчез – она, я и Бог. Как я просил у Него – всё что угодно! Пусть маленький мне будет кусочек жизни, но только бы с ней!
Человек. И допросился.
Пушкин. А не шло оно дальше мечты. И когда на второе предложение мне согласьем ответили, вот возникло оно в первый раз – а моё ли? Не чужой ли я судьбы добытчик?
Человек. Шура, как сейчас говорят: не парся. Вышла б она за другого, всё равно через четыре года началось бы то же самое и закончилось бы дуэлью, только с другим участником.
Пушкин. Так… наверное.
Ваня. Разве вдохновения вашего, поэтического, не прибавилось от супружества с такой женщиной?
Пушкин. (С легким смехом). Добрый Ваня, вдохновение от другого совсем является, и почти всегда от того, что бежишь из этого мира. Там, в вымыслах, жизнь протекает другая – без фальши, приспособленья, и можно любую чужую почувствовать как свою. (Задумывается на секунду). Получается вот – жизнь моя лишь собранье стихий. (Снова чуть умолкает). И оставались бы они там, где свобода витает между светом и тьмою… для какой я здесь надобности?
Иуда. Для людей.
Ваня. Без вас и представить нельзя литературу русскую.
Человек. А без Гёте и Шиллера литературу немецкую. Что, сильно помогло через сто лет?.. Шура, ты не грузись, радуйся, во-первых, что тебе доверили роль подопытного кролика, а во-вторых, значенье твое возрастает.
Пушкин. Отчего же оно возрастает?
Человек. Оттого что своего всё меньше и меньше. Сейчас говорят: «Пушкин наше всё», а скоро скажут: «Всё наше (разводит руки и гримасой делает – пшик) Пушкин».
Пушкин запрокидывает голову и смеется.
Иуда. Ну вот эти издевки твои самому не надоели?
Пушкин. И правда, смех – да сквозь слёзы.
Человек. А теперь претензию дай сказать.
Пушкин. Покорен выслушать.
Человек. Ты зачем изобразил мою встречу в аду с Иудой, будто я на радостях его в уста целовал?
Пушкин. … постой… так то маленькое совсем стихотворение.
Человек. Что ж, маленькая неправда – всё равно неправда. Перво-наперво, в аду я не проживаю – место не моё, и до крайности неудобное. А главное, с какой это больной головы я бы стал его в уста целовать? Даже если бы он очень просил. Как там у тебя, Шура: «И Сатана, привстав, с веселием на лике лобзанием своим насквозь прожег уста» (Жестом предлагает продолжить).
Пушкин. (Неохотно очень). «В предательскую ночь лобзавшие Христа»… Не принимай близко, князь, фантазия иногда такое вытворит, сам потом удивляешься – к чему и зачем.
Человек. Однако сочно изобразил нашу с ним встречу! Иуда, тебе понравилось?
Иуда. Стихосложение отличное как всегда.
Человек. Нет, сюжет?
Иуда. (Мотнув головой). Тьфу!
Человек. Это от души! Что доказывает – душа у Иуды есть. Значит, тебе такой поцелуй – ну никак?.. А за тридцать серебряников?
Ваня. (Укоризненно). Князь, снова за своё!
Человек. А за сорок?
Пушкин. (Со смехом). Нянька б сказала: бедовый ты, князь!
Человек. Мы, Шура, такие оба. (К Иуде): За пятьдесят?… Поторопись, пока не раздумал! (Хочет еще что-то сказать, но застывает). Стоп… вот оно как… (Удивленно и больше себе самому). Так, я понял.
Пушкин. Что понял?
Ваня. Что поняли?
Человек. (Еще не до конца отойдя от удивления). А вот то самое главное… Да как я раньше?!.. (К Пушкину и Ване). Теперь понятно, почему тридцать, почему мизер такой.
Пушкин. И почему?
Человек. (Тыкая пальцем в Иуду). Почувствовал, что Он (палец вверх) дрогнул, что может от своей миссии отказаться, – и побежал срочно с доносом – готовиться, де, мятеж, и он (указывая на Иуду) готов открыть всё за небольшую плату. Плату маленькую и назвал, чтобы не отпугнуть, чтобы выслушали, не отказались. Но и видимость корысти хотел соблюсти.
Иуда. (Заметно волнуясь). Уйми свои домыслы.
Человек. (Иуде). Там, на Вечере, ты понял, что Он не уверен в себе! И решил отрезать Ему путь к отступлению!
Иуда. Замолчи!
Человек. Он дрогнул, я чувствовал – так должно было быть!
Иуда. Не смей так о нем! Ты грязное животное!
Ваня спешит оказаться между ними, хотя никто не сближается.
Иуда. (Спокойнее и с презрением). Зверь.
Ваня. (Иуде). Пожалуйста, без грубых слов. И вам, князь, хватит на эту тему.
Человек. А я всё ждал, когда мне укажут место под солнцем, когда мне его укажут… Нд-а, зверь. Вот так вот, Шура, я б тоже хотел – там где стихии. Только не спрашивали. А зачем животное спрашивать.
Ваня. (Растеряно). Постойте, князь… почему животное?
Пушкин. Увы, это меня тоже всегда печалило: ангелы звероподобными сотворены. Ты не знал?
Ваня. Не знал… Почему их так?
Человек. Не почему, а для чего, Ваня. Назначенье почетное дали – человеку служить. И решили, не сильно обременяясь мыслю, слуга должен быть чем-то пониже. Вот я, стало быть, по положению – зверь. А нравится мне – не нравится, никто и не спрашивал.
Ваня. Иуда, нехорошо как-то…
Иуда. А почему должно быть хорошо? Вот что вы с этим «хорошо» собираетесь делать?
Человек. Опять завел – объединимся лучше все в горе?
Пушкин. (Иуде). Почувствовать бы это хорошее не мгновеньями, не искрой мелькнувшей, а побыть с ним… Разве это плохо, Иуда?
Человек. Как же, позволят они тебе. А проще-то сказать (ведет вверх указательным пальцем по кругу), когда дело всё затевали, сами не знали как что получится.
Иуда. Да!
Ваня. Как не знали?!
Иуда. Сказано ведь: со-творение мира. «Со» означает вместе, и во всех языках так сказано. Это общее дело, и незаконченное еще.
Человек. Слышал, Ваня! Заварили кашу, не спросив никого… а меня, так, прямо в рыло – в звериное. И теперь говорят: надо вместе расхлебывать. Нормально, да? Только слезы льют здесь, а не там.
Иуда. Врешь, и там они пролиты!
Пушкин. Да, князь, сыном своим, который всё на кресте претерпел.
Человек. Сын, сын!.. А почему только он?! Я б тоже мог! (К Иуде). Что?! Я бы смог, понял! Смог!!
Иуда. Не кричи. Ведь не спорю с тобой.
Человек. Вот!.. А дали мне?!
Иуда. Дали не меньше.
Человек. Шуточки?.. Он издевается!
Иуда. Дали выбор. И ты воспользовался своим правом выбора.
Человек. Это из чего же мне было выбирать (показывает пальцем вверх), а, из чего – любить Его или не любить? Так если мне сразу в рыло… (К Пушкину). Я уже говорил?
Пушкин. Говорил.
Человек. Да, не успев, значит, понять где-что… «скотина ты», говорят. И почему выбор такой, кому вообще нужно оно – «не любить».
Пушкин. Верно-верно, словно жизнь понуждает на нелюбовь. Тут неправильное в ней устройство.
Иуда. Правильное вот и зависит от нас. И ты, князь, помнишь слова: «Ветвь не может приносит плода сама собою, если не будет на лозе». Хватит тебе одному болтаться.
Человек. То есть… ты что предлагаешь, к вам, что ли?!
Иуда кивает.
Человек. С церкви, может, начать?!
Бросается к окну, отодвигая Ваню, распахивает:
Человек. Цыган, я к тебе на исповедь!
Акробатично почти выносит корпус во вне и спрыгивает.
Ваня. Эк, ловок.
Слышен голос Человека: «Цыган, гитару!».
Начинается струнный настрой и два голоса вступают:
В сон мне жёлтые огни, и хриплю во сне я,
Повремени, повремени, утро мудренее.
Но и утром всё не так, нет того веселья,
Или куришь натощак, или пьёшь с похмелья.
Да, эх, раз, да ещё раз,
Да ещё много, много, много, много раз,
Да ещё раз, ещё много много раз.
Ваня. Нашли друг друга – цыган и дьявол.
Иуда. Самый сильный ангел, самый умный из всего, что было создано.
Пушкин. Да вот, жизнь не задалась. (Уходит).
В кабаках зелёный штоф, белые салфетки,
Рай для нищих и шутов, мне ж, как птице в клетке.
В церкви смрад и полумрак, дьяки курят ладан,
Нет, и в церкви всё не так, всё не так, как надо.
Да, эх, раз, да ещё раз,
Да ещё много, много, много, много раз,
Да ещё раз, всё не так, как надо.
Ваня. А коленца выделывает, будто и сам цыган.
Иуда. Всё может, но сможет ли главное? Как много от этого зависит, Ваня, как много!