— Нет, они мертвы,— сказал капитан.— Иначе бы они сами сказали, что у них. Жалко. И смешно получается: пока добьешься положительных результатов перевоспитания, индивидуум уже умер.
Рассматривая алебастровые лица матросов, капитан сказал:
— Безрадостное зрелище. Он вздохнул и добавил:
— Вешайте остальных.
Но у остальных матросов лица и так побелели от ужаса.
— Поздравляю,— сказал капитан.— Ничего не поделаешь. Такая, как сказал бы Дании, конъюнктура.
Воскресенье. Морской бой
«Летучий Голландец» был уже окружен военно-морским пиратским флотом.
Семь эсминцев, одиннадцать крейсеров, два линкора, четыре танкера для трофеев, один авианосец, тридцать восемь торпедных катеров и девяносто четыре подводные лодки окружили парусный трехмачтовый корабль. Уже над тремя мачтами летали самолеты, из люков самолетов, как рыбы, выглядывали авиабомбы.
Старший помощник капитана Сотл успокаивал матросов.
Матросы были оживлены и успокаивали Сотла. Матросы надели красные плащи и усиленно заряжали кольты.
Фенелон принес большую гроздь крючьев для абордажа.
Пирос принес свою саблю. Длина сабли равнялась нескольким метрам, но сабля была легка, как лепесток ромашки, и удобна в употреблении.
Доктор Амстен ходил в противогазе, но снял кольчугу, чтобы ни у кого не блеснула мысль, что доктор — трус.
Даже сквозь стекла противогаза было заметно, как доктор взволнован: ему предстояло показать себя во всем блеске хирургических вмешательств.
Лавалье и Ламолье лежали пьяные у пулемета, и брызги моря сверкали на их зеленых лицах, как драгоценные камни. Их тела дымились, как бассейны гарема.
— Сейчас, с минуты на минуту, ты получишь по устам,— сказал спокойно Пирос Сотлу.— Нечего тебе всех успокаивать.
Двенадцать горнистов залегли с фауст-патронами на полубаке. Дании забрался на бизань и махал биноклем, чтобы навлечь огонь вражеских орудий на себя.
Лицо Дания было похоже на лицо беременной стенографистки: оно обрюзгло и было все в пятнах. Движения Дания напоминали предсмертные конвульсии.
Дании кричал капитана, товарища по оружию, чтобы капитан обратил внимание на отчаянное положение корабля.
Но капитан Грам был увлечен поисками гитариста, и нигде не было капитана.
Пиратский флот приближался.
Он уже полностью блокировал легендарный корабль. Пираты не подозревали, что это «Летучий Голландец», и во весь голос радовались ближайшей победе.
У Пироса горели глаза, как два голубых фонарика.
— Спокойствие, леди,— кричал Пирос, разворачивая мортиру.— Час расплаты настал! За всех безвременно повешенных на рее! За муки пацифиста Сотла! За нашу невесту Руну! За нашу кильку — мечту человечества! Огонь!
И Пирос выстрелил.
Снаряд попал в люк артиллерийского склада эсминца. Эсминец взорвался. Он раскололся надвое и стал тонуть.
Из тонущего эсминца вылетали мины. Они поражали соседние подводные лодки.
Двенадцать горнистов дали залп по крейсерам, и двенадцать крейсеров утонули в одно мгновение.
Близнецы очнулись у пулемета и стали бесперебойно стрелять по матросам-пиратам, которые еще не утонули сами. Это был проливной огонь!
Дании бросал с бизани гранаты в пикирующие неприятельские бомбардировщики. Слава Богу, все гранаты упали на корму, где пряталось несколько трусов с большими усами. Осколки ранили всех этих трусов, и Гамалай выбросил матросов за борт, чтобы больше не трусили.
Фенелон воспользовался креслом-качалкой Ламолье. Фенелон полулежал в качалке, он повесил на ленточке перед креслом двадцать два кольта и стрелял по иллюминаторам авианосца, время от времени перелистывая Библию.
Стекла иллюминаторов разбивались вдребезги, и это было красиво, и получался мелодичный звон, и это было приятно для музыкального слуха Фенелона.
Пирос больше не стрелял.
Он размахивал своей саблей и смешил противника сказочными оскорблениями. В этом тоже был свой глубокий смысл: пираты хохотали в воде, рты у них были постоянно раскрыты от хохота, они не спасались, а все захлебывались и тонули.
Изумленный такими действиями малютки-парусника, пиратский флот дал залп в воздух из четырнадцати тысяч оставшихся орудий.
Пиратский флагман поднял флаг: «Погибаю, но не сдаюсь».
Бомбардировщики уже нацелили авиабомбы.
Бомбардиры уже скоординировали четырнадцать тысяч прицелов на «Летучий Голландец».
Торпедисты уже держали пальцы на кнопках спусковых механизмов торпед.
Но недаром после оглушительного залпа в воздух кок Пирос дал команду: «На абордаж!»
Все абордажные крючья были заброшены Фенелоном на все неприятельские корабли.
Семьдесят девять храбрых и одиннадцать исступленных «голландцев» уже перепрыгивали в дыму и в пламени на пиратские стервятники.
Фенелон уже был на флагмане. Он разбивал кулаком головы офицерскому составу.
Раненых не было, доктор Амстен взобрался на фок и с непостижимой быстротой метал в неприятельский флот скальпели. На авианосце уже трудился при помощи своей сабли Пирос. Его белая голова порхала по палубам, как одуванчик.
В ярости и гневе матросы рубили дамасскими кинжалами релинги подводных лодок. Самые неистовые взрывали артиллерийские погреба и взрывались сами.
Пять матросов поливали из брандспойтов совершенно озверевшего льва Маймуна. Если бы они не охлаждали страсти Маймуна, то неизвестно, какими чудесами героизма порадовал бы лев команду «Летучего Голландца» и огорчил бы личный состав пиратского флота.
А бедняга Сотл, большой и миролюбивый мечтатель, стоял один и беспомощно и потерянно озирался и шептал какие-то потусторонние слова. Вид крови помутил разум Сотла, у него время от времени начиналась рвота.
Но Маймуна все же пришлось спустить с цепи — враг тоже не дремал: несколько сот пиратов перебрались на почти безлюдный парусник и, как и все враги, начали мародерство и безобразия.
Гамалай напился до неузнаваемости, он вошел в гущу врагов, и они его не узнали. А Гамалай с большим успехом расстреливал пиратов одного за другим из кольта с глушителем.
Многие пираты окружили красный гамак. В гамаке лежал прекрасный боцман Гамба. Его усы кто-то украсил цветами. Тело миллионера билось, как пульс, а ресницы тикали, как часы. Пираты разговаривали на хорошо знакомом пиратском диалекте. «Он жив»,— сказал один пират, прислушиваясь к боцману. «Нет, он мертв,— сказал другой пират,— он бьется, но не дышит. Он умер и его заспиртовали». И тогда сказал третий пират: «Нет. Он не жив. Но и не мертв. Он пьян»,— сказал третий пират, и он сказал истину.
Лавалье и Ламолье побежали по тросам на помощь Пиросу. Лавалье бежал с мортирой в правой руке, как с кольтом. Но на тросах гиганты поссорились и побежали на свои реи. Теперь они бегали по реям и делали выпады. Враги с интересом наблюдали дуэль и подавали профессиональные советы.
Когда Маймуна спустили с цепи, он сначала смахнул с палубы своих матросов с брандспойтами, чтобы они не мешали, а потом стал рвать и метать.
Кровь врага была ему по колено, а трупы врага хорошо пахли.
Пиратам не посчастливилось: от семисот матросов, которые оккупировали корабль, осталось не более семи. И эти упали за борт и один за другим тонули.
Маймун успокоился.
Теперь он самостоятельно встал на нос корабля и опять притворился символом.
— Молодец! — кричал с авианосца Пирос. — Тринадцать порций свинины с вином на ужин!
Маймун мурлыкал и нехорошо облизывался.
— Где адмирал? — кричал одуванчик.— Я, Пирос, ангел ада, вызываю тебя на добросовестный поединок! Где ты, малютка-гнида? Явись, соломонид!
И когда пиратские мортиры вспыхнули, чтобы выдохнуть снаряды, совсем рассеялся дым от залпов.
И пираты увидели: на бизани развевается неприкосновенный и страшный флаг «Летучего Голландца»!
Помимо символического значения, флаг отличался незаурядной художественной красотой.
— «Летучий Голландец»! — завопили в ужасе пираты.
Многие утонули тут же без лишних слов.
Многие превратились в самоубийц.
Бомбардировщики вспорхнули и улетели очень далеко.
Подводные лодки опустились на самое дно.
Многие лодки взорвались сами.
Многим помогли взорваться соседи.
Все остальные корабли опустили веселый пиратский роджер и подняли белый флаг. Это было и грустно и смешно: ведь у пиратов не бывает белого флага, и они привязывали к клотику первое попавшееся белье.
Никто уже не сопротивлялся. Победа была не самостоятельной, а при помощи легенды о «Летучем Голландце».
И в этом был виноват пассажир и философ Дании.
Это гусиная лапка Дании случайно задел ногой флагшток, и флаг поднялся.
С бешеными ругательствами и с веревкой в зубах Пирос карабкался на бизань, чтобы без промедления повесить незадачливого пассажира.
Создалась многообещающая ситуация.
Ее развязка была бы всем понятна и приятна, если бы в этот момент не вышел на палубу капитан Грам. Капитан вышел из кают-компании, где опять не нашел гитариста. Грам был в кожаных шортах и в турецких туфлях на босу ногу.
— Что здесь происходит? — спросил капитан.— Что-то не вижу я моей команды и не слышу возгласов приветствия,— сказал капитан не совсем дружелюбно.— Почему столько дыма и пламени вокруг корабля? Опять это штучки Фенелона! Ну, Фенелон!
Адмирал пиратского флота прибыл под конвоем. Он был в плаще с капюшоном. Плащ был раскрыт как раз настолько, чтобы видны были многочисленные ордена и медали адмирала.
Матросы с воодушевлением рассматривали драгоценную грудь адмирала. Не потому, что они хотели прильнуть к этой груди с воспоминаниями, а потому, что рассматривали все эти бриллианты как уже неотъемлемую часть своей коллекции.
— Только не ломай шпагу,— сказал Фенелон.— Звук ломаемой шпаги вызывает у меня приступы меланхолии и мигрени. Этот звук мне не нравится. Это звук-символ, а я люблю музыкальные звуки.