вписываются только три арабских скакуна. Они скачут на фоне рассвета, как олени. Я иду в плавках с якорями. Передо мной, само собой, идет прекрасная девушка, тоже только в плавках с якорями.
— Ну и что? — поинтересовался Амстен.— Как бы это выразиться нравственнее — она покачивала бедра ми?
— Какое там покачивала? Задница у нее крутилась, как пропеллер! Я побежал и догнал ее. Я взял ее за шиворот и потащил. «Что ты делаешь, мой мальчик?» — спросила девушка. «Люблю, только люблю, иначе бы и не тащил!»
— Чего ты ругаешься, как лошадь? — сказал Амстен.— Это совсем не приключение матроса, а приключение ковбоя. Я не люблю смотреть ковбойские фильмы.
— Это еще почему не любишь? Ты антисемит, что ли?
— Хватит,— поморщился Амстен.— Я пойду проверять санитарное состояние корабля. За вашей гигиеной нужен глаз да глаз.
Амстен, эстет, надел противогаз и пошел в гальюн.
Все ветры возвращались на круги своя. Рассвело.
Вот и капитан вышел на палубу с кортиком, Гамалай с темными очками и с бородой, а водолазы с кальяном и со шпагами. Лишь Дании, как пассажир, еще спал, конечно же, вверх ногами. Лев Маймун смотрел, как сфинкс, в голубое небо, не мигая.
Играла гитара
— Ты лучше скажи, капитан, что это за корабль «Летучий Голландец»? — совсем уж распоясался Фенелон. — Это парусник, броненосец или теплоход?
— Я спрашиваю, кто играет на гитаре? — разъярился капитан и вонзил свой знаменитый кортик в банку килек.— Свистать всех наверх!
Лейтенант Гамалаи построил команду.
Матросы стояли.
Они были в тельняшках.
Амстен играл пинцетами. Капитан играл кортиком.
Фенелон играл на барабане.
И все равно где-то, еле слышимая, играла гитара.
Солнце то увеличивалось, то уменьшалось. Море то поднималось, то опускалось. Очевидно, был прилив и отлив, что ли.
Произвели перекличку.
Вся команда была налицо. Но гитара не могла играть сама по себе. Думали, что это играет боцман Гамба, миллионер. У него были такие и подобные причуды. Но боцману было не до гитары. Он лежал в красном гамаке и был пьян. Тут бессмысленна была всякая судебно-медицинская экспертиза. Даже доктор Амстен сказал, что Гамба невменяем и на гитаре играть не может.
Близнецы-водолазы с ненавистью отвергли подозрения Гамалая. Как-никак они еще экзистенциалисты.
Стали искать,гитариста. Искали, но не разыскали. Во время поисков пьяный одуванчик набил морду изобретателю и радисту. Потом кок раскаялся: и бить-то было нечего — мышиной мордочке Эфа хватило бы и легкого щелчка, чтобы ее изувечить. Когда Эф упал в трюм, он вспомнил, что еще не изобрел портативный летательный аппарат.
Фенелона хотели повесить. Эф погрустил и успокоился.
Так наступил вечер.
— Пора,— сказал Гамалай и надел темные очки и черную бороду. Каждый вечер Гамалай надевал все это хозяйство, чтобы ни одна душа его не узнала. Он ходил с магнитофончиком по кораблю и записывал всякие фразы. Магнитофончик был небольшой, а матросы охотно говорили что кому вздумается. Многие подозрения Гамалая оправдались. В его мозгу созревали мечты. Эти мечты носили очень разносторонний характер. Когда кто-нибудь снимал с лейтенанта бороду или бил его по очкам, Гамалай говорил обидчику: «Мерзавец!» — и напивался до неузнаваемости. Тогда он вновь ходил с магнитофончиком, и его никто не узнавал. Смех смехом, а жизнь — тяжелый труд, а труд — лучшее лекарство.
Воздух потемнел и стал менее прозрачен, чем днем.
Солнце уходило за горизонт и ушло. Появление звезд было встречено хорошо.
По ночам звезд было много, но каждая звезда сияла сама по себе.
Паруса не шевелились. Вода была бесцветной и неживой.
Как брызги шампанского, повсюду летали рыбки.
Появилась луна, как бинокль с одним глазом. Второй глаз растворился в темноте.
Над луной мелькали молнии, но над кораблем не было никакой грозы. Хороший признак.
Лавалье и Ламолье купались в глубине в скафандрах. Доктор Амстен держал веревки от скафандров. Он прогуливал водолазов, как собак, перед сном и регулировал их купанье.
По палубам ходили матросы и пели общую песню.
У песни был хороший и запоминающийся мотив, но не было слов.
Потом начались танцы под музыку барабанов. На барабане играл Фенелон. Гитара не играла.
Танцевали все, кто хотел, и каждый, как хотел.
Пирос потихоньку пел с капитаном. Капитан рассказывал Пиросу о своей семье. Он рассказывал задушевно, но семьи у Грама не было и быть не могло. Пирос ругал капитана самыми последними ругательствами перед сном. Они играли в кегли, и кок похвалил капитана:
— Рахит, рахит, а играет правильно! Дании уже спал, как всегда, вверх ногами.
Эф бегал, как мышка, по палубе и демонстрировал свое последнее изобретение. Он изобрел карманный фонарик, который не горел, вместо прежнего, который горел.
После танцев началась драка.
Пьяный рулевой упал за борт и утонул.
Но корабль все равно шел по курсу.
О рулевом вспомнили на пятый день.
Его имя позабыли, но вспоминали, что это был замечательный товарищ, интеллигент.
Все сочувственно отзывались о его гибели.
Но корабль шел по курсу и без рулевого.
Это было чудесно.
О чем говорили кок Пирос и философ Дании
— Пойдем выпьем,— сказал кок Пирос философу Данию.— И напьемся вдребезги.
— Я еще никогда не был пьяным,— сказал гусиная лапка.— Что такое напиться — для меня секрет.
— Вот и прелестно. Ты выпьешь две бутылки бренди и через полчаса разгадаешь страшную тайну своего секрета. Подумай, шарик, перспективы-то какие!
— Пьянство — это не род деятельности.
— Еще какой род! Что бы делали на нашем корабле, если бы не пили? Ты только послушай: какие мы по пьянке выдаем парадоксы!
— Но парадоксы — это не жизнь.
— Правильно. Жизнь — это парадокс.
— Жизнь — это полезная деятельность организмов. Перестань, Пирос! Круг твоих умозаключений порочен.
— Непорочна только невеста мертвеца.
— А если я непорочен, значит, я — невеста мертвеца? — Дании выхватил кольт, его голова — маленький шар — закрутилась, а лицо обрюзгло.
Пирос взял Дания за верхнюю пуговицу мундира. Теперь закрутилось и туловище Дания — большой шар. На пуговице мелькнул контур «Летучего Голландца» .
— Слушай,— сказал Пирос— Жизнь — это не только полезная деятельность. Это еще и драгоценность, которая все время висит над пропастью на паутинке. Не дуй на паутинку, Дании.— Пирос взял у Дания кольт.— Кольт, — сказал Пирос,— это лишь продукт деятельности человека.— Пирос взял Дания рукой за горло. Теперь голова Дания вертелась в одну сторону, а туловище в другую.— Рука моя,— сказал Пирос,— это родоначальница всякого труда. А согласись, не так уж трудно взять тебя за горло. Если ты еще раз при мне обнажишь кольт, чтобы доказать мне первородность своего мнения, то от твоей глотки останутся только позвонки для детской игры в кости.
— Ползи, моллюск! — сказал Пирос.
Изобретатель Эф.
Капитан Грам продолжает поиски гитариста
— Смешно! — сказал капитан. На его лице вспыхнул румянец гнева.— Мы плывем к счастью и ни с того ни с сего какая-то сволочь начинает играть на гитаре, не понимая, что жизнь и так полна опасностей.
Капитан много лет не был в машинном отделении, поэтому он решил, что гитарист — именно там.
По вертикальному трапу капитан спустился в машинное отделение.
Моторы не шумели. Но за гофрированной дверью раздавалась совершенно немыслимая стрельба. Кто-то стрелял.
Капитан открыл дверь и отпрянул. Не испугался. В трусости капитана мог уличить лишь сам трус из трусов, да и то не вслух, а в своей трусливой душонке. Все знали наверняка — их капитан храбр, как царь Спарты Леонид. Но за дверью, в кромешной тьме, по горизонтали вращался большой светящийся круг — карусель из трассирующих пуль. Пули шумели.
Капитан ощупью включил свет.
Эф опустил кольт.
Эф был маленький, статуэтка, лилипут с большим фарфоровым лицом, украшенным большими черными усами. Его маленькие фарфоровые ручки всегда мелькали в воздухе. Помимо всего остального, он любил все лакомства на свете, особенно леденцы.
В помещении пахло леденцами.
Взволнованный, как перед смертью, Эф окаменел.
— Что это за галиматья? — спросил капитан.
— Машинное отделение,— растерялся малютка.
— Да, уж это не плантации какао. Что делает наш радист в машинном отделении?
— Мой брат был мотористом.
— Что-то не слышу я ни песни моторов, ни гула.
— Мой брат замуровал моторы много лет назад и оборудовал здесь лабораторию для опытов.
— Красота! — сказал капитан с нескрываемым восхищением. — Кому же я много лет командую «Полный вперед!»?
— Если ты командуешь, следовательно, кто-то исполняет команды.
Это я и без тебя знаю. А ты? Ты играешь на гитаре, не так ли? — провоцировал капитан.— Скажи, что это не кольт, а замаскированная гитара, и я тебя прощаю за такое чудесное изобретение.
— Я? Я стреляю.
— Не прикидывайся лимонной корочкой, ты, обормот! — рассвирепел капитан.— А я тебе говорю, радист Эф: кто тебе разрешил?
— Это не я,— взмолился Эф,— это мой брат. Эф думал, что капитан думает, что это он, Эф, преступно замуровал моторы. Вот почему Эф отнекивался. Но капитану было наплевать на моторы, он разыскивал гитариста.
— А ты мне не «тыкай»! — такими обидными словами капитан оскорбил Эфа. И спохватился: — А что, твой, как ты утверждаешь, брат, это он играл на гитаре?
— Да нет! — еще сильнее разволновался Эф.— Не играл он! А моторы — это он замуровал! Мало того, что мы плывем без рулевого, но мы плывем и без моторов! — беззастенчиво расхвастался Эф.