– Держите ровнее, капитан! – Жанна произнесла фразу таким тоном, словно на ней, по меньшей мере, было теплое платье, зимний плащ и подбитые мехом перчатки.
Вздрогнувший, словно проснувшийся, капитан послушно повернул зеркало.
Жанна поправила рубашку у горла и приложила к себе первое платье.
– Мне кажется, капитан, вишневый цвет в сочетании с розовой подкладкой мне не идет… – продолжила она светскую беседу. – Нет, его я не возьму. Жаккетта, подай следующее! Ну-у, это тоже мне не нравится, но надо подумать… Ах, это всегда так сложно – выбрать! Просто голова раскалывается… И кто знает, что теперь модно на базарах Машрика и Магриба[2]…
Жанна перемерила все платья, и не по одному разу. В этом вихре переодеваний она точно уловила момент, когда капитан отвлекся, (пытаясь в очередной раз убедить себя, что он настоящий морской волк) и молниеносно надела нафаршированную драгоценностями юбку.
– Я, все-таки, оставлю себе желтое. Оно мое любимое! Жаккетта, подай. Капитан, Вы не против? – наконец остановила свой выбор Жанна на платье из золотистых тканей.
Оно не производило вид самого дорого, и капитан не стал протестовать. Правда, сейчас он вообще был со всем согласен, лишь бы его не трогали.
Жаккетта затянула на госпоже темно-золотистую верхнюю юбку тяжелого шелка и подала плотный, вышитый витым шнуром лиф-корсаж.
Вырез корсажа был низкий-низкий, и предоставлял прикрытой рубашкой груди опасную свободу. Мало того, совершенно умышленно корсаж на груди не сходился, выпуская на передний план полупрозрачную вставку янтарного цвета, которая должна была играть роль непрочной защиты непрочной добродетели.
Вышитые рукава платья скрыли широкие крылья рукавов рубашки, позволяя выглядывать им лишь буфами в локтевых разрезах.
И опять одежда лишь оттенила тело, ничуть его не скрывая и соблюдая все внешние формы приличия, лишь сильней подчеркивала насмешку знатной дамы над скучной моралью благопристойности.
Жанна довольно поправила поясок, поудобнее устроила грудь в корсаже и, бесцеремонно выдернула зеркало из рук капитана.
– Благодарю Вас. Можете забирать сундук. А сейчас камеристка причешет меня, – времени осталось только-только до ужина управится. До вечера, дорогой капитан!
Деморализованный капитан деревянно ушел, клянясь в душе отыграться за все после ужина.
Жанна показала ему в спину язык.
Хотя будущее впереди было пока совсем безрадостным, но в красивом платье ожидать его стало куда легче!
Капитану не удалось отыграться ни этим вечером, ни в последующие.
Коварная Жанна, одетая и причесанная как на королевский прием, с улыбкой выполняла все его прихоти. И каждый раз капитан чувствовал, что его опять бессовестно надули. Но что самое обидное – непонятно как.
Капитан умел убивать, торговать, управлять кораблем, говорить по-французски, по-арабски и по-турецки.
Общаться с женщинами он не умел.
А команда завидовала. Пока молча. Но капитан потому и стал капитаном, что имел голову на плечах, а не котел. Нужно было, кровь из носу, поскорее сбыть неудобный товар. Хоть и жалко…
Поблизости самые выгодные цены на красивых христианских девиц были в Ифрикии[3].
Пленниц ждал тунисский сук[4].
ГЛАВА II
Добраться до Туниса Жанне с Жаккеттой не довелось.
Очередная буря изменила планы капитана.
Моряки роптали, – это нафуфыренная гордячка притягивает беды на корабль. И «Пузо» именно она довела до такого плачевного состояния, что его бы только больной не ограбил.
Только надежда на хорошую прибыль от продажи пленниц удержала команду от того, чтобы скинуть Жанну за борт в качестве жертвенного барашка, а Жаккетту еще раз пустить по кругу.
…Опять каюта ходит ходуном, словно гигантская маслобойка. Потолок и пол почти меняются местами. Не за что уцепиться, все пляшет тарантеллу, и лежанки, и стол, и бочонки. На теле вздуваются синяки и шишки. Боже, за что эта мука?
Теперь Жанна и Жаккетта поменялись местами.
Жаккетта в бессознательном состоянии лежала на полу каюты. А Жанну кидало от стенки к стенке, но голова была ясной, и мысли скакали в такт кораблю.
«Ну почему бы не жить спокойно?… Тысячи людей всю жизнь просидели в своих каморках, и почти ничего в их жизни не случалось… Дом, дети, хозяйство… Стены крепки, рыцари благородны… Они не знают, какой это кошмар – бежать от инквизиции… Ну зачем понадобилось то зелье?… Может быть, если бы не я, Филлипп бы прожил подольше… Знатный муж, старый муж… Боже, ну какая я дура… Ничего, кроме неприятностей не приобрела… Если доберусь до Кипра живой, с места больше не двинусь… Буду сидеть в замке Марина и вышивать ковры… Разноцветными шелками… Ах, Марин, ну где же ты… Какой изверг придумал эти корабли… До Кипра сейчас, все равно что до Гроба Господня… Я не могу больше… Ненавижу море… Ненавижу всех… Хочу на лужайку… И чтобы розы рядом цвели… И никакой воды-ы-ы-ы-ы… Ну почему бы не жить спокойно?…»
Костры на высоких минаретах ливийского Триполи, как обычно, призывно светили всю ночь.
На сторонний взгляд восточный город ночью место совершенно безлюдное и пустынное. Невидимая жизнь течет за неприступными глухими заборами, не выплескиваясь наружу. Но неведомыми путями новости разлетаются быстрее ветра.
Еще не рассвело, а все, кому надо, знали, что в укромную бухту прибыл потрепанный штормом корабль и капитан срочно сбывает с рук знатную христианскую принцессу.
Чуть-чуть рассвело, а уже на дороге к бухте покачивались носилки госпожи Бибигюль. Покупка и перепродажа девиц составляла львиную долю ее доходов.
Бибигюль знала себе цену и знала цену своему товару. И не нашелся еще человек, который заставил бы заплатить ее лишнюю монету.
Удобная бухта не век, и не два гостеприимно принимала корабли, которые, по каким-то причинам, не хотели мозолить глаза в городе. Наверное, еще со времен погребального костра Элиссы, пылавшего на мысе Картаж, бухточка служила надежным пристанищам многим морским людям.
Сейчас парусник был надежно пришвартован. Свободная от вахты команда угощалась в низком домике на берегу, где можно было найти практически все, что нужно моряку.
Капитан сидел под финиковой пальмой на утренней свежей прохладе с кружкой в руке и ждал клиентов.
На дороге пылили носилки в сопровождении рабов на ухоженных мулах. Когда они приблизились вплотную, занавески раздернулись, и закутанная до сильно подведенных глаз женщина поздоровалась с капитаном по-французски:
– Здравствуй, дорогой! Аллах великий, да продлит твои дни!
– Утро доброе, госпожа! – отозвался капитан.
– Вах, какой тяжелый нынче год! – сокрушенно вздохнула Бибигюль, да так, что носилки заколыхались. – Совсем мира нет на земле!
– А когда он был? – философски заметил капитан и опорожнил кружку.
– Люди говорят, по воле Аллаха высокого ты с товаром? – спросила Бибигюль.
– Не без этого… – согласился капитан, запуская в рот маслину.
– И что за товар? – подняла подведенные брови Бибигюль.
– Французская принцесса. Дорогой товар, – солидно сказал капитан.
– Сегодня каждая портовая шлюха называет себя принцессой… – недоверчиво сказал Бибигюль. – А девка, путающаяся с купцом, уже метит в королевы…
– Не-е, это настоящая. Без обмана, – равнодушно пожал плечами капитан, сплевывая маслиновую косточку. – Кровь видна, не спрячешь. И барахло с ней взяли хорошее. Я таких платьев еще не видел!
Глаза у Бибигюль блеснули.
Этому христианскому увальню, видно, и правда, по милости Иблиса[5], повезло в кои-то веки. Надо брать, пока другие не налетели!
– Дорогой, что мы обсуждаем сладость меда, не попробовав на вкус! Покажи свою принцессу, – хитро прищурилась она.
– Жильбер, девчонок притащи! – приказал капитан.
Жильбер снес с корабля бесчувственную Жаккетту и положил на берегу. Следом за ним, словно с собственного судна после прогулки, сошла надменная Жанна, обмахиваясь веером.
Равнодушно оглядев носилки потенциальной хозяйки, Жанна отвернулась, и принялась изучать взглядом море.
Оглядев дорогое платье, холеные руки и высокомерное лицо, госпожа Бибигюль равнодушно сказала:
– Плохая принцесса! Вот моя цена…
Она шепнула на ухо своему евнуху несколько слов. Тот почтительно поклонился госпоже и побежал к капитану.
Приблизившись, он поклонился господину и сказал ему на ухо цену своей госпожи.
– Цена плохая – принцесса хорошая! – пожал плечами капитан. – Я прошу не меньше…
Он шепнул свою цену евнуху.
Евнух побежал сообщать цену хозяйке.
– Да сохранит тебя Аллах! – всплеснула руками Бибигюль. – Принцесса мятая! Шишек много! Цена и так большая! – послала она евнуха обратно с новым предложением.
– Тебя в такую бурю на корабль засунь, – за синяками не видно бы было! Видишь, служанка пластом лежит, а эта – как новенькая! – отпнул со своей ценой евнуха капитан.
– Я тебе хорошую цену даю, верную! – попыталась уговорить капитана Бибигюль. – Ну, кто такую замечательную цену еще даст?
– И эта хорошая цена за принцессу с веером, со служанкой, при всех снастях? Да на ней платье дороже стоит! – возмутился капитан.
– Зачем мне этот мертвый мешок костей? – взвизгнула Бибигюль. – Не надо служанку!
Евнух опять понес новую цену.
– Дело хозяйское! Не хочешь, – не бери! А за такие деньги мешок урюка купи! – посоветовал капитан, отсылая евнуха.
Тот уже не бегал, а вяло плелся, запинаясь обо все камушки.
Торг замер. Ни та, ни другая сторона уступать не хотели.
Жанна презрительно обмахивалась веером.