Ксенафон выставил голову на тощей шее к четырем собратьям-эфорам.
– Цель Спарты, – провозгласил он, – состоит в выдерживании независимого курса в наши бурные времена…
Его сухой трескучий голос рассыпался в темноте, когда вошел царь Леонид.
Эфоры встали. Они обменялись взглядами. Их надежды обсудить свои проблемы и объявить о решении до того, как кто-нибудь успеет им помешать, остались в прошлом. Им был неприятен сам вид царя Леонида, уставшего и неопрятного, все еще вытирающего пыль из покрасневших глаз.
Леонид повернулся к Леотихиду и поклонился. Его соправитель встал и вернул поклон.
Леонид обратился к скамьям эфоров.
– Приветствую вас, друзья.
В ответ они пробормотали робкие приветствия.
– Я должен прервать речь моего друга Ксенафона, – сказал Леонид, – чтобы сообщить вам о новостях, имеющих величайшее значение. Знаю, вы простите мне мою невежливость, когда узнаете о решениях, которые были приняты нами в Коринфе.
Он быстро посмотрел на каждое из непреклонных старческих лиц, понимая, что они уже приготовились ненавидеть его и препятствовать ему всеми доступными им способами.
– Я принес клятву собранию в том, что Спарта возглавит объединенные греческие силы в этой войне за ее жизнь и честь.
Их лица подтвердили его ожидания. Ответ последовал из уст Ксенафона.
– Ты поклялся, не посоветовавшись с нами?
– У меня не было времени, решение должно было быть принято безотлагательно. Не было и возможности посоветоваться с вами. Проявить колебание в тот момент было бы предательством нашего дела.
– Ответственность за это решение в любом случае лежит на нас, – со злостью произнес Ксенафон.
Леонид встал и расправил плечи, стряхивая прочь усталость.
– Во время войны царь должен принимать решения по всем военным вопросам. Уверен, царь Леотихид поддержит меня.
Леотихид заерзал на своей скамье.
Ксенафон злобно изрек:
– Во время войны – да. Но война еще не объявлена! Только совет вправе объявлять войну.
– У совета нет другого выбора, когда над Грецией нависла угроза рабства. И если у кого-нибудь в этом зале проскользнула мысль о том, чтобы поклониться персам и преподнести им в знак смирения землю и воду…
– Нет! – вскричал Ксенафон. – Этот вопрос не поднимался. Никто не собирается договариваться с Ксерксом. Но мы не готовы и к тому, чтобы договориться с афинянами.
– В этом – единственная наша надежда, – произнес Леонид. У него был заготовлен еще один удар, который должен был вызвать очередной шторм. – В любом случае, клятва была произнесена, и спартанцы будут сражаться в Фермопилах.
Один из эфоров в замешательстве посмотрел на другого. Он пробормотал вопрос, другой покачал головой.
Но Ксенафону не нужно было объяснять, где расположены Фермопилы.
– В проходе, который защищает Афины?
– В проходе, который защищает сердце Греции, – проревел Леонид. – Сердце Греции, ее жизнь и честь!
Ксенафон захлебнулся от ярости. Позади его встал на ноги еще один эфор. Он лучше владел собой, и все-таки в его голосе прозвучали ноты холодной злости.
– Это слишком далеко от нас, – произнес он. – Это напрямую поможет Афинам, и только косвенно – Спарте, если вообще поможет. Давайте защищать самих себя, а не этих декадентствующих болтунов! Мы должны встать у Коринфского перешейка: там мы сможем сдержать натиск персов на узкой полоске земли. Там мы сможем наверняка защитить себя…
– Позволив персам растоптать на своем пути Афины? – возразил Леонид.
– А что нам Афины? Ни один спартанец не согласится сложить голову так далеко от родных мест. Спартанская кровь не будет пролита в Фермопилах…
– Спартанцы будут сражаться там, – взорвался Леонид, – верные данной клятве… даже, если мне придется спорить с вами, пока не скроется луна и на смену ночи не придет новый день!
Он посмотрел на царя Леотихида, взывая о поддержке. Но Леотихид отвел глаза в сторону.
На протяжении последних трех дней Леонид не жалел себя, как не жалел своих любимых скакунов, и сейчас он находился на пределе своих физических сил. Когда, в конце концов, превозмогая усталость и пытаясь совладать с яростью, царь вышел из зала совета и добрался до портала дворца, он едва понял, что находится у себя дома.
Он направился к единственному человеческому существу, способному утешить его в эту минуту. И даже войдя в спальные покои супруги, он едва удержался от желания свалиться на скамью. Его мысли были расстроены усталостью, он пытался уцепиться за какую-нибудь идею, но она тут же ускользала от него.
А потом прохладная рука Горго опустилась на его лоб.
– Любовь моя, ты измучил себя сверх всяких пределов.
При звуке ее голоса он поднял глаза. И встал на ноги.
– Я даже не поприветствовал тебя. – Он поцеловал ее, чувствуя себя грязным и ожесточенным на фоне ее нежной свежести. – Прости.
– Ты впервые, – произнесла она, – не зашел поприветствовать меня перед тем, как отправиться к совету.
Произнесенное не было упреком: она волновалась за него.
Леонид отстранился от нее, снял пыльный плащ и бросил его на скамью.
– Упрямые старики! Престарелый Ксенафон не может простить смерть своих сыновей, погибших в сражении с афинянами, когда твой отец был на войне.
– Мертвых детей нелегко забыть, – нежно сказала Горго.
– Прошлые обиды должны быть забыты, если мы хотим, чтобы Греция пережила это лето! Его душевная боль перешла в будоражащее нервное возбуждение. Он начал мерять шагами комнату.
– Они соберутся утром опять, и что будет, если они выступят против меня все вместе? Я не могу нарушить данную мною клятву. В то же время я не могу пойти против решения совета. Быть может я разговаривал с ними резко, но что мне оставалось делать?
Горго села на скамью около его скомканного плаща и протянула ему руку. С отсутствующим взглядом он взял ее ладонь, и она потянула его к себе.
– Боги укажут путь, – сказала она.
– Они уже четко показали его, но никто не хочет смотреть.
– У тебя есть время…
– Нет! У нас совершенно нет времени.
– Через два дня начнутся празднества в честь Апполона Карнейского…
Леонид отшатнулся от нее.
– Не говори мне о празднествах!
Даже лишь мысль о них ввергнула его в очередной раз в состояние близкое к отчаянию. Он убедил афинян поверить спартанцам: с помощью Фемистокла он создал союз, который может спасти Грецию. Но что, если его спартанцы поведут себя так же, как уже было однажды?..
В сражении при Марафоне, ставшем поворотной точкой захватнического похода персидского царя Дария, афиняне бились сами.
Тогда, десять лет назад, в это же время года, мы, спартанцы, отмечали празднества в честь Апполона Карнейского и из-за этого не смогли вовремя выступить им на помощь. Когда положенные обряды были выполнены, и мы двинулись к Афинам, персы уже были разгромлены. Этот факт в огромной степени повлиял на рост недоверия, которое испытывают к нам Афины.
Если эфоры воспользуются этим же поводом во второй раз, несмотря на клятву, которую Леонид дал Фемистоклу и представителям греческих городов, собравшихся в Коринфе…
– Но Леонид, – возразила его царица, – ведь наши воины действительно не могут выступить в это священное время?
Леонид задрожал от ярости.
– Как можем мы предаваться праздникам, когда вся Греция охвачена огнем?
Он вскочил на ноги и возобновил безумное хождение по комнате. Горго перехватила его и прижалась к нему всем телом.
– Ты устал. Сейчас не время обсуждать проблемы. Тебе нужна свежая голова для завтрашней встречи с эфорами, сейчас ты должен отдыхать.
Ее успокаивающий голос подобно лекарству подействовал на его чувства.
– Завтра будет время для споров, Леонид. Отдохни, любовь моя.
Близость тела возлюбленной начала оказывать на него свое чарующее действие. Его руки сомкнулись на ее талии.
– Когда ты уехал в Коринф, я отправилась к старому Мегистиасу, провидцу. Они со жрецом принесли в жертву ягненка и сделали предсказания по его внутренностям. Они пообещали нам удивительное будущее. Ты будешь царем Спарты, которого никогда не забудут потомки, – ее голос словно нашептывал ему колыбельную, – и во все грядущие века греки будут воспевать нашу любовь.
Больше она не сказала ему ничего – о других открывшихся нам предзнаменованиях она умолчала. И к находящемуся между сном и бодрствованием Леониду, убаюканному и одновременно пробужденному ею, возвратились растраченные силы. И он сгреб ее в объятья. Она рассмеялась ему в ухо, когда он покачнулся. А затем, держа одной рукой его за шею, она потянулась другой поверх его плеча и плотно задвинула дверную щеколду.
VI
Этой ночью Ксеркс постоянно просыпался, ему не давало покоя навязчивое желание продвигаться вперед. Его армия была огромна и великолепна, но медлительна. И все уловки Артемизии не могли его утешить.
Леонид наконец-то спал, спал глубоким сном, которым он был обязан своей жене. На вилле за городской чертой Спарты Элле снился завтрашний день, снился Теусер, просящий ее руки.
Сам же Теусер, раздираемый страстями, не сомкнул глаз.
Были и другие спартанцы, которые в эту ночь бодрствовали. В доме старого Ксенафона проскрежетала задвижка, и внутрь скользнул человек, завернутый в темный плащ, защищавший его от холода ночи и любопытных глаз. За ним последовал еще один, и еще один. В конце концов, не считая Ксенафона, собрались четверо мужчин и одна женщина.
Ксенафон сел к столу и жестом пригласил присутствующих последовать его примеру. Они наклонились друг к другу, словно их перешептывание могли услышать на улице.
Ксенафон кивнул в сторону двери.
– Она заперта. Вы можете говорить свободно. Никто из нас вас не выдаст. Впрочем, вокруг слуги, поэтому говорите тихо.
Один из двух сидящих напротив мужчин метнул недоверчивый взгляд на единственную среди присутствующих женщину.
– Вам нечего опасаться, – сказал Ксенафон. – Лампито не любит дело, которое поддерживает царь Леонид.