Сестра упала рядом с братом. Перед смертью она причудливо изогнулась, будто подражая манере своего отца, подтянула колени к подбородку и замерла.
Никто не произносил ни слова, только скрипач продолжал играть, отступив назад, когда кровь подтекла к нему по прожилкам в каменном полу.
— Теперь жену, — приказала великая госпожа, наклонившись вперед. Свет факела выхватил из темноты изогнутый нос, квадратный подбородок, зубы, виднеющиеся между темно-красными губами, и влажный блеск на виске с правой стороны, отмеченной медно-красным. Рядом с ней великий магистр полировал ногти маленькой щеткой из конского волоса.
Когда вывели женщину, она взглянула на два маленьких тельца, лежавших рядом с ее связанным мужем и горящей жаровней, и ее спина напряглась, как будто ей в позвоночник вонзили железный прут. В отличие от детей, ей Семейство Скорпиона не оказало милости в виде дурмана, поэтому она прекрасно понимала, что происходит. Крик женщины эхом разнесся по галерее, и в тот же миг она сошла с ума. Подобно нищенкам из трущоб, она упала на колени, разразилась новым безумным криком и поползла к своим детям, моля и всхлипывая.
Лупо позволил ей изваляться в крови. Когда он перерезал ей горло изогнутым лезвием ножа, едва не отделив голову от шеи, он почти сожалел о том, что не может позволить этому интересному зрелищу сокрушительного безумия продолжаться и развлекать зрителей дальше.
И все же представление не было окончено. Во всяком случае, не совсем.
Лупо подал знак слуге, продолжавшему раздувать огонь в жаровне. Его жест означал всего одно слово: «Еще».
Сначала он поднял топор и критически осмотрел его. Недостаточно горячий. А щипцы удовлетворили его. Не раскалены докрасна, но достаточно огненные для предстоящего дела.
Из горла великой госпожи в центре галереи вырвался тихий звук. Ее брат перестал полировать ногти.
— Венера, — тихо сказал он, — давай не будем устраивать сцен.
Она скосила на него взгляд и раздула ноздри, но он не обратил на это внимание и вернулся к своему чрезвычайно важному занятию.
Антонио Нунция повис на стуле мокрой тряпицей. Его голова была опущена, веки подрагивали, лицо было бледным, как сыр на прошлой неделе. Сердце в его груди бешено колотилось, но в остальном он уже был мертв. И все же… когда Лупо подошел и перерезал веревки кляпа, глаза Нунции широко раскрылись, и он начал хватать ртом воздух, словно поднимаясь со дна моря.
Он почувствовал запах гари и ощутил, как жар обжигает его лицо, а затем раскаленные щипцы с шипением вонзились ему в рот, ухватили его язык, и…
Он слишком поздно попытался закричать…
Боль раскаленным камнем прокатилась по горлу.
Лупо с поразительной силой рванул за кусок дымящейся плоти, растянув его почти вдвое, и изогнутое лезвие прорезало корень языка. Изо рта Нунции хлынула кровь, глаза закатились, тело затряслось в конвульсиях, и он затих — что было только на руку Лупо. Он неторопливо поднял топор с раскаленных углей жаровни. Встав на окровавленные камни, Лупо приготовился.
Кто-то в галерее вскрикнул — не от страха, а в предвкушении чудесного зрелища.
Великая госпожа тихо застонала, и брат пронзил ее взглядом, не уступавшему в остроте самому опасному клинку.
Топор поднялся и тут же обрушился вниз. Правая рука Нунции была отрублена по запястье вместе с подлокотником. Кровь брызгала недолго, прежде чем раскаленное железо обожгло обнаженную плоть. Новая агония заставила Нунцию стиснуть зубы в гримасе, а затем — бледный, как призрак, которым он должен был стать, — он снова провалился в пустоту.
Лупо еще немного подержал топор в жаровне, пока его подручный раздувал меха, а тело Нунции дрожало в цепях. Когда Лупо решил, что его орудие возмездия готово, он отрубил Нунции левую руку, которая покатилась по полу и остановилась, только когда Лупо наступил на нее.
Готово.
Кто первым начал аплодировать? Конти, Амадаси или леди Бонакорсо? Это действительно был кто-то из них, но аплодисменты быстро распространились по галерее с криками «Bravo!» и «Fantastico!».
Лупо оперся на свой топор и поклонился собравшимся, а затем повторил поклон перед братом и сестрой-близнецами, чьи предки на протяжении многих поколений управляли Famiglia dello Scorpione.
Когда аплодисменты стихли, великий магистр встал.
— Спасибо за твое представление, Лупо. Правосудие свершилось. Теперь, мастер Транзини, мы ожидаем результатов. Зеркало нужно найти, и тогда мы выясним, правда ли то, что о нем говорят, и как его можно использовать, если оно действительно… — Он замолчал, предпочтя оставить мысль недосказанной.
— Да, — покорно ответил Транзини, у которого по спине побежали мурашки под дорогим костюмом, потому что он понимал, чем грозит ему неудача. — Мои люди найдут его.
— И, — сказала женщина по имени Венера, вставшая рядом с братом, — найдите сына. Вы слышите?
— Я слышу, великая госпожа.
Венера посмотрела на Лупо и с удовлетворенным видом оглядела мертвые тела.
— Отнесите это в болото и выбросьте, — приказала она, обращаясь к слугам. — И убедитесь, что его тело находится в самом низу кучи.
Ночное собрание закончилось, люди принялись собирать свои пальто и шляпы и возвращаться к своим каретам, ожидавшим снаружи.
Лупо вошел в глубокую темноту, куда не дотягивался свет факелов. Скрипач положил свой инструмент в футляр и закрыл защелки. Слуги отодвинули жаровню и стойку с оружием, сняли цепи, которыми Нунция был прикован к разломанному креслу. Его тело соскользнуло на пол, как выпотрошенная рыба. Слуги презрительно посмотрели на него и погрузили его тело, а также тела жены и детей на другую тележку, привезенную специально для этой цели. Отрубленные конечности они бросили на дно тележки так же легко, как могли бросить туда ненужные перчатки.
Когда телегу вытолкнули через нишу, ведущую к выходу на улицу, и к болоту, простиравшемуся в сотне ярдов отсюда, двое мужчин остались в зале с метлами и ведрами. Для них ночь еще не закончилась. Им предстояло отмывать здесь все до тех пор, пока не сойдет краснота с серых камней.
Наконец, факелы погасли, двери заперлись на тяжелые замки, а слуги отправились спать к семьям, храня свои секреты за семью печатями из уважения к власти Famiglia dello Scorpione и опасаясь страшной кары. На какое-то время в царстве Скорпиона воцарились тьма и безмолвие. Однако все, кто был вовлечен в их дела, знали, что Скорпион никогда… никогда не спал.
Часть первая. Внизу, среди мертвецов
Глава первая
Мэтью Корбетт шел по кладбищу. Оно представляло собой большое сосредоточение надгробий на поросшем травой холме с видом на город Альгеро на северо-западном побережье Сардинии. Красные черепичные крыши города и крепостные стены из желтого камня ярко сияли под полуденным августовским солнцем 1704 года. Здесь, на восточном побережье Средиземного моря, стоял очень жаркий день. Под кладбищенским холмом, за городом и гаванью, океан сверкал зеленью на мелководье, синевой в глубине и золотом на поверхности — отражая собой итальянский sol[5]. Впрочем, Мэтью знал, что слово было исконно испанским, ведь островом Сардиния сейчас владела именно Испания. Вслух об этом лучше было не говорить, ведь испанцы были заклятыми врагами всех англичан вне зависимости от того, были они колонистами или нет.
Знания — это обоюдоострое оружие, — думал Мэтью во время своей прогулки. Думал он и о том, что другие обоюдоострые испанские мечи или мушкеты, по счастью, не продырявили его и всех остальных в день их схода на берег.
Как бы то ни было, пушечные выстрелы с крепостных стен действительно обрушились на «Тритон», когда он приблизился к гавани. Корабль был достаточно поврежден, чтобы не выдержать ни одного попадания, так что благоразумие, проявленное защитниками Альгеро, когда они увидели белый флаг, поднятый на грот-мачте, поистине спасло положение. Навстречу незваным гостям направились длинные лодки, полные вооруженных солдат. Кровопролития удалось избежать, хотя оно было настолько близко, что вся команда «Тритона», а также Мэтью, Хадсон Грейтхауз, профессор Фэлл и кардинал Блэк вспотели при мысли о том, какой прием их ждет, когда они ступят на испанскую землю.
Сегодня, поднимаясь на холм к тюрьме, которая стояла на его вершине во всем своем мрачном средневековом поблекшем великолепии, Мэтью увидел фигуру, стоявшую на коленях перед одной из могил. Он знал, кто там похоронен, место упокоения было отмечено простым деревянным крестом. Знал он и то, кто приходит сюда, чтобы отдать дань уважения. Этот человек проделывал это довольно часто.
Мэтью подошел поближе, решив перекинуться с ним парой слов.
— Я слышал, что вы, англичане, все безумцы, — сказал широкоплечий мужчина за столом в своем кабинете, когда Мэтью пришел к нему в первое утро их прибытия в Альгеро, — но я никогда не понимал, что вы еще и проклятые глупцы.
У него были черные кудрявые волосы до плеч, слегка тронутые сединой на висках, и черные усы. Нос напоминал ястребиный клюв, а в темных глазах плескалось столько же веселья, сколько и гневного недоверия. Чтобы подчеркнуть свое высокое положение военного губернатора Сардинии, Анри дель Коста Сантьяго был одет в китель цвета индиго, подпоясанный красным кушаком, украшенным полудюжиной медалей разных размеров и форм. Высокий воротник был искусно отделан кружевом, а китель был расшит серебряными нитями и оканчивался большими красными манжетами, также расшитыми серебром.
По обе стороны стола стояли солдаты в форме и стальных шлемах, положив руки на мечи в ножнах. Они пристально отслеживали каждое движение безумных незваных гостей, поэтому Мэтью был крайне осторожен, когда решил пошевелить своими надежно связанными спереди руками. Он был небрит, все тело облепляла грязь. Со стороны Мэтью выглядел, как нищий заключенный.