— Они не фальшивые.
— Значит, вы обманываете даже самого себя! С дороги! — Он протолкнулся мимо Мэтью и направился вверх по холму обратно к тюрьме. Он был одет так же, как и Мэтью: в легкую рубашку и коричневые бриджи, подходящие для жаркого климата. С первого же момента их встречи на Сардинии Холлоуэй, казалось, всегда был раздражен.
Пока Мэтью думал об этом, Холлоуэй остановился, развернулся на полпути и снова направился в его сторону. Маленький человек замер на самой границе с тенью нью-йоркского решателя проблем.
— Скажите мне, что хорошего было в решении Фавора! — потребовал он. — У нас была жизнь на Голгофе! У нас были дома! Что у нас есть сейчас? — Он указал на желтое каменное строение, похожее на замок, на вершине холма. — Мы променяли Голгофу на это? И не притворяйтесь, что не понимаете, почему Фавор умер! Его убило горе после того, как этот проклятый губернатор убедил нас покинуть наш прекрасный остров! Я хотел остаться, как и многие другие. Но нет! Из-за вас и этого испанского павлина Фавор сдался! Ради чего?! Вы же такой умный, так скажите мне!
— Он сдался, — спокойно сказал Мэтью, — ради истины. Да, он был прекрасным человеком. Но он не стал бы лучше, если б отказался покинуть остров. Тамошняя жизнь была фантазией. К тому же, очень опасной.
— Это вы так думаете.
— Разве вы не понимаете, что он освободил всех? Включая вас. А также, что немаловажно, положил конец этому фарсу с жертвоприношениями несуществующему монстру, который жил только в его искаженном сознании.
— Освободил всех? — Холлоуэй резко рассмеялся. — О да! Мы все были освобождены, чтобы стать пленниками испанцев! Кстати, как продвигается плетение корзин у вас?
Услышав это, Мэтью пришлось подавить собственный резкий смешок, потому что все, кто мог работать на Голгофе, — сапожники, фермеры, рыбаки, коневоды, швеи, плотники, виноделы — получили работу по своим способностям. Но, как оказалось, единственное, что подходило Мэтью на Сардинии, — это плетение корзин в гавани по несколько часов каждое утро вместе с группой пожилых мужчин и женщин. Здесь не было особого спроса на умных решателей проблем.
— В данный момент мы все пленники, — ответил Мэтью, хотя многие уже нашли себе жилье, а те, кто остался в старой средневековой тюрьме, могли приходить и уходить, когда им вздумается.
На самом деле камеры были не так уж плохи: их никогда не запирали, там не было охранников, а соломенные настилы на койках были лучше, чем твердый каменный пол. Кроме того, местная еда была вкусной, если за нее платили, и именно поэтому Мэтью согласился на работу у корзинщиков.
— Мы не будем здесь вечно, — добавил он. — Сантьяго говорил мне, что никто из нас не стоит ни выкупа, ни расстрела, так что это лишь вопрос времени, когда тех, кто захочет уйти, передадут итальянцам.
Холлоуэй хмыкнул.
— И сколько лет пройдет, прежде чем это случится? Вы молоды. — Он указал на могилу короля Фавора. — Скоро и я упокоюсь рядом с ним. Возможно, так суждено. Я не вижу своей судьбы в Англии, я всегда был под опекой моря, так что… — он пожал плечами. — Судьба — непостоянная штука, — сказал он.
Холлоуэй уже развернулся, чтобы подняться обратно на холм, однако Мэтью остановил его.
— Одну минуту, пожалуйста! Я хотел кое-что у вас спросить. Я спрашивал об этом Фавора, но он не смог мне ответить. Возможно, сможете вы. Вы не знаете, почему Маккавей ДеКей вошел в часовню и выпил яд?
Прошло несколько мгновений, прежде чем Холлоуэй ответил. Он посмотрел на солнце, прищурившись, а затем снова на Мэтью.
— Может, и знаю. Он спросил меня, кто вытянул красную ракушку. Я сказал ему, что это была одна из швей. Вы знаете, он благосклонно смотрел на ту девушку с ребенком… на швею Апаулину и Таури.
Мэтью кивнул. Вытащить красную ракушку было главным условием церемонии, в которой выбирали жертву для так называемого голгофского чудовища. Молодая женщина Апаулина теперь работала швеей в городе и уже заработала на хороший домик для себя и ребенка.
— Ракушку вытащила Апаулина?
Холлоуэй снова замолчал. Как ни странно, он стыдливо опустил взгляд в землю.
— Мне не нравился этот человек. Или… скорее… Фрателло не любил его, потому что… Фрателло не любил многих, кто, по его мнению, угрожал существующему порядку вещей. Я сказал ему это, чтобы помучить его, так как предполагал, что он уедет со всеми вами. — Он тяжело вздохнул. — Нет, это была не Апаулина. Это была даже не швея. — Он поднял взгляд и покривил губы. — Это был фермер, даже старше меня.
— Значит, — сказал Мэтью, — он выпил яд, думая, что спасает Апаулину?
— Полагаю, что так.
Мэтью вспомнил свой последний разговор с ДеКеем. Этот человек носил роскошную маску, чтобы прикрыть уродство своего лица. В последний день, когда они увиделись, он сказал: «Я не могу оставить Дженни. Только не теперь, когда я снова нашел ее! Вы понимаете?»
Мэтью понятия не имел, кто такая Дженни и кем она была для ДеКея. Но он почти точно знал, что человек с прекрасной маской на уродливом лице обрел своего рода покой. ДеКей верил, что спасает чужую жизнь ценой своей собственной.
— Не вините себя, — сказал Мэтью.
Старик Фрателло посмотрел на него язвительно.
— Я и не думал.
Он развернулся и снова зашагал к тюрьме. Мэтью больше не стал его задерживать. Он отогнал от себя мысль, что может провести здесь, в этом плену, долгие годы, пока испанцы не решат, что с ним делать. От одной этой гипотезы Мэтью терял почву под ногами. Возможно, когда он вернется в Нью-Йорк, Берри будет уже замужней дамой… если он вообще вернется. Не может же она ждать его вечно. А Эштон МакКеггерс рано или поздно может убедить ее, что он подходит ей гораздо больше, чем вечно скитающийся жених.
Когда Холлоуэй отдалился, Мэтью побрел вперед. Однако он остановился, услышав, как внизу звонит колокол в гавани. Посмотрев на море, он увидел трехмачтовый корабль под желто-красным испанским военно-морским флагом. Похоже, к Сантьяго прибывал некий важный гость. Мэтью надеялся, что губернатора не собираются отозвать, чтобы назначить другого правителя. Сантьяго был суровым, но казался справедливым наместником своего королевства.
Мэтью занимали и другие мысли. Его беспокойство касалось человека, гораздо более близкого ему, нежели Сантьяго или его таинственный гость. Мэтью повернулся в противоположную от гавани сторону и продолжил подниматься по холму, чтобы встретиться с хрупким и немощным человеком, который боялся прикасаться к мечу. Этого человека звали Хадсон Грейтхауз.
Глава вторая
— Buenos dias, Matthew. ¿Como estas?[14]
— Estoy bien, profesor. ¿Y tu?[15]
— ¡Muy emocionado! Creo que he descubierto…[16]
Мэтью поднял руку, останавливая поток речи на чужом языке.
— Профессор, пожалуйста, говорите по-английски. Я не владею испанским так же хорошо, как вы.
— Ах! — Профессор Дантон Идрис Фэлл кивнул. На его смуглом лице, ставшем еще темнее за счет длительной работы на солнце, появилась улыбка. За овальными стеклами очков поблескивали совиные глаза. Сейчас они казались почти золотистыми, хотя обыкновенно Мэтью помнил их дымчато-янтарными. Мэтью подумал, что сейчас Профессор выглядит намного живее, чем на Голгофе, где он казался угрюмым немощным стариком. На нем была широкополая соломенная шляпа для защиты от палящего солнца. Белые облака волос под ней распускались, словно совиные крылья.
— Прости, я забылся. Но, согласись, испанский — очень мелодичный язык. Никогда не думал, что скажу это.
Мэтью тоже не думал об этом. Однако одним из условий их проживания в Альгеро было то, что здесь командовали испанские военные. Испанцы жили здесь на протяжении многих поколений и, пусть в некоторых регионах говорили по-итальянски, преимущественно здесь был в ходу язык конкистадоров, поэтому в эти три месяца Мэтью озаботился тем, чтобы выучить как можно больше слов на чужих языках.
Профессор Фэлл приплачивал очень миловидной молодой женщине, работавшей в таверне «Премьер Лансеро» недалеко от городской площади, чтобы она научила его говорить по-испански. Это оказалось довольно просто, учитывая, что женщина неплохо говорила по-английски.
Профессор застал Мэтью и поймал его для разговорной практики как раз в тот момент, когда нью-йоркский решатель проблем собирался пройти под каменной аркой во внутренний двор, где несколько каменных ступенек вели к месту его назначения. Профессор нес с собой свое обычное «снаряжение»: небольшой мольберт и кожаную сумку с бумагами, ручками, чернильницами, кистями и маленькими стаканчиками с акварелью. Фэлл был чисто выбрит. Он, как и Мэтью, имел неограниченный доступ к мылу, бритве и воде из тюремного колодца.
— Я говорил, — милостиво кивнул он, — что очень взволнован, потому что, кажется… нет, я даже уверен, что открыл новый вид гиппокампуса. Я прежде ни разу не видел такого и не читал о нем ни в одном журнале о морских обитателях! Вчера я обнаружил двоих в небольшом приливном бассейне, но было уже темно, и у меня не было времени зарисовать их, как следует. Надеюсь, сегодня я снова найду их и смогу выполнить свою работу, как подобает.
— Превосходно, — сказал Мэтью. — Но… что такое гиппокампус?
— Морской конек, мой мальчик! Чудо природы!
Мэтью помнил, как его самого привязали к такому «чуду природы» и столкнули с балкона в море на Острове Маятника[17]. К счастью, это осталось далеко в прошлом.
— Рад за вас и за ваше открытие, — сказал он.
— Тебе нужно будет как-нибудь сходить со мной к морю! Я нашел фантастическое гнездо морских ежей! Поверь, там есть, чем похвастаться!