Мэтью лишний раз убедился, что Профессор Фэлл полностью восстановился от того истощения, что постигло его на Голгофе. Теперь он по-настоящему наслаждался жизнью.
— Я с удовольствием с вами туда схожу.
— О, замечательно, замечательно! Ну, я пойду, у меня еще много дел… — Он оборвался на полуслове, и веселье выветрилось с его лица. Он опустил голос до еле-слышного полушепота и спросил: — Как продвигается твоя работа… с ним?
— Пока без изменений. Но это мой вердикт только на сегодня.
— Да, только на сегодня, — повторил Фэлл. — Знаешь, я ведь проникся некоторой симпатией к этому здоровяку. Я хочу сказать… пожелай ему от меня всего наилучшего. Я надеюсь, однажды он станет прежним.
— Честно говоря, — признался Мэтью, — я не думаю, что это когда-нибудь произойдет.
Профессор хмыкнул, и стало ясно, что разговор зашел в тупик.
— Что ж… тогда просто передай ему от меня привет, — сказал Фэлл и зашагал по каменистой дороге, спускавшейся с холма мимо кладбища в город к его любимым местам для исследования у береговой линии. Некоторое время Мэтью смотрел ему вслед. Профессор представлял собой худую фигуру в соломенной шляпе, мешковатых коричневых брюках и свободной белой рубашке, с мольбертом в руках и сумкой с сокровищами, перекинутой через плечо. Он выглядел как бодрый старик, отправившийся на поиски приключений.
Внезапно Мэтью словно поразило громом. Он вытянулся, как струна. Мой мальчик. Неужели Фэлл действительно обратился к нему… с чем? С нежностью? У Мэтью возникло ощущение, будто он снова оказался на Голгофе, где его разум подвергся отравляющему действию местных газов. В это было трудно поверить, но этот старик больше не был тем Профессором Фэллом, которого Мэтью когда-то знал. Эта мысль пугала, но… по крайней мере, Фэлл больше не был гением преступного мира. Он стал тем профессором, каким был много лет назад, до того, как его сына Темплтона избила до смерти шайка разбойников на улице Лондона. До того, как Фэлл поклялся отомстить за смерть сына и угодил в паутину криминального мира, в корне изменив свою жизнь. Теперь он был просто ученым, изучающим морские организмы. Мэтью заметил, что движения Фэлла все еще были немного скованными, но уже не настолько, как на Голгофе. Он не был ни вялым, ни озлобленным. Здесь Фэлл был энергичен. Он подолгу прогуливался по улице, зарисовывал интересных морских обитателей. Ему нравилось проводить время в компании молодой леди из «Премьер Лансеро», хотя та была на сорок лет моложе него.
Мэтью отметил, что эти разительные перемены начались с момента, когда Сантьяго оставил у себя «Малый ключ Соломона», и эта проклятая книга больше не показывалась Профессору на глаза. Он не повесил ни Мэтью, ни его соотечественников, поскольку весь рассказ молодого решателя проблем оказался правдой, в том числе о Профессоре Фэлле и о причастности Кардинала Блэка к этой истории… и, разумеется, о зеркале Киро Валериани и легенде о том, что оно якобы является порталом в Преисподнюю. Мэтью рассказал обо всем, даже о том, зачем они направились в Венецию — чтобы отыскать сына Валериани Бразио.
Сантьяго, как ни странно, не посмеялся над его рассказом, пусть тот и граничил с сумасшествием. Более того, он открыл книгу в присутствии Мэтью и с озадаченным видом перелистывал страницу за страницей. Мэтью подумал, что, когда Сантьяго забрал книгу, поиски Бразио Валериани и зеркала закончились. И, когда это осознал Профессор Фэлл, пелена спала с его глаз. Теперь в поисках не было никакого смысла. И хотя Блэк долго злился и ругался, пытаясь каким-то образом вернуть книгу, все понимали, что это конец. В потере книги Профессор обрел своего рода свободу. Он освободился от оков своего прошлого. Он взял перо, чернильницу и бумагу и начал зарисовывать морских обитателей Альгеро. Он рисовал не только их, и здесь ему улыбнулась удача. Однажды утром жена Сантьяго Изабелла, прогуливаясь под своим желтым зонтиком, обнаружила причудливого старого англичанина за зарисовкой кораблей. Ей понравилась его работа, как и его талант живописца, и она привела его к мужу, чтобы тот заплатил ему за работу. После этого Фэлл смог разнообразить свой рацион и восстановить силы. Это пошло ему на пользу, ведь прежде ему приходилось, как и многим другим «гостям» тюрьмы Альгеро, довольствоваться супом, хлебом и вином, которое приносили дамы из «Общества благосостояния Матери Милосердной».
Изабелла Сантьяго стала своего рода покровительницей Профессора. Вслед за ней другие жены богачей Альгеро заинтересовались его пейзажами. В последние две недели Фэлл начал работать акварелью. Он изобразил одну из старых каменных сторожевых башен на побережье, построенную для защиты от вражеских набегов. Эта работа заинтересовала жену полковника Кальсады и сделала Фэлла почти что богачом. Однако Фэлл остался верен своей страсти к морским существам, которых обнаруживал на мелководье по обе стороны гавани, а его любознательность ученого вызывала такой восторг, что Сантьяго однажды спросил Мэтью, действительно ли этот человек раньше был императором преступного мира в Англии. Мэтью ответил утвердительно.
— Невозможно! — воскликнул Сантьяго.
И это действительно чертовски странно, — подумал Мэтью, проходя под каменной аркой в небольшой туннель, ведущий во внутренний двор. Профессор Фэлл стал причиной смерти десятков, если не сотен, людей. Он приказал убить Ричарда Герральда, мужа Кэтрин. Он финансировал школу для юных преступников в Нью-Йорке и использовал в качестве своего наемника Тирануса Слотера. Он спонсировал производство смертельно опасного джина «Белый Бархат», который многих людей отправил в психиатрическую лечебницу и стал причиной бесчисленного количества убийств. Он создал целую деревню, чтобы наказать своих врагов и защитить своих сообщников-преступников. Он был глазами и ушами преступного мира. А теперь… он будто обо всем этом забыл. Но не так, как на Голгофе. Нет-нет, он с полной самоотдачей оставил свое прошлое — в прошлом. Забыл свою дьявольскую книгу.
Мой мальчик.
Дантон Идрис Фэлл теперь был просто стариком, страдающим скованностью мышц, но наслаждавшимся прогулками на солнце, поисками морских коньков и рисованием пейзажей. Поскольку зеркало и книга канули в Лету, и мечте Фэлла о встрече с мертвым сыном не суждено было сбыться, Профессор будто нашел для себя новый повод жить.
И слава Богу, — думал Мэтью. Впрочем, такая мечта изначально казалась ему сомнительной. Ее можно было представить, только если верить в потустороннюю силу зеркала. А Мэтью никогда в нее не верил.
Теперь перед Мэтью стояла новая задача: уговорить Сантьяго отправить его и всех остальных домой, в Нью-Йорк, даже если для этого придется всю дорогу держать штурвал. Время не стояло на месте. Берри ждала его, и Мэтью с ужасом осознавал, сколько часов и дней потерял.
Он вышел в широкий двор, вымощенный коричневой брусчаткой. Здание огибало двор по кругу, открывая крышу голубому небу. У этого массивного сооружения было то же назначение, что и у башни, которую зарисовал Фэлл. Сантьяго объяснил, что Сардиния с древних времен была лакомым кусочком, на который старались «наложить лапу» как варварские племена, так и цивилизованные воины. Многочисленные столкновения привели к тому, что пришлось где-то содержать поверженных пленников, пока их количество не сокращали виселица и топор палача.
Посреди своих воспоминаний о разговорах с Сантьяго Мэтью увидел Хадсона Грейтхауза. Он как раз спускался по лестнице из своих покоев на втором этаже. Мэтью остановился и окинул его критическим взглядом. Он был готов немедленно броситься на помощь, если Хадсон запнется и начнет падать, потому что, судя по всему, он все еще с трудом держался на ногах. Что же случилось с человеком, который прежде хватался за любое приключение, как бульдог за окровавленную кость? Что случилось с сильным человеком, великим человеком, который стремился к великим делам? С воином… наемником… с человеком, на которого Мэтью всегда мог рассчитывать, как на боевого товарища? Хадсон всегда был сильным. А теперь…
После ранения, полученного от своего старого товарища Брома Фалькенберга, Хадсон потерял более пятнадцати фунтов и исхудал до изнеможения. Он спускался по каменной лестнице так, словно каждый шаг причинял ему боль — медленно… осторожно, с сутулой спиной и опущенной головой. Светлая рубашка и бриджи песочного цвета висели на нем и были явно велики. Кожа была болезненно-серой, потому что он редко выбирался на солнечный свет. Мэтью помнил, что рыбалка была одним из его увлечений, и даже пытался организовать ему вылазку в море, но Хадсон не согласился. Его комната находилась на втором этаже, рядом с комнатой Мэтью. Это затрудняло ситуацию, поскольку лестница была крутой даже для здорового человека, однако подъем и спуск — единственное физическое упражнение, на которое Хадсону приходилось вынужденно соглашаться. Если не считать «программу Мэтью», которую тот разработал, чтобы подарить ему причину жить. Ведь ему казалось, что друг совсем не хочет жить и совершает медленное и мучительное самоубийство. К этому его толкала смерть Брома Фалькенберга. И дело было не только в том, что ранение от его меча привело к инфекции, но и из-за моральных причин, о которых Мэтью догадывался. На деле Хадсон был чрезвычайно предан своим друзьям. То, что на Голгофе ему пришлось убить Фалькенберга, разрушило его не только физически, но и морально. Мэтью опасался, что после этого он никогда не восстановится.
Но было и кое-что еще. Что-то, что, казалось, пожирало Хадсона изнутри. Он даже начал об этом рассказывать, но слова будто застряли у него в горле. О чем он хотел сказать? Мэтью решил дать ему время и понадеялся, что друг рано или поздно все-таки разделит с ним свой моральный груз. Однако время было жестоким и неумолимым хозяином, и Мэтью опасался, что Хадсону Грейтхаузу осталось недолго топтать своими ногами эту землю.
Изборожденное лицо Хадсона было опущено, тронутая сединой борода отросла и спуталась, черные глаза помутнели и запали. Он был ходячей развалиной.