Конечно, я никак не мог смириться с его таинственным происхождением. И, несмотря на гору прочитанной фантастики, склонялся к какому-нибудь более реалистичному объяснению. Уверен, что на Земле еще полно неизвестных племен. И, возможно, среди них существует такой необычный способ инициации подростков — запускать их в среду другой цивилизации. Ну, а его представления о смерти вполне соответствуют верованиям того же индуизма, например.
Его берсеркерство, кстати, подтверждало эту теорию.
Он вышел во двор и, как я выяснил позже, кто-то из проходящей мимо группы подростков лет пятнадцати что-то у него спросил. Естественно, на местном языке — неизвестно зачем возрожденном убогом иврите — порождением мрачной религии иудеев.
Мальчик переспросил на русском. И заслужил насмешку, так как большинство аборигенов не любят выходцев из великого СССР. И не только насмешку, которую он все равно не понял, но и попытку одного из подростков дать ребенку подзатыльник.
Что, естественно, кончилось вывихнутой рукой этого подростка, его истошным воплем, попыткой остальных вмешаться. И, соответственно, еще несколькими увечьями и воплями.
На беду, мимо проходил толстый полицейский. Местная полиция, как и типично для средневековых государств, чувствует себя абсолютно властной, во всем правой, хотя полицейскими навыками почти не обладает. За исключением умения лихать задницу вышестоящим. И яро ненавидит «русских».
Полицейский встрял, попытался ухватить мальчишку за шиворот, получил вывих кисти и выдал в общий хор басовитый крик.
Мгновенно собрались зеваки. Выскочил на улицу и я, встревоженный многоголосицей пострадавших. Увел мальчика домой. Быстро собрался и вызвал такси. Меньше всего хотелось бы объясняться с полицией, не имея документов на Левоса.
Кончилась спокойная жизнь пенсионера без родины и будущего. Родина, правда, не появилась, но будущее обрело флер необычного.
В молодости мне довелось бегать от милиции. Два года успешно скрывался. Теперь приходится бегать от полиции.
Мы уже вышли из подъезда и собирались ждали такси, когда две полицейские машины с противным кваканьем влетели во двор. Из них повалили полицейские. Все, как один, толстые, одуревшие от скуки в этом городке, где редко случаются серьезные происшествия.
Дальше действие развивалось совершенно фантастически. Мальчик достал свою черную палочку, на которой я как-то не успел сконцентрировать внимания — слишком большим шоком оказались золотые шарики и драгоценные камни. Он взмахнул ей (примерно так, как это делают волшебники в мультиках), и тихо сказал нечто непонятное. Раздался густой гул, будто одновременно зажужжали тысячи шершней. Полицейские обмякли, опускаясь на землю. Словно из их тел вынули все кости.
Сзади полиции показалась «Шкода» такси. Тут почему-то таксисты предпочитали именно эту марку, а не мерседесы, как в большинстве других стран. Мы поспешили занять места на заднем сидении.
— Что тут происходит? — спросил таксист.
— Какие-то учения, — ответил я. — Давай быстрее, нам надо на побережье, плачу два счетчика.
Машина помчалась.
— Они выживут? — спросил я Лео шепотом.
— Конечно, — ответил он так же тихо. — Поспят немного, потом голова болеть будет.
— Послушай, а что это за оружие было? Ты мне про него не рассказывал.
— Ты не спрашивал. Это — флейта. Звук. Разный.
Речевой стиль мальчика становился более правильным, но отрывистым. Он пока не напрягался строить сложные фразы.
Дальше мы ехали молча. Лео умел удивительно для его возраста погружаться в самого себя, в мысли, не беспокоя окружающий мир хаотичными телодвижениями, столь типичными для обычных ёрзающих мальчиков.
А я прикидывал возможности дальнейшего бегства. Я специально выбрал городок именно на берегу моря. С многими тысячами долларов и драгоценностями был разумно выбираться из этой махонькой страны (и по размерам, и по количеству населения она в полтора раза меньше Москвы) по воде, где контроль был не столь жесткий, как в аэропортах и на дорогах.
Мы стояли на берегу моря. Там, где судьба свела нас, моря не было — это был городок в горах, который я выбрал из-за относительно чистого воздуха и дешевизны съемного жилья.
— Морре, — сказал мальчик, зачем-то удваивая «р», — много воды. Кррасиво. Морре, океан. Говорят, что в морре-океане есть разумные.
— Дельфины… Да, говорят.
— Нет, не дельфины. Другие. Дрругие.
Море спокойно колыхалось, как туша гигантского животного. Возможно — разумного.
Пойдем-ка жилье искать, Лео, — сказал я. — Ой, извини. Наверное, секретное имя нельзя везде произносить.
Мальчик задумался, как часто делал в последнее время, подбирая слова на новом языке.
— Я тогда сказать не правильно. Не секретный имя — домашний имя. Для друг, отец.
— Тьфу ты! — сказал я.
Мои версии о демографии этого мальчика рушились одна за другой. Нет секретного имени, значит нет и дикарской религии.
За свою жизнь, как я уже записал ранее, мне часто приходилось сталкиваться с чудесами. Помнится, в Сибири, в ложбинке саянских гор я столкнулся с маленьким племенем карагасов. Они ловили рыбу в прозрачной реке Бирюсе, жили в чумах и воспитывали ручных сохатых, которых использовали вместо оленей, коров и лошадей. Удивительно вкусное и целебное молоко лосихи!
Маленькое такое лесное племя охотников, единственное в мире. Их на Земле всего человек пятьсот осталось. И вот ихняя шаманка за десять пачек табака и две бутылки спирта стала меня лечить. Она накрошила в деревянную лохань свежесрезанные ветки кедра и пихты, сняла штаны (там женщины в штанах ходят) и написала в эту лохань. А потом принесла крутой кипяток в лубяном ведре и залила. Выждала минут двадцать, попробовала пальцем воду и заставила меня сунуть туда ноги. Лохань глубокая, вода почти до колен поднялась, а вода очень горячая, с трудом терпел.
И пока я терпел, она взяла свой бубен и на своем древнем (похоже — тюркском) языке начала орать, напевать, выкрикивать слова всякие, складно так. И до тех пор, пока вода не остыла. А потом сказала обтереть ноги досуха и полежать немного на спине, прямо на траве.
Когда я сидел в этой лохани, я немного одурел. От воды и настоя хвои жар по всему телу идет, запах такой сочный, сильный. Да еще бабка эта орет под ухом. Полусонное у меня было состояние. И когда лег на спину, так томно стало, спокойно, что я заснул. А когда проснулся, уже темнеть начало. Я два часа проспал. Встаю, трогаю спину осторожно. А что там трогать — нет радикулита, никаких следов.
И вот с тех пор прошло много лет, а у меня ни разу не было болей в спине. Даже, когда простужался.
Карагасы старинное название этих лесных жителей. Нынче их именуют тофалары от тюркского «тоъфа, тофа, топа, тоха, тыва», что значит — человек. Между прочим, в 1939 году в составе Иркутской области РСФСР был организован Тофаларский район с центром в селе Алыгджер, но уже в 1950 он был упразднён, и вместо него появились два тофаларских сельсовета — Тофаларский (с центром в Алыгджере) и Верхне-Гутарский (центр — в с. Верхняя Гутара) в составе Нижнеудинского района Иркутской области.
А вот вторая история с исцелением. Она случилась гораздо позже, в 1968 году. Байкал. Небольшая деревушка «Листвянка». Я приехал к знакомому егерю, Саше Бурмистеру. А у него горе, наколол недавно пятку, нога распухла, аж багровая. Местный врач настаивает на ампутации, утверждает, что гангрена поразила ногу до колена и может вызвать летальный исход — общее отравление организма. Приводит в качестве примера исторический факт с отцом В. Маяковского, умершего от гангрены руки.
Саша ноги лишаться не хочет и по совету местных старушек я везу его на лодке на остров «Ольхон», где живет ведьма, скромно именуемая среди населения «шептуньей».
Приплыли, прошли в ее хату, где ничего не напоминает сказки про бабу Ягу. Чистая сельская изба, портрет Пушкина на стене, половики, свежий воздух, русская печь.
Хозяйка тоже обычная: худенькая женщина неопределенного возраста. Очень черные волосы. Длинные, чуть ли не до пояса. Распущенные и перехваченные у затылка аптекарской резинкой.
Прошли в комнату, женщина осмотрела ногу, поцокала языком, ушла в сарай. Через некоторое время вернулась, поставила на плиту котелок, набросала туда травы, каких-то кореньев, дала воде вскипеть и сняла котелок. А Саше говорит:
— Вон, видишь в полу в доске дырка от сучка выпавшего. Ну-ка встань на эту дырку пяткой.
Он встал с трудом, я его за руку поддерживаю. Стоит. А женщина ходит вокруг и что-то шепчет, не разобрать. Что-то, вроде: «уходи немогуха в дыру, уходи агнь в холоду, в дыру провались…».
Так минут десять ходила и бормотала. А потом уложила его на свою кровать и дала испить из котелка. Весь заставила выпить, больше литра. И мне говорит:
— Он сейчас заснет и спать будет сутки.
Я ее спрашиваю:
— А вы где будете?
— У меня за занавеской вторая кровать есть. А ты, хочешь здесь побудь, в сарае поспишь, а хочешь — езжай, завтра приедешь.
Ну я в сарае расположился.
Утром зашел в хату, Саня еще спит. Погулял по деревне, с мужиками поболтал, пивка с ними выпил с хариусом вяленым. Пришел обратно. Саша уже проснулся. И нога — как новенькая. Нет, конечно, отек еще имеется и краснота, но видно, что пошла на поправку.
Поблагодарили женщину, хотели ей денег дать — отказалась. Не положено, говорит, за это деньги брать. Вы лучше продуктов каких пришлите.
Поплыли на лодке домой. Через три дня совсем нога зажила. И Саша отвез этой женщине мешок муки и ящик тушенки.
Воспоминания натолкнули на неожиданную идею
— Слушай, — сказал я, — а ваши люди сколько живут?
— Как сколько? Обычно. Сколько хотят.
— Нет, ты не понял. Я имею в виду — по времени. Вот у нас обычно люди живут лет семьдесят — восемьдесят. Потом умирают. Ты знаешь, сколько это — год?
— Год — это двенадцать месяцев. В месяце тридцать или тридцать один день. В дне — двадцать четыре часа. Я учил.