ала в Иране, а после Ирана – в Китае.
Через пять лет мы будем иметь дело с Китаем, который станет в полтора раза больше. При нынешних условиях на этой планете нет места одновременно для Запада, для Китая, для Индии. И в очень короткое время ситуация станет очевидной для нас.
Мы должны планировать так, чтобы Европа имела возможность препятствовать этому дрейфу. Требуется новое видение международных отношений, соответствующее этой угрозе. Я считаю, что нам нужен очень серьезный сдвиг в наших отношениях с Россией. Европа сама по себе может сделать не очень много. Располагая новым сильным стратегическим партнерством с Россией, Европа может сделать игру.
С другой стороны, мы должны начать реформирование Европы. Как можно скорее. Мы нуждаемся в новом демократическом союзе, свободном от подчинения Атлантическому союзу, независимом по отношению к правилам (а лучше – свободном от правил) американской финансовой системы. То есть нам нужен новый европейский конституционный процесс, радикально меняющий облик нынешнего Европейского Союза. С очень мощным Европейским парламентом, с европейским демократическим правительством, Европейским Центральным банком, который будет зависимым от потребностей европейских народов, но свободным от диктата Международного банка.
Это, конечно, огромная задача. Но я считаю, что нынешний Европейский Союз совсем не подходит для задачи предотвращения войны и спасения от внутренней социальной катастрофы.
Сергей Кургинян (Движение "Суть времени", Россия): Я благодарен Татьяне Жданок за приглашение. Она для меня, во-первых, давний друг, а, во-вторых, она герой движения за права человека в Прибалтике. Настоящий герой, настоящий гражданский лидер. И, в-третьих, она блестящий математик. И я, как ни странно, начну с этого.
У нас с Татьяной есть (теперь уже, к сожалению, был) общий знакомый по фамилии Арнольд, который занимался теорией катастроф. Я хочу сказать, что кризис есть что-то прямо обратное катастрофе. В Китае есть понятие «исправление имен». Давайте давать вещам правильные имена. Когда мы говорим «кризис», мы говорим о Шумпетере и определенном типе проблем, то есть о том, что у вас возникают некоторые трудности, с которыми организм справляется, на которые он реагирует, в которые он вводит новые свои ресурсы, которые он преодолевает, и вы выходите на новый виток. Это определенный тип реакции организма на определенные вызовы.
Катастрофа – это нечто совсем другое. Я приведу простейший, может быть, не совсем приятный пример. При воспалении легких или при гриппе может наступить повышение температуры. Соответственно, организм начинает бороться, переламывает некие вирусы, определенное вторжение нездоровых сил и выходит из этого очищенным. Но при онкологии температура не повышается, как известно. Происходит плавная, быстрая или медленная, деградация организма, с которой он практически не борется. Поэтому, когда мы говорим, что происходящее сейчас является кризисом, есть ли у нас доказательства этого как научного понятия? Ведь катастрофа может длиться пятьдесят лет, может – семьдесят, может – сто. Бывают медленно разворачивающиеся катастрофы. Именно академик Арнольд, известный у нас в стране, да и во всем мире, больше всего занимался катастрофами. Он показывал, какого типа эти катастрофы. Почему сразу все происходящее нужно было назвать кризисом? Это нужно было доказать!
Посмотрим теперь, как организм борется с происходящим. Он печатает деньги. Сначала это был способ борьбы, который использовали за океаном. А потом это стало способом борьбы, навязанным Европе. Или принятым Европой (я хочу быть предельно корректным). Но это же не есть способ борьбы по-настоящему?! Нет никакой мобилизации. Нет интеллектуальной повестки дня. Нет ничего, подобного Римскому клубу в далекую эпоху. Все происходит в полусне. Люди обсуждают повестку дня, избегая самых больных стратегических вопросов.
Первый из этих вопросов таков. Если Китай и Индия преуспеют в глобальной конкуренции, укрепят свои позиции на глобальном рынке, получат ли они законное вознаграждение? Да или нет? Законное вознаграждение за такое спокойное преуспевание – это открывание двери в потребительское общество, в общество всеобщего благоденствия. Или, как некоторые говорят, в «золотой миллиард». Откроются ли двери в новое потребление для стран, которые преуспели в рыночной глобальной конкуренции? Предположим, что они откроются. Готово ли человечество предоставить трем миллиардам людей те же возможности, которыми обладает нынешнее меньшинство человечества? Получат ли они две машины на семью, коттедж или квартиру, бензин для этих машин, металл для их производства, энергию для этого коттеджа? Совершенно понятно, что, если они это получат, то ресурсов хватит не больше чем на 15-20 лет. И никаких проблесков решения ресурсных проблем нет.
Но как закрыть для них эту дверь? Китай довольно мирная страна. Это не страна высокой военной нормы. В ней нет внутренней агрессии. Но они твердо решили получить приз. Как закрыть им дверь к этому призу? Что надо против них использовать? Нас это буквально на глазах возвращает к классической проблеме Ленина-Гильфердинга, разработанной Лениным в его книге «Империализм, как высшая стадия капитализма и называемой «неравномерность развития». Если Китай начинает развиваться быстрее, то это значит, что кто-то развивается медленнее. Ровно сто лет назад, между прочим, тоже шла глобализация, со всеми ее компонентами. Я могу показать с помощью цифр, как стремительно он шла в начале 20-го века. Великобритания оказалась страной, которая сбавила темпы, а Германия страной, которая нарастила темпы. Возникла Первая мировая война.
Теперь темпы наращивает Китай. Соединенные Штаты их сбрасывают. И не какие-то конспирологи, а очень известный, авторитетный американский специалист г-н Вулфовиц вместе с группой «Би-2», материалы которой я читал, заявили, что последний год, когда можно сдержать китайский рост и сохранить существующую расстановку сил, – это 2017. После 2017 делать уже нечего. Мы идем к 2017 году. Разумеется, для сдерживания будут применяться разные методы. Но насколько эффективны они будут?
Китай ведет себя очень продуманно. На подходе еще несколько стран, которые быстро развиваются. Так что, и они получат долю в глобальном потреблении? И им будут предоставлены равные возможности? Как именно – без войны, конфликта и чего-нибудь в этом роде – им можно отказать в этом? И как им предоставить это, не погубив человечество? Что делать? Это первая проблема.
Вторая проблема. Как вы объясните нормальному капиталисту, почему он должен за определенный труд платить несколько тысяч евро европейской женщине или мужчине, которые защищены профсоюзами, которые сильно противостоят любым формам избыточной их эксплуатации, если на другом рынке к его услугам специалист, который может получать за тот же труд в десять раз меньше? Что, в сущности, и произошло. Что такое «китайское чудо»? Это продажа на мировой рынок рабочей силы по цене в десять раз ниже европейской, и сопоставимой по качеству. Кто может заставить капитал не использовать эту дешевую силу?
Третья проблема. Какие аргументы для государства социального благоденствия существуют после распада СССР? Аргументом является то, что это нравится населению? Но это же недостаточно! Там аргументы были гораздо более сильные. Там надо было противопоставить что-то советской модели. Зачем это нужно теперь? Мы, глядя из России, просто видим, как в Европу возвращается вся классическая проблематика, которая не существовала очень давно. Как это все решить? Почему это никто не обсуждает?
А ведь мы называем только самые элементарные проблемы! Самая глубокая проблема заключается в том, что исчезла легитимность капитализма, которая существовала на протяжении пяти столетий. Ибо эта легитимность определялась существованием великого мирового проекта, который назывался moderniti или модерн. С его высочайшими ценностями – прогрессом, гуманизмом. С его классической моралью, с его этосом, с его национальным государством, с его принципами развития, которые – хотя бы теоретически – предполагали, что они будут осуществляться для всех. С его мечтой о «золотом веке». Все это длилось пять столетий, с начала 15 века и до последнего времени. Теперь проект модерн, или moderniti, как качество жизни, уходит с исторической сцены.
В России непрерывно обсуждается проблема модернизации. И я настойчиво спрашиваю политическую элиту: что она имеет в виду? Модернизация – это переход из традиционного состояния в современное. Но разве Россия находится в традиционном состоянии? У Китая есть ресурс для модернизации, потому что там есть много крестьянского традиционного населения, которое можно бросить в «топку модерна». У Вьетнама есть ресурсы. У Индии. Вы приезжаете в Индию и видите ресурс – много мужчин и женщин лежат на траве и спят. Их можно позвать, дать им двести долларов, и они будут замечательно работать. Но у России нет этого ресурса. Россия пять раз была модернизирована, начиная с Петра и кончая Сталиным и Хрущевым. И у Запада нет этого ресурса – нечего бросать в «топку модерна». Какой модерн?
О кризисе национального государства говорю не я, а г-н Бзежинский и г-н Киссинджер. Оба. В один голос. Если существует кризис национального государства, то какой модерн? Кто субъект модернизации? Нация – субъект, на протяжении веков. Все ценности, которые существовали в модерне, уходят со сцены. Европа стремительно постмодернизируется. Вся повестка дня – постмодернистская. Значит, с одной стороны, происходит постмодернизация в пределах Европы и Запада, а, с другой стороны, происходит навязанная миру контрмодернизация. Или вторичная архаизация.
Что было сделано совместными усилиями Европы и Соединенных Штатов в Ливии? Вы посмотрите открытыми глазами, что было сделано. В Ливии войска НАТО и соответствующие сухопутные силы, тоже не чуждые Западу, шли рука об руку с «Аль-Каидой». Я ответственно говорю, я двадцать лет занимаюсь этим вопросом и готов представить любые доказательства. Не было никого, кроме «Аль-Каиды», кто мог бы олицетворять для Запада альтернативу Каддафи. Сначала были группы в Бенгази, были какие-то остатки определенных суфийских групп и определенных кланов. Но эти группы были раз