— Конечно… — Джемиус отвел взгляд, усмехнулся и продолжил, — Все началось в Забринии, много лет назад. Так много, что сейчас уже никто не помнит событий тех лет. Мой отец, рыцарь ордена Отрекшихся, скрывался в своем замке среди диких лесов и ненавидел весь мир вокруг. Ненавидел с тех пор, как его публично пороли кнутом палачи Генриха Восьмого Явилла, после поражения в битве у озера Нгинааль. Я рос среди сырых каменных стен вместе со своими старшими сестрами, которые больше походили на призраков из деревенских страшилок. Моя мать сгорала от чахотки, а отец доводил всю семью приступами дикой ярости. Мы пережили Великую Чуму за высокими стенами родового замки, и только потому, что отец приказал сбрасывать любого заразившегося в яму с известью, мы пережили эту черную зиму, питаясь кореньями и вареным папоротником, но едва в горах сошел снег, как в наши земли вторгся кузен моей матери, маркиз Им-Тарки. Замок пал за один день. Моего отца изрубили в куски на мосту через ров, всю нашу прислугу запороли кнутами, оставшихся солдат пытали и обезглавили. Мою мать и сестер распяли в главном зале и насиловали много-много дней, над их телами глумились даже после мучительной смерти.
Мне удалось скрыться в подвалах замка. Я ел новорожденных щуканов и пил из грязных луж, не решаясь выбраться на поверхность. Однажды ночью, мне удалось переплыть ров и уйти через южные болота. Я спал на земле, питался отбросами и бродяжничал по Юриху, Штикларну и Бриулю. Как-то раз, на рынке в Сафире я схватил с торговых рядов мягкую булку. Я умирал от голода и не мог сдержать себя, хотя и знал, что за этим последует. Я впился зубами в мякоть, заталкивая в рот целые куски. Меня сбили на землю и стали избивать палками и топтать ногами, а я давился этим хлебом. Я до сих пор помню его вкус. Меня должны были убить.
Я очнулся в канаве на куче гниющего мусора. Я не чувствовал своего тела, и не видел звезд над головой. Я умирал. Я умирал мучительно долго и наконец, я увидел себя со стороны — кусок кровоточащего мяса, ребенок, забитый палками за кусок хлеба. Я заплакал, вернее, не я, а тот, кто парил надо мной. И этот самый, вознесшийся, вдруг понял — так не может продолжаться. Эта цивилизация обречена на вымирание. Кто-то подтачивает этот мир изнутри, выедает его, как червь сладкое яблоко, оставляя за собою гниющие отбросы. И он понял, что должен остановить это, остановить, пусть даже придется ввернуть этот мир в первозданную пропасть, а потом извлечь его наружу — вымытый и блестящий. И для этого ему нужна власть среди людей, не явная, обремененная неповоротливыми армиями и ненадежными союзами. Тайная власть. Он шел к этому много лет, спотыкался, падал, разочаровывался, потом подымался и шел дальше. С каждым шагом, он узнавал все больше и больше, проникал в недоступные дали, считал, собирал и запоминал. Власть его росла, но неуловимый враг по прежнему ускользал от него. И вот сейчас, в этот день сидя у ложа умирающего старца, он собрал воедино все частицы мозаики.
— Он. Он… Опять он… Он воспарил… Он собрал… — Россенброк с трудом повернул к Джемиусу неподвижное лицо и постарался взглянуть ему в глаза. — Он — это ты? А где же мальчик?
— Мальчик? — Джемиус прикрыл ладонью глаза и вздохнул. — Мальчик умер. Там, в канаве, и к утру летучие коты и растащили его останки по всему Сафиру.
Россенброк долго молчал, вглядываясь в темноту за окном. Когда молчание стало совсем уж тягостным, он тяжело вздохнул и спросил дрожащим голосом:
— Кем бы ты ни был сегодня, боюсь что ты опоздал, мой юный друг. Не возражаешь, если я буду тебя так называть? Потерпи, осталось не долго… — Старик скрипуче рассмеялся. — Мне уже все равно кто ты, мне все равно, кто наш враг. Увы, жизнь уже покидает мое тело. Я чувствую, как она оставляет меня, постепенно утекая тонкой струйкой за окно. И я уже не воспарю, увы. Я и так уже воспарил однажды. Быть может, не так высоко, как ты сейчас, но все же. Для простого человека этого достаточно. Я вовремя пришел к власти, и вовремя оставил эту ненасытную женщину. Но я уже не в силах повлиять ни на что. Любое знание, полученное в эти мгновенья, станет лишь еще одной байкой, для костлявой старухи. И это правильно. Такое знание может только повредить. Ты сказал — ввергнуть в бездонную пропасть? Это не сложно. Мы и так уже практически достигли дна. Но есть главное, существенное отличие между тобой и мной. Я всегда думал о конкретном человеке, о том, который сейчас пьет козье молоко за сараем, а завтра погонит свое стадо на выпас. Я думал об этом человеке и других таких же, как он. Все эти люди составляют Империю. Если каждый из них будет счастлив — нет особой нужды думать о пропасти. Пусть это счастье приземленное, и заключается в возможности прожить безбедно хотя бы день, но это то, что я мог дать этим людям. Возможно, ты прав и человечество застряло в болоте своего изначального невежества, и конец наш предрешен. Но ведь люди продолжают жить, каждый день, каждое мгновенье. Кто-то должен позаботиться о них. Впрочем, наш разговор затянулся. Я уже вижу старую спутницу Джайллара, она уже совсем близко, а рядом с ней скачет на свиньях Барон-Погонщик… Они уже пришли за мной. Спасибо тебе, за то, что остался проводить меня. Нет в этом мире участи страшнее, чем предстать перед Богами в одиночестве, не правда ли?
— Правда…
— Ты пришел, для того, что бы именно в эти минуты рассказать мне свою историю, рассказать о том что тебя тревожит, облечь свои мысли в слова, дать им другую, более полную жизнь, и самому еще раз увериться. В этом есть какой-то мистический смысл… Возможно, что ты не человек, а лишь чистая воля, возможно. Возможно, что ты победишь незримого врага и дашь человеку шанс. Но не забывай о том, кто допил свое молоко и сейчас потащил дородную служанку на сеновал.
Старик улыбнулся в темноте и вытянул вперед руку.
— Они уже пришли. Прощай…
Маэннский Кодекс (Маэннская Конвенция) — свод имперских законов. Кодекс был принят на Втором Форуме Правителей, который прошел в Маэнне в 5 году Новой Империи. Кодекс включает в себя несколько разделов регламентирующих территориальное разделение, границы, ленную повинность, взаимоотношения государств Лаоры и Империи, торговлю, ведение военных действий и многие другие нюансы, связанные с экономикой и политикой Империи. Всего в Кодексе имеется более пяти тысяч положений, но первая запись гласит о недопустимости создания военных союзов с нелюдями против своих соплеменников. В разные годы в Кодекс вносились поправки.
Существует специальный многотомный вариант с комментариями и прецедентами, созданный по заказу императора Вильгельма Первого «Справедливого» в 1345 г.
Риз Томас Сатоний «История Изумрудного трона. Дополнение: термины, комментарии и реляции» 2-е издание, Тич и Сыновья, 1936 г. НИ, Маэнна.
Императорский парк осветила яркая вспышка, затем еще одна, и еще. Воздух вокруг тут же наполнился пряным ароматом грибов-фейерверков. Чернь, пирующая под стенами замка, приветствовала салют пьяными криками.
«Великий Иллар, какие траты…»
Саир Патео, тяжело опираясь на трость, выбрался из толпы придворных, плотным кольцом окружавших Императора, и проковылял по темной аллее к своему шатру. У походного столика, установленного между двух фонтанов из необыкновенно красивого серо-голубого камня, его встретил офицер интендантской службы.
— Мой генерал! Служба нижних уровней просит вашего дозволение выставить солдатам еще пива…
Патео тяжело опустился в кресло и устало махнул рукой.
— Неужели в этой Империи нет никого более озабоченного раздачей пива, чем я? Может мне спуститься в погреба, и самому выкатить эти бочки? Проваливайте, капитан. И дайте нашим героям, все что они потребуют. Пива, мяса, вина…
Офицер поспешно удалился. Со стороны замковой площади доносилась музыка и смех, там вовсю кипел праздничный бал. Патео раздраженно поморщился. Праздничная суета изрядно действовала ему на нервы, и если бы не прямой приказ Императора, явиться на праздничную церемонию, Патео с удовольствием провел это время в размышлениях за бокалом терпкого вина, уединившись в своем родовом замке. От визгливых звуков музыки, от тяжелого запаха чадящих жаровен, от рева пьяной толпы и от шепота придворных у него ужасно разболелась голова, колени предательски дрожали, а старая рана от зазубренной аведжийской стрелы, именно сегодня решила рьяно напомнить о прошлом.
Впрочем…
Генерал помассировал холодными пальцами виски. Головная боль постепенно отступала, но старая рана в боку по-прежнему беспокоила его, и хоть за долгие годы генерал привык к этой ноющей боли, сейчас, именно в этот момент ему казалось, что еще чуть-чуть, и он не выдержит и заскулит.
«Все. Все, Саир… Это уже не старость. Это уже смерть. Как бы ты не бежал от нее, какие бы жертвы ей не приносил — это она. Ты думал, что умрешь, когда станешь ненужным? Так вот, ты стал ненужным. Ты должен уйти. Нет впереди ничего такого, с чем бы не справились молодые. А все самое страшное… Все самое страшное, наверно, позади. И нет теперь ничего между тобой и смертью. Ничего. Все позади…»
Многочисленные заботы, связанные с победным окончанием войны остались позади. Позади остались пыльные дороги, сырые леса Вей-Кронга, грязные постоялые дворы. Позади остались шумные вонючие города, переполненные наглыми и вороватыми аведжийцами.
Старый граф плеснул себе вина. Где-то совсем рядом с шумом и скрежетом взвились в небо огромные воздушные змеи, украшенные светящимися панцирями крабов и мигающими скорпионьими хвостами. Толпа перед замком восторженно взревела.
Патео понаблюдал за пляской огоньков в темном небе, и вновь вернулся к размышлениям.
Император более не нуждался в услугах своего старого казначея. Последнее время Конрад все меньше советовался с генералами, все чаще принимал решения самостоятельно.
«Ты был совершенно прав, старый прохвост…» — Патео поднял бокал, и улыбнулся пустому креслу напротив, словно в нем, совсем как в старые добрые времена, полулежал, сложив на груди руки, Россенброк. Старый генерал даже покачал на весу бокалом, как будто отвечая на неслышимый циничный ком