рактически невозможно. Человек в юности просто не способен к рефлексии. У него не хватает опыта, он воспринимает случайность – как перст судьбы.
Кстати, ничего страшного в этом нет. Случайность вовсе не означает фатальной неудачности выбора. Совместимость людей, которым предстоит потом вместе идти по жизни, очень редко возникает спонтанно, сразу же, как будто из ничего. Гораздо чаще она создается намного позже, за счет тех крохотных, ежедневных усилий, которые, по сути, и образуют собой супружеские отношения. Из «ничего» ничто возникнуть не может. Маленький мир семьи строится постепенно. И вот здесь я, сам того не желая, совершил, по-видимому, решающую ошибку. Я уже в первые годы нашей совместной жизни фактически перестал рассказывать Гале о своих рабочих делах: о том, что происходит за пределами нашей семьи, какие там возникают проблемы и как я с ними справляюсь. При этом, конечно, у меня были самые благие намерения. Я не хотел нагружать ее неприятностями, которых мне тогда хватало с избытком, хотел сберечь хрупкий покой в доме, сделать его убежищем от страстей внешнего мира. На первый взгляд, это выглядело вполне логично. Однако была у такого решения, оказывается, и теневая, скрытая, оборотная сторона: поле общения у нас незаметно сузилось и с годами совершенно утратило содержание. Нам с Галиной стало просто не о чем говорить. А то эротическое притяжение, которое когда-то между нами существовало, со временем выдохлось и превратилось в обыкновенное бытовое влечение. Ведь эротика требует непрерывного внутреннего содержания. Без этого она – просто секс, приедающийся достаточно быстро. Кстати, именно потому и разваливаются многие семьи. Секс выдыхается, а нового эротического содержания не наработано. Теперь мы с Галиной большую часть времени проводим в молчании и обмениваемся в случае необходимости лишь самыми элементарными замечаниями. Галина никогда не спрашивает, чем я сейчас занимаюсь, а я, в свою очередь, не интересуюсь ее текущей работой. Друг о друге мы узнаем что-то только из разговоров по телефону. Квартира у нас небольшая, укрыться некуда, волей-неволей какие-то обрывки доносятся. Поэтому я, например, знаю, что у Галины недавно были определенные трудности в институте, что-то там с аттестацией, которая проводится нынче по новым правилам, но сейчас все наладилось, в норме, беспокоиться не о чем. А что знает обо мне Галя, я просто не представляю. Видимо, очень мало и, к счастью, не пытается выяснить больше. Мне, между прочим, такая позиция очень понятна: пока о чем-то не знаешь, оно как бы по-настоящему не существует. Узнаешь – надо предпринимать какие-то действия. А так – все спокойно, ничего в своей жизни менять не надо. Тем более, что у Галины в последнее время появилось некое увлечение, которое поглощает ее целиком. Это увлечение носит имя «Ранториум» – чудодейственное лекарство, уже больше года назойливо рекламируемое газетами. Такие – желтые, серые или синеватые шарики, представляющие собой экстракты редких высокогорных трав. Их надо принимать пять раз в день, по определенной системе, и тогда организм очищается от вредных шлаков. Заодно «Ранториум» излечивает все болезни, какие только можно себе представить, повышает жизненный тонус, отодвигает старение, укрепляет волосы, разглаживает морщины и, как сказано на этикетке, «способствует стойкому, радостному мироощущению». Им же, вероятно, можно чистить ботинки. В общем, средство, дарованное природой на все случаи жизни.
Это, по-моему, типичный «кризис среднего возраста». В это время почти у любой женщины происходит довольно ощутимый надлом психики. В самом деле, все «традиционные» жизненные задачи выполнены: давно замужем, дети выросли, с работой так или иначе устроилось. Чем, спрашивается, заниматься дальше? И вот образовавшийся вакуум начинают заполнять разнообразные увлечения. Хорошо, если есть дача, где можно без конца вскапывать несчастные шесть соток: окучивать, пропалывать, вносить удобрения, опрыскивать от вредителей, далее – собирать, сушить, солить, мариновать, ставить на зиму. А если дачи, как например у нас, не имеется? Смятение, вызванное внезапной смысловой пустотой, может принять уродливые очертания. Я это хорошо понимаю. И хотя мне странно, что человек с высшим образованием, выпускница университета, читающая курс лекций в одном из медицинских государственных институтов, кандидат наук, между прочим, автор многочисленных публикаций, словно простая крестьянка, верит во всякую знахарскую, чуть ли не средневековую ахинею, упакованную, правда, в соответствие с требованиями эпохи в псевдонаучные термины, и хотя я с трудом переношу баночки с желтыми крышками, пузырьки, полиэтиленовые упаковки, во множестве теперь заполняющие холодильник, скапливающиеся на столе и с поразительным постоянством обнаруживающиеся даже в моей комнате, я все же стараюсь относиться к этому с максимальным терпением. Лучше уж баночки, лучше уж бесконечные разговоры по телефону (обсуждается, как «Ранториум» помог в том или ином случае), лучше уж тощенькие глянцевые брошюрки, воспринимаемые как откровение, чем если бы вся эта шальная энергия была обращена на меня. Нет ничего опаснее внезапно проснувшегося стремления одного из супругов заняться другим. Кроме конфликтов, оно ни к чему не приводит. Второй пик разводов приходится как раз на этот период.
Честно говоря, Галину мне иногда просто жалко. Она нисколько не виновата, что все у нас получилось именно так. Я понимаю, что ей со мной трудно, как в вынужденном заточении, и что, возможно, с другим человеком она была бы гораздо более счастлива. Но я ничего не могу здесь сделать. То, что завершено, то – окончательно завершено. Как бы я ни старался, меня угнетает уже одно ее присутствие рядом со мной. Я переношу его с громадным трудом. Причем, нельзя даже пожаловаться, что Галина, как нередко бывает, заполняет собой абсолютно все. Напротив, она – очень спокойная, терпеливая женщина: на кухне ничем не бренчит, дверями не хлопает, радио не включает, телевизор почти не смотрит, а если уж ко мне обращается, что, надо честно признать, бывает не часто, то обычно таким тихим голосом, что приходится переспрашивать. Идеальный случай, казалось бы, для совместного проживания. И вместе с тем получается как-то так, что даже если она спит в другой комнате (когда на работу ей, например, ехать не надо), я все равно ее присутствие ощущаю. Наверное, какие-то невидимые излучения. Какая-то аура, заполняющая собой всю квартиру. У меня даже кожа на лице слегка стягивается. Вот и сейчас мне хочется, чтобы Галина скорее ушла. Могу я в конце концов немного побыть один?
Правда, мне тут же становится стыдно за эти свои мысли, и я ненатурально приветливым голосом спрашиваю:
– А где Костик?
Мне кажется, что в моем голосе чувствуется очевидная фальшь. Однако Галина, наверное, ничего такого не слышит – поворачивается и так же приветливо отвечает, что Костик сегодня придет где-то к одиннадцати.
– У него по вторникам – занятия с группой.
– А-а-а… – говорю я.
С Костиком у меня тоже не все в порядке. Отношения у нас, правда, ровные, я бы даже сказал, подчеркнуто уважительные. Костик, например, никогда не позволит себе уехать из дома, не оставив записки – в какое приблизительно время вернется. Он также не позволяет себе нигде задерживаться допоздна. А как же иначе? Вы же будете волноваться! И если уж обращаешься к нему с какой-либо просьбой, можно не беспокоиться – просьба будет обязательно выполнена. Никаких «мне некогда» или «разве ты не видишь, что я – занят?». В крайнем случае будут принесены извинения, что прямо сейчас этого сделать нельзя. Может быть, если не срочно, часа через два – через три? Ну, и прочие мелочи, чрезвычайно важные при общении.
В этом есть, кажется, и моя заслуга. Я никогда, даже в его младенческом возрасте, не применял того, что называется «насильственное воспитание». Мне это представлялось совершенно бессмысленным. Что толку долбить ребенку день изо дня прописные истины, говорить «так делать нельзя» или «это запрещено», кричать на него, наказывать, если он все-таки сотворил что-то не подобающее. То есть, все это у нас, разумеется, тоже было, но в такой малой пропорции, которую можно, наверное, не учитывать. Я действительно считаю «приказную педагогику» не эффективной. Насильственное воспитание неизбежно порождает в человеке чувство протеста; оно вызывает отталкивание, в том числе и по отношению к самому воспитателю, и естественное желание вырваться за пределы навязанной нормы. Отсюда разного рода молодежные патологии – когда подростки ни с того ни с сего бьют стекла и переворачивают машины. Или бзики авторитарности – когда мужчина, женившись, становится домашним тираном. Все это – компенсация за прежнюю несвободу. Нет, я считаю, что воспитывать человека можно только личным примером. Если отец упорно работает, а не валяется на тахте и не таращится в телевизор, то и ребенок, наверное, тоже не будет особо слоняться по улицам. Если из года в год чувствуется в семье презрительное отношение к алкоголю, то и ребенок начинает испытывать к алкогольным напиткам некоторое презрение. И, наконец, если он привыкает к тому, что родители с ним неизменно вежливы, никогда не повысят голос ни на него, ни тем более друг на друга, это для него тоже становится естественной формой общения, и он просто уже не может ответить грубостью или пренебрежением.
Единственное, быть может, к чему я Костика приучал сознательно – это умению видеть любую проблему сразу в нескольких измерениях. Видеть то общее, в которое объединяются противоречивые частности, и, напротив – связывать теоретические рассуждения с конкретной реальностью. Был у нас такой период совместного думания. Мы ложились с ним на тахту и начинали анализировать какую-либо глобальную тему. Например, объективно ли современное научное знание или это – условность, с которой нам просто удобно работать? Почему невозможно построить, например, идеальное государство, и как это связано с природными качествами человека? Продолжалась такая дискуссия обычно часа три или больше, и забавно было в течение нескольких лет наблюдать, как из хаоса эмоционального косноязычия, которое, по-моему, свойственно вообще любому подростку, начинают прорисовываться вполне грамотные суждения. Помню, как Костик поразил меня следующим вопросом: почему все параметры нашей Вселенной развертываются в бесконечность – ведь пространство, время, материя действительно не имеют пределов – а скорость света ограничена постоянной величиной? Что она среди них – особенная? Это ведь нелогично, важно подняв палец, сказал Костик. Помнится, тогда мы решили, что фундаментального противоречия здесь все же нет. Просто скорость света ограничена скоростью расширения нашей Вселенной. Она не может быть выше скорости первичного взрыва, приведшего на заре мира к образованию всех главных сущностей, и потому совпадает сейчас со скоростью распространения их в бесконечность. А в другой раз, когда мы с ним рассуждали о смысле жизни (что еще интересно ребенку, который только-только начинает задумываться о подобных вещах?), он вдруг потряс меня, заявив, что смыслом жизни является сама жизнь и тем самым выразив суть нескольких «восточных» концепций.