Обращение к полузабытым и недооцененным в культурном контексте XIX века идеям М.А. Бакунина, которого он считал своим единственным учителем в анархической мысли – еще одна заслуга Борового. Он акцентировал своеобразную «негативную диалектику» Бакунина («творческое разрушение» и «разрушающее созидание» как бунтарскую душу революции), интуитивистские и волюнтаристские идеи («бунт жизни против правления науки», преобладание действия над теорией и целостного постижения мира над дискурсивным), поразительно сближавшие его с Бергсоном, а также отказ великого бунтаря от попыток проектировать «конечный идеал» анархизма (из-за непредсказуемости жизни для мысли и принципиальной открытости и незавершаемости анархизма).
Значительное место в трудах бывшего марксиста Борового занимает полемика против «экономического материализма» Маркса и его эпигонов. Боровой не только не считал науку высшей инстанцией, способной управлять жизнью, но и отказывал марксизму в присваиваемым им статусе строгой «научности», обнаруживая в нем религиозные (недоказуемые, догматические) моменты, критиковал его за пренебрежение личностью, детерминизм, авторитаризм и фатализм. Все это, впрочем, не мешало ему высоко ценить Маркса как ученого и использовать многие идеи из его критики и анализа капитализма.
В своих сочинениях 1920–1930-х годов русский анархист продолжил принципиальную полемику как с теорией «экономического материализма» Маркса, так и с большевистской тоталитарной практикой.
В критике марксизма и большевизма Боровой призвал себе на помощь не только критику Бакуниным «государственного социализма» (пример поразительно точного антиутопического прогноза), но и творчество Федора Достоевского. В книге о нем (над которой он работал в 1920–1935 годах) Боровой мудро вопрошал: «Какой же безграничной наивностью должно казаться нам ожидание столь многих, что в каком-то тридевятом царстве, тридесятом государстве – наступит наконец всеобщее довольство: сомнения будут разрешены, с враждой покончено, люди друг друга обнимут и поймут до конца и пределов не будет ликованию. Трагическое окажется навсегда вычеркнуто из жизни». В эпоху построения «хрустального дворца» и всеобщих официальных восторгов по этому поводу, Алексей Боровой отстаивал право человека на страдание и выступил против иллюзий о «конце истории», даже если бы это был «счастливый конец». В эпоху торжества партийной однозначности, черно-белого видения мира и идеологического диктата Боровой в книге о Достоевском выступил в защиту глубины и сложности человеческого, против любых однозначных ярлыков и формул. В эпоху триумфа «научного» коммунизма Боровой напомнил, вслед за Достоевским, о пределах науки и разума и невозможности для них объять и тем паче определять жизнь. Искания человека вечны. Он не сводим только к набору социальных ролей и функций. Смысл жизни не сводится к сытым радостям мещанина. В эпоху казенного «оптимизма» Боровой, апеллируя к Достоевскому, проповедовал «героический пессимизм»: «С прекращением «классовой войны», с особенной рельефностью выступает биологическая природа человека и психофизическая индивидуальность, человек «сам по себе» станет центральной темой. Сейчас есть человек в кавычках (определение только через социальное), только тогда встанет перед исследователем человек без кавычек».
«Человек без кавычек» – это и есть экзистенция в чистом виде. Там, где человеческая «единица» была признана количественно ничтожной и не заслуживающей внимания перед лицом бесконечных величин, Боровой подчеркивал ее качественную незаменимость и уникальность. И эта качественная определенность, целостность личности – не просто мертвые «измы», догмы, роли и социальные детерминации, даже не отдельные «мысли», но противоречия, муки, живой, не укладываемый в рамки и не объективируемый Дух. А потому: «Наоборот, именно там, где хрустальные дворцы будут тешить изголодавшиеся взоры, где жизнь будет регламентирована по умнейшим человеческим рецептам, именно там-то и заговорят стихии трагизма с невероятной, необычной для нас силой». Ибо жизнь – в движении, истина – всегда личностна, а страдание – неизбежно и порой благотворно. Подлинно человеческие проблемы – экзистенциальные проблемы духа – вечны и не сводимы к социальному. Самое главное в человеке ускользает от определения, не из чего не выводится, по-сартровски утверждал Боровой. Вслед за Достоевским он «устраняет оправдание – рождением, средой, игрой стихий. Личность, ее воля, свобода, сознательность в выборе средств – решающие факторы действия. Никто не может сбросить с себя личную ответственность».
Автор книги о Достоевском с невероятной смелостью писал: «Это – коммунизм, по слову Герцена, „русское самодержавие навыворот“, коммунизм-аракчеевщина, задуманный сверху, проводимый догматически, наивно верящий, что гармония и счастье целого могут быть достигнуты выхолащиванием своеобразия в человеческом, мечтающий о едином, рациональном и стандартном бытии, с предопределением идей, эмоций, устремлений, нетерпимый к самостоятельным исканиям. (…) Коммунизм-пародия, вырастающий не из воли и победы угнетенных, а из мозга доктринера, приносящий реальное в жертву химерам. Человек – мясо, навоз, бескачественная единица, допускающая над собой любые манипуляции».
О чем и о ком эти горькие слова, написанные в середине 1930-х годов? Неужели только о «шигалевщине» у Достоевского? Боровой, не говоря ни слова об СССР, о Сталине и Ленине, рассуждал о личности, жизни, свободе, бросая вызов тоталитаризму с его палачами, цензорами, идеологами и холопами, с его наглой «простотой», которая «хуже воровства».
Та к в ситуации тотального кризиса современной цивилизации (и всех связанных с ней «идеологий») А.А. Боровой предпринял радикальное обновление анархической теории, более соответствующее современному состоянию человечества, смело раздвинул духовные горизонты вольнолюбивой мысли, поставив в центр внимания экзистенциальные проблемы, апеллируя к достоинству и активности личности (но не игнорируя и не идеализируя общество), отбросив сциентистские и прогрессистские предрассудки, сделав шаг к превращению анархизма из идеологии в современную динамичную и богатую живым содержанием философию. Вот почему его наследие имеет далеко не только «антикварную» ценность.
Имя и наследие Алексея Алексеевича Борового сегодня слишком мало известно в нашей стране и в мире. А между тем Боровой был крупнейшим и оригинальнейшим анархическим мыслителем после П.А. Кропоткина, сумевшим подвергнуть глубокому пересмотру и обновлению самые основы анархического мировоззрения и по-новому подойти к центральной проблеме философии анархизма – проблеме личности. По компетентному мнению известного современного исследователя русского анархизма С.Ф. Ударцева, А.А. Боровой является крупнейшим и наиболее значительным представителем «постклассического анархизма» в России, достойным стоять в одном ряду с Бакуниным, Толстым и Кропоткиным.
Судьба и самого Алексея Алексеевича Борового, и его идей была трагичной. Ему выпало завершать традицию русского анархизма (вплоть до конца 1980-х годов, когда анархическая мысль и анархическое движение вновь стали возрождаться на территории России) и не иметь последователей и продолжателей своего дела. Он умер в ссылке в 1935 году, не изменив своим убеждениям. Уделом всего его творческого пути было одиночество: он был одинок среди анархических теоретиков, прокладывая новые дороги и часто подвергаясь упрекам в «ереси» со стороны своих ортодоксальных товарищей.
Алексей Алексеевич, как мы видели, был мыслителем поистине энциклопедического дарования: философом, юристом, экономистом, социологом, писателем, историком, литературоведом, психологом, музыкантом, оратором и общественным деятелем. В его работах исследуются и проблемы экономической науки, и соотношение рационализма и иррационализма, детерминизма и свободы, содержатся и критика парламентаризма, и изучение опыта революционного синдикализма, и история личной свободы во Франции, и анализ творчества Ф.М. Достоевского… Боровой сочетал огромную эрудицию, широту взглядов и прекрасный поэтический стиль своих работ с глубиной, своеобразием и оригинальностью мысли, способностью находить новые решения и обостренно чувствовать ключевые проблемы человеческого бытия. Хотя Боровой и участвовал в практической общественной деятельности, но скорее его можно назвать не «практиком» и не «идеологом», но талантливым мыслителем, пропагандистом и теоретиком анархизма.
Для Борового очень характерна терпимость и широта взглядов – как внутри анархизма (он всегда вне и шире узких партий и течений), так и вне его, что не очень-то характерно для мыслителей его эпохи, разделенных по партийному и групповому признаку. В его работах на равных присутствуют и Соловьев, и Достоевский, и Михайловский, и Ницше; он отдает должное и правде либерализма, и правде социализма. Боровой – индиви дуалист, но признающий ценность социализма; антимарксист, отдающий должное заслугам Маркса; атеист, с уважением цитирующий и прекрасно знающий труды русских религиозных мыслителей – С.Н. Трубецкого, В.С. Соловьева, В.В. Розанова и других. Алексей Боровой – мыслитель, но он и поэт, поэт анархизма, романтик не только по существу, но и по форме своих работ. Анархизм для Борового есть «романтическое учение с реалистической тактикой». Личность, борьба за ее освобождение – таков основной лейтмотив его произведений. Он – один из немногих анархистов, которого можно с полным правом назвать философом, именно создателем анархического мировоззрения, а не просто публицистом или сочинителем прикладных схем, программ и рецептов. Остро ощущая потребности своего времени, Алексей Боровой не был ни обыкновенным популяризатором, ни академическим кабинетным ученым. Алексей Алексеевич Боровой – глубоко оригинальный и самобытный мыслитель. В его творчестве присутствуют несколько дорогих ему тем, несколько новых, центральных для него мыслей, – и, хотя за 30 лет своего творчества на ниве анархизма он прошел сложную идейную эволюцию, это центральное «ядро» оставалось в основном неизменным.