В сентябре 1939 года, после капитуляции, солдат спрашивает Потурецкого, тогда командира стрелковой роты: «Что теперь будет?» — «Борьба!» — бросает тот в ответ. Но он, разумеется, еще не вполне представляет себе масштабы предстоящей борьбы — борьбы оружием, устной и печатной пропагандой. И внутренних своих борений. Лишь со временем, например, осознает он, что уничтожит фашизм не повсеместная революция, а Советская Армия и что думать сейчас необходимо не о всемирной социалистической республике, а прежде всего об освобождении оккупированной Польши.
Фигура Потурецкого отражена в различных документах и свидетельствах современников, словно в осколках зеркала. Как бы исподволь возникает образ увлекающегося мечтателя, который со временем становится основателем, вожаком и комиссаром активного антифашистского союза, успешно руководит разносторонней боевой деятельностью подпольщиков и добивается идейного сплочения своих соратников, людей разного политического опыта и темперамента. Исторически закономерна духовная эволюция Вацлава Потурецкого. Логика борьбы с гитлеровскими оккупантами выдвигала подобных ему энтузиастов в руководители стихийно возникавших антифашистских организаций, которые потом естественно вливались в ППР. Масштабная, запоминающаяся фигура Потурецкого создана писателем по образу и подобию тех коммунистов, о которых говорил товарищ Эдвард Терек: «В рядах ППР, постепенно охватившей своим влиянием всю страну, выросли и сражались когорты выдающихся деятелей польского рабочего движения, прозорливые мыслители, организаторы, борцы за дело национального и социального освобождения».
При всем своем подвижничестве Потурецкий лишен плакатного аскетизма. Он по-человечески полнокровен, обаятелен, о чем свидетельствуют страницы, посвященные его взаимоотношениям с женой Вандой и дочерью. Он настолько честен, что даже оставляет документ-письмо дочери Анне, в котором признает утопичность уже отвергнутых им собственных теоретических предпосылок.
Вряд ли практически возможно выявить все обстоятельства жизни, борьбы и гибели героя романа, хотя у историка еще наверняка будут интересные открытия и находки. Ведь в конце книги выясняются некоторые новые важные штрихи его биографии борца-антифашиста. Но главное о нем мы узнали: свою историческую миссию он выполнил с честью.
«Я горд тем, что я — коммунист. Коммунизм — это будущее мира, а значит, и твое будущее», — подчеркивается в его письме-завещании дочери. В кромешной ночи оккупации коммунист
Потурецкий был нужен людям, ибо он владел даром прозревать грядущее. Примечательно, что в нем нуждались даже те, кто до войны травил его как большевика и безбожника. Годы боев и лишений, пройденные вместе с ним, ветераны-антифашисты называют лучшими годами своей жизни. И это понятно. Вацлав Потурецкий помог им осознать жизненную необходимость идей интернационализма, теснейшего польско-советского сотрудничества. Он привел их под знамена Польской рабочей партии, в рядах которой они, уже без него, погибшего на боевом посту, пришли к победе.
В светлой, оптимистической тональности выдержано повествование Тадеуша Голуя о трагичной судьбе борца. Книгу дочитываешь с ощущением, что Потурецкий не умер. Ведь он действительно живет в своих стихах, в благодарной памяти соратников, в сердце дочери, в бессонных ночах молодого историка, упорно разгадывающего хитросплетения военных судеб, в свершениях сегодняшнего дня свободной Польши.
М. Игнатов
Книга получила I премию на общепольском литературном конкурсе, посвященном 30-летию Польской рабочей партии
Описание картины
(еженедельник «Отчизна», Варшава, № 101/1972)
Ян Добрый никогда раньше не выставлял своих работ, и, возможно, никто никогда и не узнал бы о них, если бы не трагические события зимы 1970 года на балтийском побережье Польши и не случись так, что именно в это время я находился неподалеку от Нового Злотого. Заинтересовавшись сообщением о том, что «переговоры с рабочими происходят в необычной обстановке, в зале Дома культуры, где выставлены чудесные, волнующие полотна Яна Доброго, рабочего-электрика, в свое время известного всей Польше человека, ныне пенсионера…», я поехал в Новый Злотый.
Мне с трудом удалось попасть в город, поскольку связь с ним еще не была восстановлена. Я не жалею о затраченных усилиях. До Дома культуры я добирался по улицам, где еще лежал неубранный, тающий снег. Рабочие уже приступили к работе, однако воздух был насыщен тревогой, и это чувствовалось повсюду. На бетонной входной лестнице Дома культуры сидели четверо рабочих в синих комбинезонах и защитных касках, с красными повязками на рукавах. Они проверили мои документы. Их небритые лица были серыми от усталости и недосыпания. На фоне розоватой стены они выделялись ярким красочным пятном, тут я должен признаться, что к моим чисто художественным впечатлениям примешалось изумление: никогда еще мне не доводилось видеть столь революционной картины.
Вдоль стены зала довольно бессистемно были развешаны картины Яна Доброго. Я сразу попал как бы в другой мир, хотя эти четверо в комбинезонах с повязками, казалось, как раз подготовили меня именно к тому, что так захватило меня в картинах. Я сразу понял, что вижу перед собой живопись, весьма отличающуюся от довольно распространенных представлений о «воскресном творчестве» рабочих, понял также, что тематика картин созвучна веянию эпохи, придает творчеству художника глубокий смысл, который вряд ли можно найти в творениях любителей-самоучек, ибо в данном случае действовало не очарование примитивной живописи, а скорее то, что сутью картин Яна Доброго являлись политические проблемы. Я бы именно так это назвал. Я не специалист в области политики, я всего-навсего искусствовед, но ведь в ту зиму не было человека равнодушного к политическим проблемам. Декабрьские события 1970 года были еще свежи в памяти, и поэтому даже я имел право усматривать какие-то политические тенденции в столь необычном творчестве Яна Доброго.
В описываемый период я еще не был знаком с автором лично и, признаться, знал о нем только то, что в пятидесятые годы с его портретом вышла почтовая марка, и то только потому, что я занимался тогда филателией. В те годы Ян Добрый был весьма известным в стране человеком, героем труда. Таким образом двадцать семь картин художника, пусть даже они тесно связаны с его биографией, оказали на меня особое воздействие, а если бы я познакомился с ними двумя-тремя месяцами раньше, то я описал бы их с чисто профессиональной точки зрения, посвятив свой очерк исследованию формальных структур, определяемых различными видами фантазии…….
Самая большая и, пожалуй, самая интересная для меня картина Яна Доброго — полотно, размером метр на метр, написанная маслом, — занимала почетное место над столом президиума, за которым еще час назад с представителями властей обсуждались события, происшедшие на другом конце Польши. На полу полно окурков, табачный дым стлался по неотапливаемому помещению. Картина Доброго «вписывалась» в этот зал и была актуальна. Через всю картину, как бы разрезая ее, геометрически четко была проложена дорога, из левого верхнего угла в правый нижний в виде огромного латинского «S», конец ее снова появлялся наверху, той же ширины. И вот эта дорога, коричнево-серая, без перспективы, являлась как бы фоном, сценой, на которой происходило все то, что я бы условно назвал (картина без подписи и без названия) Жизненным Путем Человека.
Издали картина напоминает один из вариантов детской настольной игры «кто скорее»; примечательно, что все фигуры, размещенные на широкой ленте дороги, одинаковой величины и находятся в одной плоскости. Вблизи мне удалось разглядеть, что это нарисованное в разных ракурсах одно и то же лицо. Теперь я знаю, что это автопортрет Яна Доброго. Первая фигура — мальчик. Очень светлое, почти белое пятно волос, едва отличимое от несколько более темного лица с круглыми глазами, прикрытыми веками. Лицо и руки на всех последующих рисунках в одной плоскости, краски здесь очень немного, все, кроме тела, представлено выпукло, жирно, создается впечатление, будто тела вначале были обнажены, а потом их одели и пририсовали различные предметы. Это особо привлекло мое внимание, можно предположить, что художник сознательно использовал различную фактуру. Крупные мазки коричневой краски на одежде мальчика испещрены серыми и черными точками, вроде как бы заплаты, и обрываются над ступнями, поскольку мальчик бос. Художник ступни не доработал, они беспалые, плоские, и руки тоже. Ладони беспомощно разведенных рук заканчиваются одна — четко прорисованным ломтем хлеба, другая — киркой. Я не случайно отмечаю — заканчиваются, ибо, как и ступни ног, ладони лишены пальцев, они не держат эти предметы, а как бы переходят в них. Вторая фигура на картине — взрослый человек, тот же светлый блондин с круглыми глазами, в синем комбинезоне, и, пожалуй, все имеет скорее символический, чем реальный смысл. Глаза у первой фигуры прикрыты веками, здесь же они открыты, круглые и синие, лицо напоминает маску оловянно-серого цвета. Человек дан в движении, что видно по положению ног. Возле рук зажженная шахтерская лампа с желтоватым пучком света и огромная кирка, опущенная вниз, поэтому кажется, будто она, как брошенный якорь, держит человека, мешая идти. У третьей фигуры есть… крылья, разумеется, ангельские, совсем как настоящие, насколько термин «настоящие» применим к ангельским аксессуарам, только они вырастают ее из-за спины, а простираются над человеком, каждое отдельно, но впечатление такое, будто сходятся за светловолосой головой. Крылья воспроизведены аналогичной, что и тело, техникой, белая краска положена тонким слоем, плоско. Руки человека патетически взметнулись кверху, одна заканчивается красным цветком, другая — сжатым кулаком. Стереотип, но с художественной точки зрения — интересен. Может, это насмешка автора над собой? Возможно, этот красный цветок — возвышенный символ или штамп, а может, просто цветок, а крылья — выражение вдохновенья, приподнятости или просто издевка художника над самим собой. Следующая фигура в какой-то мере объясняет предыдущую. Она единственная, которая не стремится вперед, человек сидит, а вернее, присел, так как стула не видно, на нем серая тюремная форма, довольно неожиданная для данной позы, и огромные кандалы. Голова наклонена так, что мы видим лишь бело-желтый овал волос.