— Вы не были в армии, пан Добрый?
— Нет, но я и так сквозь ад прошел.
— И что теперь?
— Я думаю, пан учитель, что для гитлеровцев это только маневры. А должно кончиться столкновением с Советами. Фашизм и коммунизм должны стать лицом к лицу и вступить в «последний бой». Сами понимаете, из меня плохой теоретик, но так должно быть.
Учитель вспоминает полковника, тот тоже верит, что так должно произойти и что справедливость восторжествует, хотя он и не имел в виду Россию. А он, Вацлав Потурецкий? Не думает ли он так же? Сейчас он твердо знает, что одной только веры мало, многое теперь поколебалось. Добрый, пускай Добрый дает объяснение. Но Ян Добрый может говорить только от своего собственного имени, например, что он, как член компартии Польши, думает о партии.
— Я знаю, о чем вы думаете, но теперь кое-что изменилось в мире. И не надо ждать директив, надо самим заняться своим хозяйством. Во-первых, война Германии с Советами будет. Во-вторых: нет нашей партии, но есть люди. В-третьих: надо самим подготовить нашу, польскую революцию. В-четвертых: момент благоприятный, потому что народ разгневан и все спрашивают, как могло дойти до поражения.
Добрый говорит тихо, глазами оглядывает зал, насторожен. Видно, он все это обдумал. Закуривает надломленную сигарету, прилепляет ее к губе.
— Я сидел, когда распустили партию, но вы не знаете, что мы тогда пережили. Это осталось в нас. А теперь, пан учитель, надо начинать снова, по-польски.
— Иначе? Вопреки доктринам? Ведь нас ждет революция во всей Европе.
— Но мы ее ждать не должны. Надо основать партию.
— Партию? Да, конечно, есть возможность, вы правы. Можно использовать потрясение нации. Вы остаетесь в Гурниках?
— Да. С матерью. Пока что.
— А брат?
— Уехал. Еще до войны. На ту сторону.
— Там моя жена с дочкой. Я очень о них беспокоюсь. Хотя, может быть, как раз там безопаснее. Понимаете, пан Добрый, она бежала от фашистов, придерживается тех же взглядов, что и я, поэтому, вероятно, она пыталась перейти границу.
— Какую границу? О чем вы говорите? В Россию? Зачем? Ведь завтра, послезавтра граница передвинется на запад…
Учитель кивает головой, но он не знает, что Добрый имеет в виду. Конечно, Украина, Белоруссия, он давно принял тезис, что граница должна проходить там, где пожелают украинцы и белорусы, но это вопрос времени, в то время как его жена…
— Вы, значит, еще не знаете, — говорит Добрый, — Красная Армия перешла границу, она на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. По радио сообщили.
«Штерн» бледнеет, он еще не понимает, но уже знает, хотя по голосу Доброго нельзя понять, что Красная Армия выступила против фашистов. Так что же случилось? Он боится спросить, старается показать, что не удивлен этим сообщением, что понимает. Подзывает официанта, заказывает водку, а когда перед ним появляется полный стаканчик, опрокидывает его, заглушая сознание. Не думать сейчас об этом, думать только о конкретных вещах. «Сегодня ночью мы должны освободить часть военнопленных». С трудом подбирая слова, он излагает Доброму свой план.
— Хорошая идея, учитель. Обязательно нужна гражданская одежда. Неподалеку есть склад одежды, можно взять.
— Этично ли это?
— Это война. У меня есть здесь несколько человек, знаю, что остались, одного уже встретил. К вечеру можно будет их собрать. И одежду постараемся достать. Встречаемся у моей матери дома. Вы знаете, где это?
Биографические очерки
(Большой военно-биографический словарь, том VI)
Сташевский Александр Ян, генерал, род. 2.2.1889 в Москве, ум. 20.2.1964 г. в Люблине. Сын кадрового офицера русской армии, активный участник подпольной борьбы за независимость Польши, 1914–1917 гг. — в Польской военной организации, с 1918 г. — офицер Войска Польского. В сентябрьской кампании 1939 г. полковник, командир 82-го пехотного полка. Одержал победу под Ожехувкой, был разбит под Гурниками. Попал в плен, бежал. Пытался создать партизанский отряд в гурницких лесах. Руководитель подпольной организации «Костюшко», которая не подчинилась Союзу вооруженной борьбы.[5] Поддерживал контакты с левыми группировками. С апреля 1943 г. в Армии Крайовой,[6] в 1944 г. отстранен от командования за симпатии к левым силам польского сопротивления, в 1944–1949 годах — генерал дивизии в возрожденном Войске Польском. Арестован по несправедливому обвинению, реабилитирован в 1957 г. С 1957 г. на пенсии. Автор работ «82 пехотный полк в бою и в подполье» («Труды Войска Польского», т. IV, 1958); «Воспоминания о Вацлаве Потурецком — «Штерне» (Сборник «Пять лет ППР», «Книжка», Варшава, 1947).
(Словарь современной польской литературы, «Читатель», 1958)
Кжижаковский Леслав, род. 21.3.1920 в Гурниках. Окончил гимназию в Гурниках в 1939 г. Участник левых конспиративных организаций в 1939–1942 гг., член ППР и ПОРП. Окончил философский факультет Варшавского университета. В 1950–1955 гг. — главный редактор журнала «Литературное обозрение», сотрудник редакции журнала «Музы», в 1956–1957 гг. — директор Польской библиотеки в Вене. В 1954 г. присуждена государственная премия II степени, в 1956 г. — премия ежемесячника «Новая Польша». Прозаик, очеркист, литературный критик.
Издал: «Очерки о свободе», «Читатель», 1946; «Рассказы о жизни и смерти», Э. Рубин, 1946; «Путь польской литературы после войны», «Книжка», 1947; «Три повести», «Читатель», 1948; «Счет» (трилогия, ч. I «Огонь», ч. II «Земля», ч. III «Небо»), «Книга и знание», 1951; «Марксизм обвиняет», ГУ СПМ, 1952; «Книга надежды», «Читатель», 1953; «Сказание о весне», Государственный издательский институт, 1956; «Рассказы об умерших надеждах», Литературное издательство. В 1956 г. закончил политическую повесть о периоде 1939–1944 гг., рабочее название «Перекресток» (информ. автора).
(Краткая энциклопедия рабочего движения)
Добрый Ян, сын Марцина и Янины, урожденной Кмецик, род. 7.8.1900 г. в Гурниках, рабочий, самоучка, деятель КПП и ППР, после войны ударник социалистического труда, член ПОРП, награжден орденами Знамя труда II и I класса, в 1951 г. — орденом «Строитель Народной Польши». В настоящее время работает электриком. Брат Войцеха Доброго, выдающегося деятеля КПП и ППР.
Полковник и Учитель
(Александр Сташевский «Воспоминания о Вацлаве Потурецком»)
(…) При первом же разговоре на руинах гурницкого Замка оказалось, что наши взгляды во многом совпадают. Как мне кажется, мы произвели друг на друга впечатление, не стану отрицать, я был покорен им, покорен тем, что он первый после поражения принялся за конкретную деятельность. Потурецкий был согласен со мной, что надо незамедлительно продолжить борьбу в изменившейся обстановке, приступить к восстановлению на новых общественных принципах основ польской государственности. Между нами не было противоречий относительно участия коммунистов в руководстве подпольем и в управлении страной в будущем, причем их участие будет определяться не численностью коммунистов в стране, а в соответствии с их политическими позициями, в соответствии с действенностью их общественной мысли, способной обеспечить Народной Польше соответствующее место в мире, принадлежащее ей по праву. В тот вечер мы заключили союз. Первой совместной операцией, проводимой силами нескольких человек, было освобождение польских пленных из временного лагеря, расположенного на территории завода сельскохозяйственных машин в Гурийках. Потурецкий быстро организовал группу, в нее вошли солдат нашей дивизии Владислав Цена, коммунистический деятель Ян Добрый, совсем юный выпускник гимназии Леслав Кжижаковский. Эту группу он поручил возглавить мне. Ночью мы проникли в лагерь по старой канализационной трубе со стороны оврага. Я сказал пленным, кто я, несколько человек из младших офицеров узнали меня. Поверили. Вермахтовская охрана ничего не подозревала, к тому же была слаба и недостаточно бдительна. Наши солдаты спускались в трубу, сохраняя полный порядок, а в овраге их принимали люди Потурецкого и небольшими группами выводили в лес. Когда охрана заметила движение в лагере, уже почти шестидесяти солдатам удалось незаметно убежать. Они ждали меня в лесу, переодевшись в добытую нами гражданскую одежду. Беспорядочная стрельба охраны не помешала всем военнопленным покинуть лагерь. Последним уходил я, при помощи Потурецкого добрался до небольшого домпка матери Яна Доброго. Отсюда, после короткой беседы, условившись о связи на будущее, Кжижаковский провел меня к месту сбора. В лесу я обратился к солдатам с речью, повторил слова военной присяги, а затем, переписав адреса, распустил всех по домам. Они должны были явиться по приказу в любое назначенное место. Сам я выехал в Варшаву. (…)
Второй раз я встретился с Вацлавом Потурецким в декабре этого же года, когда приехал в Гурники в связи с создаваемой мною подпольной организацией. Несколько полковых друзей и люди, о которых я пишу в воспоминаниях об отряде «Костюшко», стали ее костяком, мне хотелось, чтобы руководил организацией политический совет, который состоял бы из людей демократических взглядов. С этой целью я решил поговорить с Потурецким.
Я зашел не к нему, а в домик Добрых. Стоял прекрасный морозный день, во всем городе, а особенно на склоне горы, где находились небольшие односемейные дома, царило поистине праздничное настроение, хотя рождество уже прошло. Это было первое рождество в период оккупации, я был полон уверенности и жил надеждами на все самое лучшее. Переходя через сад, я мысленно подбирал слова приветствия, но домик был закрыт на все засовы, забитые досками окна говорили, что Добрый здесь не живет. Выхода не было. Вопреки принципам конспирации я направился прямо на квартиру Потурецкого. И его дома не застал. Жена, Ванда Потурецкая, сказала, что он в букинистическом магазине, делами которого занимается как один из организаторов кооператива. Потурецкая была красивой женщиной, несколько простовата, шатенка с серыми глазами и бледной матовой кожей. Переживания последних недель наложили на нее отпечаток. Дочка после переезда через восточную границу еще болела, лежала в кровати в другой комнате, двери в которую были закрыты, так как только одна эта комната отапливалась. Я сидел в пальто, согреваясь чаем и ведя разговор с Вандой Потурецкой, как со старой знакомой. Она не спросила, кто я и зачем пришел, достаточно, видимо, было назвать имя мужа. Время от времени она выходила к ребенку, и я смог осмотреть комнату. На полу, у холодной печи, лежали планки разрубленного штакетника, в коробке из-под ботинок — несколько кусков угля. Огромное количество книг на двух больших стеллажах, и еще во всех углах тоже пачки книг. На столике у окна я заметил две пишущие машинки, пачки бумаги. Школьная карта Европы висела на стене.