Кристина фыркает:
— Да ладно тебе. Мы ж тут, между собой.
Я пожимаю плечами, и она добавляет:
— Следующее заседание я точно не пропущу.
Подходит их очередь на кассу. Сделав шаг в сторону, я достаю телефон и машинально проверяю рабочую почту.
* * *
Двумя часами позднее. Приемная у кабинета судьи Савенко
Я сижу за столом и допиваю остывший кофе, параллельно проверяя электронную почту, как вдруг открывается дверь.
Сначала, клянусь, я ощущаю парфюм. Аромат холодной зелени, мягкой кожи с чем-то едва терпким, что не получается определить. Я настолько привыкла к типичным для суда запахам бумаги и антисептика, что этот окажется почти интимным, вызывающим. Кто-то осмелился пахнуть жизнью в помещении, где по умолчанию должно быть стерильно.
Через секунду передо мной бесшумной тенью встает двухметровый адвокат «ОливСтрой».
___
Белоснежная рубашка без единой складки, верхняя пуговица расстегнута. Темно-серый костюм.
Я не ожидала увидеть представителя «ОливСтрой» здесь и сейчас, сегодня нет заседаний, и я не готовилась.
На этот раз Исхаков без папки.
В одной руке ключи от машины... Хотя нет. Не ключи, а накрученные на пальцы четки.
Странно.
В другой — белый конверт. Выражение лица: «Я тут случайно, просто мимо шел в пиджаке за сотню тысяч».
Заторможенный бессонной ночью мозг вяло подмечает: мне бы хватило доделать ремонт.
Следом думаю о своем простом костюме оверсайз, который вдруг кажется слишком мешковатым и устаревшим. Кожей чувствуется отсутствие косметики на лице. Надо же, так тоже бывает.
Дело не в личном интересе, поймите правильно. Если борзый адвокат выглядит настолько лучше, невольно начинаешь ощущать уязвимость. Согласно правилам работник аппарата суда должен: сохранять достоинство, дорожить честью, избегать всего, что могло бы умалить авторитет судебной власти.
К тому же Исхаков явно выспался.
— Александра Дмитриевна. Рад, что застал, — говорит он дружелюбно, будто стоит на ресепшене в отеле.
Почему помощникам платят так мало? Ну почему? Никогда в жизни я не хотела спрятаться за дорогой одеждой так сильно.
Тем не менее вида не показываю, снимаю очки, которые использую для работы за компьютером.
— Добрый день. Экспедиция на первом этаже, окно номер два. Табличка «Входящие», — сообщаю дежурно-вежливым тоном.
Исхаков не двигается, и я дополняю:
— Дальше справитесь?
Он улыбается:
— Если что, попрошу план эвакуации.
Повисает пауза. Шутку я не поддерживаю. Нельзя, даже если бы было смешно.
А Исхаков смотрит мне в глаза как-то странно, будто бы с особенным интересом. Чуть прищуривается даже.
— Я могу вам ещё чем-то помочь?
— Да. Документы я подам официально, но хотел уточнить один момент, связанный с предыдущим заседанием. Буквально один вопрос. К протоколу, не к вам лично, конечно.
— Конечно. К протоколу. — Я снова надеваю очки и понимаю, что мне что-то мешает.
Следом бросает в пот от осознания: перед выходом из дома я наклеила патчи. Думала, доеду на машине до работы и сниму. Дальше был кофе, потом дела. Дождиков и Кристина ничего не сказали, хотя болтали со мной целую минуту. Промолчали.
Патчи всё ещё у меня на лице.
Причина улыбочек Исхакова ясна.
Я просто забыла. Я так сильно устала, что была слишком рассеянна и забыла посмотреть в зеркало.
Замираю на секунду от охватившего стыда.
Савелий Андреевич улыбается еще вежливее.
Какой стыд. Какой нестерпимый стыд.
Что ж.
Придется пройти через это. Не первый раз.
Я смотрю прямо. Снимаю патчи, выбрасываю в ведро для бумаги под столом и опять надеваю очки в массивной черной оправе, за которыми и прячусь.
После заминки продолжаю:
— На всякий случай, «уточнение по протоколу» — это попытка заново приобщить то, что вчера отклонили?
Исхаков слегка кивает, дескать, оценил подкол, и произносит почти доверительно:
— Это попытка сделать то же самое, но умнее.
Если бы минуту назад я не содрала с лица старые патчи и не надела очки, решила бы, что он флиртует.
Но это совершенно исключено. Не здесь. Не со мной. Скорее, стоит готовиться к острой завуалированной шутке.
Мимо кабинета проходят коллеги, заглядывают с любопытством. Пора заканчивать балаган.
— Все уточнения по заседанию — в рамках протокола, — говорю я строго. — Если есть замечания или ходатайства, подавайте их письменно. Пожалуйста. Если это все, то мне нужно работать. — Впечатываю глаза в экран компьютера.
Исхаков стоит все той же тенью, которую могло бы отбрасывать очень высокое дерево. Благоухает.
— А вы всегда такая?
— Вы хотите перейти на личности или это была попытка вежливости?
— Простите. Я с юга, у нас все немного проще. Вы буквально беспощадная. — Его тон исключительно деловой, не докопаться.
— Только по вторникам. Вы вовремя.
Исхаков хмыкает и подает конверт.
— Документы — через канцелярию, — подчеркиваю я интонацией.
— А если просто взглянуть? Вы же свободны.
Приходится поднять на него глаза.
— А если я просто вызову пристава?
Пауза.
Исхаков отступает на шаг, показывает открытые ладони. В одной из них четки с крупными зелеными бусинами. Снова мелькает мысль: странно.
Он вздыхает:
— Хорошо. Вы победили.
— Это не победа. Это процессуальный порядок.
Опять пауза. Исхаков вкидывает:
— Что тогда для вас победа?
Снова на грани допустимого. Можно крикнуть пристава, но этот шаг ниже моего достоинства, поэтому иду на крайние меры и говорю тише:
— Когда оппонент молчит.
И вновь пауза. Я смотрю в монитор.
— Значит, вам со мной не повезло, — качает головой Исхаков, но идет к двери.
У которой на секунду задерживается:
— Александра Дмитриевна…
— Что-то ещё?
Он чуть прищуривается.
— Вы ведь догадались уже, я не из тех, кто сдается.
Щеки начинают гореть.
— Ну так сдайте документы. Хоть что-нибудь.
Исхаков гасит довольную усмешку:
— Хорошего вам дня. Как там было? Окно номер два, точно.
Он выходит в коридор, а я еще минуту бесцельно вожу мышкой по экрану, чувствуя, как печет лицо.
— Хорошего дня.
Глава 4
Савелий Исхаков
Есть такой тип похмелья, когда в шесть утра сидишь в пустой ванне под потоком воды и охуеваешь от того, насколько плохо себя чувствуешь.
Не представляю женщину в столь жалком состоянии. А вот знакомых мужчин — сколько угодно. Либо прекрасная половина человечества тщательно скрывается, либо этот вид «развлечения» принадлежит всецело нам. Аминь.
Я морщусь от головной боли и тру виски. Запрокидываю голову, подставляя раскаленную черепную коробку под прохладную воду.
Бар, виски, стакан за стаканом. Бармен, благослови его Господь, в какой-то момент отказавшийся наливать.
Алтай*, с днем рождения, братишка. Двадцать лет отмечали вместе твой день, теперь я пью за тебя в одиночестве.
Мать твою, какого хрена мы не предугадали ту ситуацию? Как так получилось? С двенадцати лет шли по жизни бок о бок, прикрывали друг друга. Иногда страх душу грыз, иногда боль топила. Но прорывались. И дальше должны были.
Не понимаю.
Сожаление и тяжелое горе вызывают приступ тошноты, и я закрываю глаза.
Надо будет его мелкой звякнуть. Давно не набирал.
Мелкая — бывшая девушка Алтая, Радка. Она считает, он ее не любил, и все равно родила ему близнецов. А он любил, такие вот дела. Она уже замужем и вроде бы оправилась, но на всякий случай я присматриваю издалека.
Дверь отворяется, и передо мной замирает голенькая Оля. Мы познакомились месяца два назад, я позвонил ей вчера.
Оленька была четвертой, кого я набрал. Она единственная не задавала вопросов и приехала сразу. Дай Бог здоровья тем, кто умеет не усложнять простые вещи.
Я ляпнул что-то вроде того, что отмечаю зарплату. Она посчитала повод достойным и присоединилась. Мы оба чокались с пустым стаканом Алтая. Оле это казалось забавным, мне хотелось потрахаться.
— Доброе утро, — улыбается она. — Ты как?
— Привет, — вскидываю ладонь. — На работу собираюсь, как видишь. А ты чего соскочила в такую рань?
— Тоже на работу. Добросишь?
— Конечно. Дай мне минуту.
Оля скептически приподнимает брови.
— Ладно. Десять минут.
— Тогда собирайся, красавчик. — Она треплет меня по волосам и распечатывает отельную зубную щетку.
Задергиваю шторку и беру с полки гель для душа. Здравствуй, новый день, в обед у меня встреча с доверителем. Надо подготовиться.
* * *
В восемь я закупаюсь в кофейне и иду в ближайший парк. Лев Семеныч, в прошлом профессор философии, нынче свободный от всех обязательств, как обычно кормит голубей у фонтана.
— Доброе утро, — говорю я, протягивая ему стаканчик. — Кофе будете?
— Не откажусь, господин адвокат. Это, случайно, не карамельный латте? А в пакете не булочка с рыбой?
Губа у этого бездомного не дура. Усмехаюсь и киваю:
— Все как вы любите.
— Вы спасаете мой желудок и мою веру в человечество. — Лев Семеныч с вежливостью снимает шапку, будто он на приеме у Гегеля.
Разместившись на лавке под раскидистым дубом, мы приступаем к эстетически великолепному завтраку.
— Дождь будет, — роняет Лев Семенович. — У вас зонт есть? Могу одолжить дождевик.
— Оставьте себе, я за рулем. Да и небо вроде бы ясное.
— Кто ломал ногу хоть раз, прогноз погоды не смотрит. Метеослужба — баловство для неопытных юнцов.
— Точно. У меня был друг, который отлично предсказывал погоду. Сам я руку недавно ломал, но вообще ничего. Никакой суперспособности травма мне не принесла. Даже обидно.
— Погодите, ближе к пятидесяти начнется... Обожаю кофе. М-м-м-м, кортизол, но без адреналина. Роскошь, доступная вашему поколению.
Мы пьем кофе, утопая в собственных мыслях. Небо тем временем медленно затягивается. Да ладно!