Сережки тоже смотрятся глупо, снимаю их и убираю в бардачок.
Меняться сложно. Я не хочу выглядеть, как будто «стараюсь изо всех сил». Унизительно. Умом-то понимаю, что наряжаться (в разумных пределах) нормально, но внутри образовался блок, и его невозможно сломать.
Наверное, женственность — это не про ум и не про «ломать». Вот только про что?
На выходе с парковки меня догоняет новенький пристав по фамилии Синицын. Имя, увы, вспомнить никак не получается. Он только-только поступил к нам и ужасно волнуется, боится ошибиться. Парнишке едва за двадцать — худощавая фигура, нервно сжатые губы и куча немых вопросов в больших голубых глазах.
Я прекрасно помню себя на последнем курсе и даю несколько общих советов, которые помогут новенькому продержаться, пока не вырастут зубки.
Понедельник выдается горячим: Кристина вышла на работу, но мне все равно приходится присутствовать на нескольких заседаниях, чтобы быть в курсе событий.
Да и Савенко попросила составить компанию. Некоторые юристы отличаются повышенной эмоциональностью и вспыльчивостью, которую она не переносит на клеточном уровне.
Итак. 15:10. Зал 312.
Работаем на пределе.
Заседание идет восьмую минуту, но ситуация уже вышла за рамки штатной. Представитель ответчика решил говорить мало того, что не вставая, так еще и одновременно с судьей.
Это не наглость, это тупость. Опыт подсказывает: правда на стороне ответчика, однако юрист может все испортить.
— Представитель, не перебивайте, — повторяет Савенко, чуть прищурившись. Она в бешенстве.
— Но это важно! — Он без пауз продолжает нести чушь.
Синицын с прямой, будто спицу проглотил, спиной медлит. Либо нервничает, либо тупит, что, впрочем, не имеет значения. Атмосфера звенит.
Юрист машет руками. Пристав стоит у стены и не двигается.
Савенко не скажет прямо, но, если ей придется повысить голос, она просто вышвырнет новенького за профнепригодность.
Представитель ответчика выступает уже почти в проходе между столами.
Я поворачиваюсь к Синицыну. Не спеша. Спокойно. Держу лицо. Нельзя, чтобы участники заседания догадались, что у нас тут небольшой рассинхрон.
Обычно прямой взгляд судьи или помощника — красная кнопка, но пристав, поймав мой, приветливо улыбается.
Просто чудесно.
Я говорю вполголоса:
— Пресеките.
Парнишка дергается, делает шаг вперед, но слишком вяло, словно ждет подтверждения.
По лицу Савенко проскальзывает негодование. Кристина наслаждается движухой, ей обычно ужасно скучно, а тут будет что обсудить с Дождиковым на обеде. Я произношу чуть громче, но не повышая тон:
— Синицын. Немедленно восстановите порядок.
Он подскакивает, как ужаленный, и наконец встает между представителем и столом судьи.
— Вас предупреждали. Вернитесь на место, иначе будете удалены.
Мужчина фыркает, но отступает.
Синицын краснеет до корней волос, тем не менее заседание спасено и продолжается.
Я не придаю случившемуся значения: редко, но бывает. Вспоминаю об инциденте лишь минут через двадцать, когда выхожу в коридор и юный пристав останавливает у лестницы:
— Александра Дмитриевна.… я… простите. Я не сразу понял, что он…что вы...
Я смотрю прямо.
— Вы обязаны просчитывать ситуацию наперед. Времени на «не сразу» попросту нет, понимаете? На заседании у нас всех свои роли, сегодня мне пришлось выполнять еще и вашу. И я устала.
Синицын кивает, снова покраснев:
— Ещё раз извините, я очень виноват.
Вздыхаю. Ну что я за робот? Бесчувственный винтик системы.
— Мне не нужно, чтобы вы чувствовали вину, — говорю чуть мягче. — Но поймите: работа у нас сложная, нервная, и порядок необходим.
— Я учту.
* * *
Я не солгала Синицыну: ответственности много, нервные клетки тают, как снег на теплой ладони, поэтому та рядовая ситуация забывается напрочь примерно через минуты две.
Однако на следующий день в семь двадцать утра, когда я уже заканчиваю редактировать резолютивную часть, в дверь стучатся. Не секретарь — та открывает сразу.
Несмотря на слишком раннее время, почему-то думаю о Исхакове и проверяю блузку — нет ли складок. Патчи сняла — это точно. Волосы аккуратно зачесаны.
— Можно?
Синицын. Стоит на пороге, держит в руке стаканчик кофе с крышкой и салфеткой, как поднос в бюджетной кофейне.
Эмм. Что?
В первую секунду мне кажется, что из-за усталости я забыла, что вызвала в кабинет пристава.
И главное — забыла зачем!
Мне же не нужно.
Недоуменно моргаю, в спешке пытаясь придумать более-менее адекватную причину, когда он сам нарушает молчание:
— Доброе утро, Александра Дмитриевна. Знаю, вы очень заняты.… — На секунду Синицын теряется, но трогательно вздергивает подбородок: — Я не сразу понял, как сильно перегнул с задержкой. Родители мне все объяснили дома. Я хотел сказать, что больше не подведу вас.
Медленно киваю. Юный пристав в роли рыцаря — зрелище странноватое, особенно для такой рани. Но вообще-то мне нравится работать с теми, кто готов учиться.
Не каждый умеет. Не каждый в принципе считает нужным.
— В следующий раз будет лучше, я не сомневаюсь, — подбадриваю.
Синицын ставит стакан на край моего стола.
— Капучино без сахара и с корицей. Вы вроде бы не пьете сладкое. Я навел справки.
На секунду я улыбаюсь:
— Верно, спасибо.
— Из вас получится отличная судья: честная и справедливая. Еще раз спасибо от души. Ну, я пойду. — Он разворачивается и уносится прочь.
Всё — предельно корректно.
Я делаю глоток горячего кофе и искренне улыбаюсь новому дню. На самом деле я люблю свою работу и всегда радуюсь, когда получается кому-то помочь.
* * *
Следующим утром отваживаюсь надеть пурпурную рубашку и сережки.
Наученные понедельником брат с женой не позволяют себе ни единого комментария, и это тоже царапает. Я безумно люблю свою семью, но кажется, что еще полгода столь близкого соседства, и мы переругаемся.
В суде, впрочем, мысли возвращаются в рабочее русло — высохшее и слегка пыльное. Я бодро иду по коридору, когда ощущаю внезапную волну сигаретного дыма и слышу голоса.
Погода прекрасная, поэтому все окна и двери настежь, в том числе в курилку. Точно, ее же перенесли на внутренний балкон второго этажа.
До меня доносится тонкий смех Вероники. Мы редко пересекаемся по работе, и я решаю пройти мимо, не поздоровавшись.
— Вам смешно, а у Яхонтовой-то кавалер появился!
Останавливаюсь как вкопанная.
— Это кто ещё? — интересуется Дождиков.
— Пристав новенький ей кофе носит. Славный такой мальчишка.
— Да брось, она у нас неприступная. Спорю, даже свидания строго по уставу, — отвечает Дождиков слегка насмешливо, и мои щеки начинают гореть.
— Ты просто не слышал, как она говорит: «Пресеките», — это уже Кристина. — Словно воды ледяной за шиворот плеснула. Может, у мальчишки фетиш — строгие мамочки?
— Рано ей еще в его мамочки. Хотя сколько ей, кстати?
— Под сорок, наверное.
— И всё равно, — не унимается Вероника, чуть понизив голос. — Не зря Савенко сказала, что умница Саша хоть бы с приставом замутила, а то совсем одинокая. Жаль её.
— Савенко так сказала? Серьезно?
— Ага, в обед. Я случайно услышала, она мимо шла с Тарасовым.
Взрыв смеха.
Глава 9
Я медленно моргаю, пытаясь осмыслить.
И не могу удержать слёзы.
Что делать, знаю: зайти, поздороваться громко, дать сухой комментарий. Чтобы им всем неудобно стало. Выдержать взгляды. Не сломаться.
Как будущая судья, я должна быть беспристрастной во всех сферах жизни, даже в личной.
Слезы.
Дурацкие слёзы!
Борюсь с придавившей волной эмоций. Губы кривятся, как у маленькой. Уголки тянет вниз.
На новую блузку падает капля. И я понимаю, что не смогу.
Не смогу с собой справиться.
Мои шаги тихие и быстрые. Как мышь пугливая, добегаю до туалета, закрываюсь на замок и нервно мою руки.
Сердце так сильно колотится. Так сильно, Боже.
Я снимаю сережки. Ищу резинку в глубокой сумке и, найдя, стягиваю волосы в строгий тугой пучок.
Смотрю на своё отражение. Дышу ртом прерывисто. Нос щиплет, а глаза снова и снова наполняются слезами.
Почему слова коллег так задели?
Обычные сплетни. Банальщина. Какое мне вообще дело?
Кто они мне? Никто.
Почему так невыносимо ощущать чужую жалость? Их жалость. Их смех.
Становится зябко, и я обнимаю себя руками.
Держусь. Держусь.
А потом горько всхлипываю и реву.
Сама в шоке от того, что так больно меня это ранило. Трясет. Смотрю на себя и понять не могу, почему рыдаю. Тихо, жалобно.
Перестань. Перестань ныть, тряпка!
Разозлившись, я надеваю долбаные сережки, вытираю слезы, а они все льются и льются. Катятся по щекам, падают в раковину.
Вдох-выдох.
Надо собраться.
Как мне одиноко. У меня все прекрасно — друзья, семья, работа.
Почему же в душе так одиноко? Подколки будто точно в цель попали, где мягко и уязвимо. В яблочко.
Прорыдавшись и промокнув глаза салфетками, я трясу у лица ладонями. Надо взять себя в руки, у меня так много сегодня работы. Чудовищное количество.
Просто чудовищное.
«Александра, доброе утро. Я тебя потеряла», — падает на телефон от Савенко.
Я не знаю, в курсе ли судья, что обо мне сплетничают. Даже если она действительно сказала такое Тарасову (а они давние друзья, еще учились вместе), то точно не хотела, чтобы шутка дошла до моих ушей. Хочется верить.
Нужно забыть.
Но как же больно.
Как больно.
Лицо красное.
Надо пройтись, иначе заметят. При мысли, что о моем сломе узнают, пронзает ужас!
Пишу Савенко: «Доброе утро! Я на работе, но решила сходить за кофе. Вам взять как обычно?»
Я выхожу в коридор и сбегаю по лестнице. Пристав Синицын поднимается с двумя пластиковыми стаканчиками. Уж не знаю, ко мне ли он направляется, но я проношусь мимо.