«Конечно, буду благодарна», — отвечает Савенко.
«Тогда буду через десять минут».
«Ну что за умница наша Саша! Жду с нетерпением».
И я снова плачу.
* * *
17:30. Архив. Судебный корпус, подвал. Все еще среда
Я спускаюсь в архив, чтобы отнести документы на подпись и забрать карточку движения дела. Пять минут на все про все.
Здесь всегда тихо и слегка влажно, как в библиотеке без окон. Я тяну за ручку, просовываю в проем плечо. Руки заняты подшивкой, поэтому придерживаю дверь коленом. Она тугая, я мешкаю, невольно слушая голоса за стеллажами.
Первый узнаю сразу: низкий, нетерпеливый, с насмешливыми интонациями. Излишне самоуверенный на мой вкус.
— И что же было потом?
Савелий Исхаков. Серьёзно?
Желание прийти попозже вспыхивает сверхновой, но тащить все эти документы пешком по лестнице обратно... Нет уж, не могу я дать себе еще один повод для презрения.
Второй голос — молодой, женский, такой сбивчивый, что едва разбираю слова.
— Я скопировала формулировку из запроса Салтыкова. Она там была, я проверила, честное слово.
— Ты не верифицировала источник, — спокойно говорит Савелий. — Просто увидела ссылку и априори сочла ее действующей. Даже копирайтеры БАДов перепроверяют, на какие документы они ссылаются. Яна, с каких пор юрист позволяет себе работать «на веру»?
Я все-таки протискиваюсь в дверь, и та мягко закрывается. Делаю несколько шагов вглубь зала.
Перед стойкой архивистки стоят Савелий и девушка лет двадцати трех с сильно зачесанными назад волосами и красными как свекла ушами. На столе разложена папка дела.
— Этого решения нет, — продолжает Исхаков, не повышая голоса, — а значит, ты официально сослалась на судебный акт, которого не существует.
— Но.… я…
— А судья уже включил его в обоснование. Понимаешь, чем грозит? — Пауза. — Мы не просто выглядим глупо, мы даем повод заявить о фальсификации. — Пауза. — Ну почему, почему ты не сказала? Еще вчера это была бы банальная ошибка, сегодня — повод для дисциплинарки.
Стажер, а это очевидно она, молчит. Даже дышит будто с трудом. Савелий глядит на неё не с ненавистью — с требовательной, безжалостной ясностью. Ждёт.
Ждёт. Ждёт.
Наконец, вздыхает:
— Я не могу тебя прикрыть, если ты не понимаешь, за что тебя прикрывают.
— Грызть гранит науки тяжело. — Голос архивистки Маши звучит по-матерински заботливо, что редкость.
Савелий берет в руки документы и только тут замечает меня. Смотрит на полсекунды дольше, чем надо, слегка кивает и произносит вслух:
— Александра Дмитриевна.
Его пиджак расстегнут, галстук чуть ослаблен. Вид в целом уставший, но взгляд — как всегда: внимательный, неприятно цепкий.
Девушка-стажер пялится на Исхакова как на Бога, со смесью восхищения и ужаса.
А я….
Я, вспоминая свои пятничные попытки флирта, вновь ощущаю себя дурочкой и киваю в ответ:
— Добрый вечер. Надо же. А я-то думала, вы появляетесь только в залах, где есть публика.
Савелий усмехается, будто приободрившись. В его глазах вспыхивает что-то вроде азарта.
— Вот видите, бываю и в архиве. Иногда нужно опуститься на уровень бумажной цивилизации. — Он подмигивает архивистке, и та миленько хихикает.
Да ладно. Маша?!
Я кладу подшивку на край стойки. Не улыбаюсь, но угол губ все же предательски дергается в попытке. Вот засранец.
Стажер Яна вежливо и громко здоровается, киваю и ей.
Большое искушение — проехаться по её ошибке, ведь это его стажер и отвечать будет его адвокатская фирма. И он сам, разумеется. Я могла бы размотать ситуацию на молекулы и так отыграться за слезливое утро и отомстить за пятницу, но... сама недавно воспитывала пристава, поэтому... делаю вид, что ничего не слышала.
— Так что, вы здесь по делу или экскурсию проводите?
— Знакомлю молодняк с духом старого процесса. — Исхаков демонстративно громко вдыхает. — М-м-м-м. Чувствуете?
— Запах пыли? Картонных папок? Жженой сажи? — Последнее из-за тонера.
— Точно. Остатки доцифровой эпохи. Если серьезно, тут пахнет, как на моей первой работе. Только приятно тихо, не слышно воплей прокурора. — Савелий морщится.
Я тоже проходила практику в полиции — знакомо. Чтобы не улыбнуться, я принимаюсь заполнять строку в карточке, перепроверяю номер дела.
— Кричать тут никому не позволено, — веско замечает Маша.
И Исхаков ей подмигивает. Да Боже!
Я сосредотачиваюсь на своей задаче, а Савелий, видимо успев разглядеть, как сильно я закатила глаза, подходит ближе. Опирается рукой о край стойки.
— На самом деле, Александра Дмитриевна, у нас небольшая учебная тревога. Яна решила, что ссылки обладают самоочевидной юридической силой, и упорно не признается. Не поделитесь судейской мудростью, раз уж нам повезло перехватить вас в подвале?
Я протягиваю Маше свой талон и возвращаюсь глазами к Яне:
— Легко. Запомните: страшно не то, что вы ошиблись, такое бывает, все мы люди. И поверьте, никто здесь не мечтает живьем сожрать юриста. Самое неприятное — это когда твоя ошибка уже в чужом решении. Больше всего на свете судьи ненавидят выглядеть глупо. С кем у вас?
Стажер краснеет еще сильнее:
— Тарасов.
Качаю головой:
— Тогда готовьтесь. Он будет помнить долго.
— Ну е-мое, — опускает голову Яна. — Мне капец.
— Да ладно, Савелий Андреевич точно придумает, как выкрутиться. Кстати, в первый месяц работы помощником я сослалась на судебный акт, который еще не был опубликован. Думала, провалюсь сквозь землю.
— Смело. — В голосе Исхакова проскальзывает… восхищение?
Он в восторге от моей дерзости? Или от того, что я спокойно признаю ошибки?
Наши глаза совершенно неожиданно встречаются. Дьявольские они у него. Опасные. Порочные.
Мое сердце начинает глухо гудеть. Я не понимаю, почему Савелий снова так смотрит на меня, — нагло, слишком лично, — и не могу сообразить, как реагировать.
Что ему надо от судейской мыши? Не серьги же мои его впечатлили.
Тоже хочет остроумно посмеяться? Так почему медлит?
Секунду мы сверлим друг друга взглядами, после чего я, словно напитавшись бешеным вниманием Исхакова, весело пожимаю плечами и щелкаю его словами по лбу:
— Ну, по крайней мере, он существовал. В отличие от вашего.
Савелий смеётся. Коротко, низко, тоже весело.
Взгляд с меня так и не сводит. Я расписываюсь в журнале, но краем глаза-то вижу. О своей стажерке он позабыл напрочь, словно та не мнется за его спиной.
Деревенский выскочка.
Подпись выходит кривоватой.
Маша наконец вручает мне карточку. Я беру бумаги и отхожу к дальнему столу, чтобы сосредоточиться.
Исхаков вспоминает о Яне, дает ей пару распоряжений, и она проносится к лестнице, не забыв вежливо проститься со мной и Машей. Едва за ней закрывается дверь, Савелий снова подходит ко мне.
— Знаете, — говорит он вкрадчиво, — иногда я думаю, что вы — самая опасная женщина в этом здании.
— Зачем вы вообще обо мне думаете? — интересуюсь я у него совершенно ровно.
— Выпейте со мной кофе, Александра Дмитриевна, — просит Исхаков. И добавляет чуть тише, с оттенком почти человеческой слабости: — Умоляю.
___
Мои глаза округляются. Маши не видно — отошла.
Я здесь совсем одна, зажатая в угол двухметровым дьяволом.
Он уточняет:
— Всего одну чашку.
В груди взрывается паника, и меня накрывает волной необъяснимого жара. Тут же выпаливаю:
— Ни за что.
Это не просто «нет».
Это НЕЕЕТ.
Или даже: НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ.
Или даже: «Я лучше умру».
Категоричное. Резкое. Основательное «нет».
Словно звонкая пощечина по всему отполированному эго Исхакова.
На мгновение повисает тишина.
Маша медленно вздыхает где-то там вдали, а потом принтер начинает громко печатать.
Воздух становится гуще.
Савелий кладет свои бумаги на стол рядом с моими и бесцельно их листает.
Упертый гаденыш. Вы посмотрите только. Любой другой бы оскорбился и уже отвалил.
— Ладно, — говорит он. — Удачи вам с архивом.
Сдался? Я этого и добивалась, но победе почему-то не радуюсь. Какая непредсказуемая я дамочка.
— И вам удачи с делом, Савелий Андреевич. Постарайтесь не обольстить архивистку. Она замужем.
— Это никогда не было препятствием.
Что?!
Будто невзначай, но с точным прицелом Исхаков произносит:
— Кстати.... — И замолкает.
Я вынужденно поднимаю взгляд. Мы смотрим друг на друга.
Принтер старательно печатает.
Маша снова вздыхает.
Савелий медлит. А у меня тело начинает гореть. Шея, грудь, руки. Он, как будто почувствовав это, скользит взглядом сверху вниз, до моей талии. Кофточку разглядывает? Плавно возвращается к подбородку. Чуть приоткрывает рот.
Я делаю то же самое.
Кожу очень сильно покалывает.
Надо было надеть водолазку.
Да Боже мой, говори быстрее!
Я не могу так надолго задерживать дыхание, а ты стоишь слишком близко. И по-прежнему потрясающе пахнешь. Просто до слез волнующе. И я всей своей женской сущностью против воли и разума тебе симпатизирую.
Какой он высокий, Боже ты мой! Разве такие высокие мужики бывают вне баскетбольных площадок? Руки большие, пальцы длинные. Кто его пустил на юридический факультет? Почему его не забрал под крыло какой-нибудь ушлый тренер?
— В пятницу я, кажется, немного.… переиграл, Александра Дмитриевна.
Вновь возникает пауза.
Зачем он так странно произносит букву Р в моём имени?
Медленно вдыхаю, и его запах заполняет легкие.
Савелий слегка хмурится и продолжает:
— Не знаете, случайно, дошло ли до Гаянэ Юрьевны какое-то... альтернативное толкование нашей беседы?
Уголок моих губ дергается.
Перевожу на русский: Исхаков спрашивает, сказала ли я судье, что он намекал на взятку. Причем спрашивает так, будто между нами не этика, а один вопрос: сдала или нет.
На этику ему плевать. Я усмехаюсь.