Вольский медленно завёл руку под борт пиджака, а когда вынул, четыре пальца были закованы металлической дугой с четырёхгранными шишечками.
Прислушивавшийся к разговору Боря перевёл взгляд с одного своего спутника на другого, с кастета на трость, и, наконец, уставился в спину кучера. Вскочил и затрясся, как тоненькая берёза под вихрями, всплёскивая руками и визжа:
— Надо было взять мотор!..
Тут уже сдали нервы у Василия Васильевича — он принялся охаживать тростью спину предателя:
— Готтентот! Негодяй! Ах ты, тётка! Варнак! Кому говорят, доставь в «Эдельвейс палас»!
Мужик дёрнул поводья, хотел было соскочить с облучка, но Вольский усадил его на место тычком кастета в печень. Кучер кинулся в другую сторону и повис на трости Розанова.
Из подворотни возникла Анна Рудольфовна собственной персоной. Это была не та нервная петербургская Минцлова, которую соратники повидали в логове сектантов. Новая Минцлова излучала уверенность.
Убедившись, что сбежать не получится, извощик сделал то, что от него и требовалось — стегнул лошадей поводьями. Однако экипаж не тронулся с места. Минцлова сжимала заднюю ось обеими ладонями и пыталась то ли приподнять, то ли опрокинуть экипаж. Отвращаясь смотреть на неё, Боря поднял «верх» и тут же боязливо заглянул в целлулоидный иллюминатор, врезанный в заднюю стенку. Теософка, взревев, смахнула складчатую крышу на мостовую и снова вцепилась в ось.
Розанов неистовствовал:
— Поясница стреляет? Вот тебе припарочка!
На пару с Вольским они гвоздили спину извощика, тот хлестал лошадей, всё зря — не сдвинулись и на полкорпуса.
— Голем, глиняная чушка! — истерически вскрикнул Розанов, впечатлённый колоссальным видом Минцловой.
— Я знавал её папу — адвоката, Рудольфа Рудольфовича! — криком ответил Боря. — Она — из мяса.
— Коля, умоляю вас, используйте огнестрельное оружие!
Долго просить Вольского не было нужды: бывший подпольщик сел вполоборота и с локтя выстрелил в чудовище, крошащее кузов. Пуля срикошетила будто от чугунной статуи.
— Только чрез океан возможно изгнать меня из мира живых! — проскрежетала теософка.
Она ударила глыбой головы в заднюю фанерную стенку экипажа — только щепки полетели. Из-за неловкого движения ось едва не вырвалась из рук Минцловой.
— Скользят, — прохрипела, словно жалуясь, бывшему ученику.
— Анна Рудольфовна, а вы — тальком!.. — ядовито промолвил Боря и высыпал ей в лицо содержимое попавшейся под руку банки.
Теософка сморщилась и чихнула, выпростав не менее чашки слизи на Бугаева. Раскрыла рот для второго раза и выпустила экипаж, чтобы зажать рот.
Кони рванули, и Боря повалился на сиденье. Тщетно пытался он крошечным платочком из нагрудного кармана счистить вещество, залепившее лицо и галстук.
Розанов с Вольским, пребывая в аффекте, потчевали извощика, а тот вопил что есть мочи:
— Звиняйте, баре! Искусили, ироды, червонцем! Попутал грех!
Не прошло и пяти минут, как коляска встала у гостиницы.
Спутники поспешили к стойке регистрации.
— Коллежский советник Василий Васильевич Розанов, пишущий сочинения. С друзьями.
— Вольский, бездельник, — буркнул меньшевик.
Бугаев пискнул:
— А я вам визитную карточку оставлю.
Портье, не глядя, сунул картонный прямоугольничек в книгу для записей.
— Что за тварь дьяволова? — разразился философ, едва они вошли в номер и уселись в кресла перевести дух после незадавшейся поездки.
— Гипноз! — убеждённо сказал Вольский. — Быть не может, чтобы свинец от человека рикошетил.
— Так это от человека, — поправил Василий Васильевич.
— Я как поборник материализма… Гипноз. Либо панцирь под платьем, — твердил Вольский.
— Надо бы нам как-нибудь поименовать наш союз, — медленно вымолвил Розанов.
— Зачем? Главное дело хорошо обделать. Да и долго ли нам в союзниках быть? — озадачился Вольский.
— Напрасно вы так думаете, Николай Владиславович. Как пароход назовёшь…
— …так он и будет называться, — гыгыкнул Боря.
— …так он и поплывёт, — не обращая внимания на поэта, продолжал Розанов. — К примеру, ваши меньшевики будущего лишены, суждено им умаляться до полного исчезновения. А вот большевики, ясно уж из названия, нацелились на господство. Так и нам потребно крепкое название, чтобы пребывать в дружбе и согласии.
Бугаев задумался над чем-то.
— Что, Боря, у вас появилась идея? — с улыбкой спросил Василий Васильевич.
Поэт ответил неразборчивым бормотанием.
— Нужен роман, который ударит по замыслам антимуз, — Розанов махнул сжатым кулачком. — Сведёт на нет их усилия. Предотвратит грядущий хаос.
— Василий Васильевич, так напишите эту штучку, — посоветовал Бугаев.
— Я уже объяснял Коле, почему не могу. Вот мой аргумент, тогда не раскрытый: почти всё, мною писанное, мгновенно устаревает. Видать, от природы я — газетчик. Обсуждаемый нами роман должен жить века.
Бугаев пожал плечами.
— Боря, вы должны взяться за такой роман, — продолжал Розанов.
— Да, Борис Николаевич, прислушайтесь к словам старшего своего коллеги, — поддержал Вольский.
— Коллеги, умоляю… Я только-только принялся за «Лакированную карету»! Надо восстановить украденные записи. В этой вещи герой не менее чем сама имперская столица — Петербург…
— Борис Николаевич, да как же вы не понимаете, — перебил его Розанов, — я бы заказал этот труд старику Боборыкину, если б всё дело заключалось только лишь в «написать»! Нужно выявить законы!.. Кто, как не вы, разглядевший законы поэзии, соорудивший остов целого жанра: символизма, кто, как не вы, пригоден к этому? Вы, расшифровавший в «Глоссалолии» каждый звук русской речи!.. Я не хочу вас приволить, единственно взываю к рассудку. Вы можете спасти Россию! Коль на себя возьмёте крест, я поделюсь своими наблюдениями и соображениями, помогу, чем смогу, потребуется — целиком уйду к вам в подчинение.
— Пожалуй… Нет! Я не согласен.
Меньшевик проговорил ласково и угрожающе:
— Боря, я не буду вас убеждать или гипнотизировать. Я вам лицо кулаком усахарю, только и всего, — и Вольский двинулся на Бугаева.
Тот, однако, взбрыкнул с такой силой, что перевернул меньшевика.
Розанов, заломив тонкие руки, взывал:
— Господа, вспомните светский тон! Вы же в галстуках!
— Галстух!.. Это хорошо! — прохрипел Вольский, ухватив за длинный лоскут, свисающий с шеи противника. Свой он заранее завернул на спину.
Раскатившись по разным углам, борцы тяжело дышали, более не порываясь в бой, поскольку осознали равенство сил.
— Патовая ситуация, — прокомментировал момент Розанов. — Вернёмся к беседе? Боринька, подумайте о Тех, кого носит… Тех, кто носит… Тьфу, запамятовал!.. Тех, кто за Минцловой! С учётом габитуса «колоды» за ней может стоять множество опаснейших людей.
Бугаев упорствовал:
— Анна Рудольфовна, несчастная блаженная, мистифицировала вас.
Розанов схватился за голову:
— Все погибнем!..
— Я ему всё-таки пропишу в физию… — начал было Вольский.
— Оставьте, Николай Владиславович, — устало вздохнул Розанов. — Угрозы тут бездейственны. Дайте я снова попробую. Боря, послушайте, вы же хотели работать — во благо мира. Грандиозную стройку или перестройку, «разрушим до основанья, а затем», молотки, мастерки, фартуки, вот это всё. Злодейка Минцлова на этот именно крючок вас удила, пытаясь вытащить в заграницу. Если в замыслах у ней не стояло прямого убийства… Может, хотела вас занять чем-то, например, тяжёлым физическим трудом на свежем воздухе: храм новой религии строили бы, не в переносном, а в прямом смысле, — купол там, архитравы, порталы из дерева вырезывать. Что угодно, лишь бы стихи и прозу не писали. И вот я показываю верный способ строительства нового — вашего! — мира, и вы можете запретить — буквально так! — существование таких персонажей, как Минцлова и её личарда в оправе без стёкол, и говорю вам: пишите! — а вы артачитесь. Как так? Сами же хотели!..
— Я подумаю, — брезгливо проворчал поэт. — Как, говорите, будет называться спасительный роман?
Розанов вскинул голову и с надеждой в голосе отозвался:
— Боринька! Это решать только вам.
Бугаев не соизволил прореагировать на выражение высокого доверия.
Вольский сказал веско:
— Нам с вами, Боря, вместе котят в ведре не крестить, однако давайте попытаемся хотя бы в эти несколько дней соблюсти уважение друг к другу.
— Я готов, — сию же минуту покорился Бугаев, но только вызвал у Вольского скрежет зубовный: меньшевик был вправе ожидать новой проделки. Поэт не преминул невинным голосом пожаловаться: — Василий Васильевич, Коля отказывается верить моему чистосердечию.
Бугаев ладошками зажал уши, когда Вольский заговорил:
— Это невозможно вынести! Видите, видите, Василий Васильевич, он всегда так делает! Боря целенаправленно нервирует меня! Из-за этого я разорвал с ним отношения.
Розанов ходил по ковру, щёлкая костяшками пальцев, и размышлял вслух:
— Как же изъять из её затылка записочку с магическими письменами, что витальность голему придаёт… Так-так. Кабаллистическую глину размоет океаническая вода. Но Минцлова — в Москве. Ситуация патовая.
Вольский досадливо воскликнул:
— Что же, никак не обороть чудище?
— Не обо… что?
— Обороть!
Розанов пробормотал:
— Показалось.
— У нас ведь имеется неподалёку океан! — возликовал Боря.
Спутники посмотрели на него как на сумасшедшего.
— В какой-нибудь версте! — твердил поэт.
— Совсем Боринька… того-с, — скорбно подытожил Вольский.
— Да я про подземный океан, на котором Москва стоит!
— Неужели? — скептически произнёс Розанов.
— Я геологией занимался. Диплом по оврагам готовил.
Розанов вскричал:
— Боря, вы — гений!
— А при чём тут овраги?!.. — вставил Вольский.
— Что же, в самом деле — вода в глубочайшем гроте? — всё-таки усомнился Розанов. — Плавать можно? А батисферы спускать?