Веточка была рябиновая. Такими бабушка дом украшала по большим праздникам.
– Рябина зла не попустит, охранит! – сказывала она. – Ты, внученька, вплети гроздь-то в косу, она от тебя беду отгонит.
– Спасибо, бабушка! Спасибо, дедушка!
Ой, как неслась Нелюба! Аккурат в рощицу, с холма, на холм. Ни усталости не чуяла, ни страха. Всего-то и надо, что наломать веток рябины!
На беду, рябины в их краях водилось мало. И откуда только взялась та единственная веточка, что отыскал голубок? Ну да это не забота, ползаботы. Нелюба насквозь промчалась через пшеничное поле, обежала берёзовую рощицу, даже к болоту сунулась – нет рябины!
– Бабушка, миленькая, – взмолилась она, – где ж ты эти клятые ветки собирала? Помоги!
А бабушка возьми да услышь! Громко, видать, внучка звала. Вспорхнула с ближайшей берёзы большая птица, хлестнула крылом по лопаткам и унеслась в чащу, где девки папоротников цвет искали. И там-то, где щерились облезлые ёлки, куда дневной свет с трудом пробивался, Нелюба и углядела резные листья. Снова в чащу соваться – погибель искать, но делать нечего. Собрала девка всё мужество, сжала кулаки и пошла, не отрывая от деревца взгляда: вдруг пропадёт, как сестрица в Купальскую ночь?
На плечи всё сильнее давило, словно волокла на себе девка мешок муки. Трава путала ноги, опавшие бурые иголки проседали под ступнями, как топь болотная. Про такие-то места и врут, мол, кинулась из темноты зубастая колдовка – цап! И уже не себе принадлежишь, а зачарованному лесу.
Лихо тоже без дела не сидело. Напустило на Нелюбу гадюку, пугало трескучими стволами. На гнилом грибке девица поскользнулась и упала, да так неудачно нога подломилась, что хоть вообще не вставай! Встретит жениха хромая невеста, вот смеху будет!
Но нынче смеяться хотелось всего меньше. Нелюба на четвереньках доползла до заветного деревца, обняла ствол. Хоть бы отдышаться! И боль будто меньше стала, а тяжесть, что клонила её к земле, маленько отпустила.
Перебирая руками по стволу, она поднялась, потянулась за нижней веточкой… а её как плетью хлестнули!
– Не тронь! – негромко приказало Лихо.
И голос такой жуткий, до нутра пробирает!
Нелюба не послушалась, и её будто за косу потянули.
– Не тронь, сказал!
Девка сцепила зубы, подпрыгнула и поймала гибкую ветку. Вскрикнула от боли, но добычи не выпустила до тех пор, пока ветка не хрустнула.
– Прости, деревце! Не со зла тебя обижаю! О защите прошу!
И ну себя стегать! Пока ещё твёрдые белые ягоды полетели в стороны, запутались в рыжих волосах. Лихо завопило.
– Ты что делаешь, дура?!
– Похлёбку варю! – огрызнулась Нелюба.
Так и эдак стегала она себя, не жалеючи, по плечам, по бёдрам, по спине. Придурь выбивала. Чтоб неповадно было вракам верить! Чтоб по тёмному лесу не шаталась! Чтоб не кликала Лихо, не подставляла ему шею!
И охранили рябиновые ветви! Охнуло Лихо, чёрным клубком скатилось наземь и вдруг обратилось молодцем. Руки-ноги длинные да худые, голова соломенная, а глазища что два светца! Он глядел на неё лютым волком. Показал зубы, снова обратился клубком и ринулся к девке. А та его веткой – хрясь! Зашипело Лихо, задымилось. Нёсся к Нелюбе чёрный клубок, а отскочил опять молодец. Припал к земле, как зверь, и пригрозил:
– Не противься, девка! Хуже будет!
– Куда уж хуже?!
Он к ней – она от него. И заплясали! По тёмной чаще, по сухим еловым иголкам, по кочкам и овражкам. Девка хлестала Соломенную голову хворостиной, как малое дитя, да приговаривала:
– Слазь с шеи, слазь!
Вот уже совсем погрустнел молодец, а на руках, которыми он закрывался, расцветали красные полосы от ударов. Да вот только Нелюба нападала честно, а Лихо и обмана не чуралось. Увело девку подальше от обережного деревца, заблудило и хвать за запястье! Так стиснул рученьку, что не удержишь ветку! Нелюба против воли разжала пальцы, а молодец склонился над нею, намотал на локоть растрёпанную косу и прошипел:
– Доигралась!
И вдруг как поцелует! Руки бессильно повисли вдоль тела, колени подогнулись, жар прилил к щекам. Нечисть поганая, тьфу, тьфу!
Но целовал молодец сладко, и Нелюба прикрыла глаза на единый миг. А как открыла, молодца рядом уже не было. И только тяжесть на плечах вернулась.
Обманул! Обманул, проклятый!
Тут бы снова схватиться за ветку, да на затылок ровно кто-то положил тяжёлую ладонь.
– И думать забудь.
Понурила девка голову. Век теперь Лихо с её шеи не слезет! Теперь что домой, что сразу в омут – всё едино. Вот только а где, дом-то?
Вроде припомнив дорогу, Нелюба зашагала меж ёлок. Нет, всё ж не туда. Двинулась в другую сторону, но и там теснились незнакомые дремучие исполины. Глянула в небо. Солнышко за нос водить не станет! А и тут Лихо подсобило: деревья плотно переплелись кронами, ни просвета не видать.
– Мамочки!
Заблудилась! Как есть заблудилась. В родном лесу, где с матушкой и Ладой грибы собирала, совсем рядышком с деревней. Ну что за напасть?!
Не зря дзяды учат: не сетуй на беду, пока вторая не сыскалась. Теперь-то Нелюба стариков слушала бы, да поздно. И уж чего дивиться, когда кусты затрещали, а навстречу девке поднялся большущий медведь. Не то болел чем, не то попросту не с той лапы встал, а кланяться и расходиться миром бурый не пожелал. Показал острые когти и заревел.
У Нелюбы душа в пятки ушла. Супротив эдакого зверя не всякий охотник пойдёт, здоровые мужики за благо считали уносить ноги. У Нелюбы же не было охотничьей рогатины, а из двух ног половина успела распухнуть.
Упросить бы грозного хозяина леса, умаслить подарком, да толку? С Лихом на плечах всё одно долго не проживёшь. Не зверь задерёт, так зашибёт невесть откуда упавшим камешком. Нелюба тяжело вздохнула и пролепетала:
– Сочти за жертву, хозяин ласковый. Благослови матушку и сестру взамен на мою жизнь.
И закрыла глаза – будь что будет.
И тут над ухом снова зазвучал голос нечистого:
– Что встала, как вкопанная? Беги!
– Не побегу.
– Задерёт же!
– Ну и пусть. Всё одно мне с тобой счастья не видать!
Медведь заревел, перебрал передними лапами в воздухе. Вот сейчас огреет по голове, и испустит девка дух.
Но снова скакнул с плеча чёрный клубок, покатился к зверю, обратился в молодца и упёрся в мохнатое брюхо!
– Уходи, дура! – прохрипело Лихо.
А Нелюба и рада бы, да вросла с испугу в землю. Косолапый, меж тем, противника не жалел. Так и сяк его потчевал, царапался, щёлкал огроменной пастью. Вот мелькнула соломенная голова в смертоносных объятиях, вот-вот захрустят косточки! И тут – раз! – чёрный клубок выскользнул из неуклюжих лап! Бурый вконец ополоумел! Вдругорядь кинулся к девке: слюна с клыков, глазищи – блюдца! А на пути снова Лихо оказалось. Да не безоружное, а с палкой. Хрясь – и располосовал страшную харю. Медведь вроде помедлил, слепо закрутился на месте, а потом как даст лапой в висок! Молодец где стоял, там и повалился. Вот сейчас лесной хозяин его раздавит!
Почто Нелюба решилась на такую глупость, нипочём не ответила бы. Но прежде она кинулась на колени, вцепилась в плечо Лиху и что есть мочи потянула, а там уже стала думать, на кой.
Молодец был лёгок, что пёрышко. Поди разбери, отчего на шее сидючи так давил. Девка аж назад завалилась от неожиданности.
Пуще прежнего рассвирепело чудище! Заметалось меж деревьями, обиженно заревело! А Лихо нависло над девкой на вытянутых руках и как заорёт:
– Чего творишь?! Зачем меня спасаешь?!
– А ты меня зачем?! – вскинулась Нелюба.
– Да ежели ты подохнешь, мне не на чьей шее сидеть будет!
– А ежели подохнешь ты, то и шея уже не понадобится!
Правых и виноватых рассудил медведь. Хватил Лихо пастью за бок, молодец так разом и побледнел. Пропала широкая белозубая улыбка, рудой окрасилась рубаха.
– Вот тебе и на…
На губах вскипела алая пена.
Не по нраву пришлась косолапому лихая кровушка. Принялся тереть морду, рвать шкуру когтями. Уже и не зверь вовсе, а одна только злобная тварь. Кого встретит – мигом заломает! На таких дзяды посылают крепких мужиков, пока не случилось беды. Нелюба то сразу поняла. Понял и молодец. Он растянул губы в недоброй усмешке.
– Не поминай… лихом, славница.
И пошёл к медведю, зажимая бок. Сквозь пальцы сочилось чёрное, кровь дымилась, как головешки.
В крепких дружеских объятиях сошлись не-зверь и не-человек. Покатились по кочкам, по веткам, по алой сочной землянике и свалились в овраг.
В единый миг всё стихло. Ни рёва, ни крика, ни тяжёлого дыхания. Робея, Нелюба приблизилась к обрыву. На дне его догнивало старое дерево с ветками-кольями. На ветках, насквозь пронзённый, лежал медведь. А Лихо так и пропало.
***
Денёк у Нелюбы выдался – врагу не пожелаешь. Домой вернулась чумазая, хромая, растрёпанная. Батюшка сразу браниться начал, а мать с Ладой кинулись проверять, цела ли. Всю правду девка не рассказала, только полправды. Что от смертных коробов шла через лес – земляники к праздничным блинам набрать; что недоглядела и заплутала и что встретилась с обезумившем зверем. Нога? А ногу подвернула, когда убегала. Зверь что? Да в овраг свалился. Не иначе покойники дед с бабкой подсобили.
Поохали, поплакали, как принято, да и успокоились. Жених-то никуда не делся, уже, верно, близёхонько к деревне, а для встречи ни земляники, ни блинцов. Да и сама невеста что мертвянка.
Пока отмыли девку, пока одели да нарумянили, пока напекли угощения, уже и вечер наступил. Слав нет-нет, а выходил за порог: едут ли? Гости всё не спешили. Уж и стопка блинов, укрытая полотенцем, остыла, и Лада зевать начала, а кум Слава, тоже приглашённый на смотрины, спросил:
– Что, раздумал ехать, жених-то? Никак прознал, какого тестя ему сватают!
Слав замахнулся, но ни поставить на место уже захмелевшего кума, ни попросту ответить не успел. Первой долетела до мельницы весёлая песня, опосля зазвенели колокольцы на лошадиной сбруе. Хозяин кинулся раскрывать ворота.