— Так ты мне дашь заклинания для зарядки артефактов? — напомнил я, спустя два часа. — Мне они нужны.
— Позже, — оборвал меня архонт и продолжил диктовать.
Он не обманул, и спустя ещё три часа перешёл заклинаниям усиления.
— Наполнять артефакты — следующий этап, — сказал Хаос. — Для начала обучись заклинаниям усиления.
— Как это вообще работает? Может, объяснишь?
— Записывай, — велел архонт. — Усиление работает на том же базисе, что и разрушение. Для того, чтобы усилить предмет, необходим ряд заклинаний. Заклинание насыщения, заклинание стабилизации, заклинание реакции, заклинание защиты. Они могут отличаться в зависимости от материала и величины объекта…
Лекция продолжилась. Чары делились на множество групп: атакующие, защитные, усиление, изменение, исцеление и прочее. Некоторые действия, как, например, метание чёрного шара, совершались одним заклинанием, для других — таких, как усиление или исцеление, было нужно нескольких разных заклинаний, которые заставят стихию работать нужным образом. Так чтобы усилит пулю, требовалось напитать её силой, обезвредить (стабилизировать) и «запрограммировать» активацию при сильном ударе. И каждый этап — отдельная фраза на древнем языке стихий.
Чтобы лечить самого себе или сращивать повреждённые ткани, необходимо было, прежде всего, овладеть техникой изменения или обращения. Это означало уметь трансформировать своё тело в стихийную оболочку. На том же принципе основывалась техника защиты и техника так называемых прыжков — мгновенных перемещений в пространстве.
В три часа ночи я, уставший и замученный этой нескончаемой лекцией, демонстративно отодвинул тетрадь, положил перо и заявил:
— Всё, хватит. Больше ничего писать не буду. Мне завтра в школу идти. Потом продолжим.
— Ладно, — согласился Хаос. — Этого тебе хватит на ближайший год. Достигнешь совершенства в данных заклинаниях, будем заниматься дальше.
— Скажи, зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Я объяснял, — архонт поднялся.
— Погоди. Давай начистоту. Какой в этом смысл? В Петербурге три или четыре семьи, владеющие чарами тёмной стихии. Все, кто что-то умеет, учатся в соответствующих местах. Остальные — слабаки, которых вряд чему-то научишь. Ты сказал, я призван возродить школу тёмной стихии. Как, чёрт возьми, я должен это сделать? Кого я буду учить? Мне нужна конкретика.
Казалось, архонт сейчас исчезнет, так ничего и не ответив, но он не сдала этого.
— Вопросы, вопросы, вопросы… одни вопросы. Больше заняться нечем, кроме как задавать глупые вопросы? В этом городе много людей, которые имеют талант. Гораздо больше, чем три никчёмные семейки. Даже в этом доме есть потенциальные заклинатели. Когда придёт время, всё узнаешь. А пока занимайся, чем должно.
— А что это за хрень с бесами, которые завладевают душами людей?
Архонт вздохнул.
— Вот почему я не хотел связываться с человеком из другого мира. Ты долго меня будешь донимать?
— Я должен знать правду.
— Кто-нибудь тебе точно её расскажет. Кто-нибудь из тёмных невежественных людишек, которые вечно твердят о своих бесах. А мне надоело.
— Нет, давай начистоту…
Но теперь архонту точно надоело. Он махнул рукой и исчез, а я взял пресс-папье, промокнул последнюю страницу, а затем отправился в постель, проклиная понедельник, который уже через четыре часа поприветствует меня стуком в дверь человека-будильника.
В этот понедельник я решил пойти не к утренней молитве, а к началу занятий, и посмотреть, что будет. Подумал, что те полчаса, которые приходится слушать бубнёж священника, можно потратить на более полезные вещи.
Некоторые здешние порядки меня сильно раздражали, особенно повальное насаждение религии. И самое интересно, что не меня одного. Многие гимназисты не испытывали ни радости от простаивания на молитвах, ни пиетета к вдалбливаемому им закону божьему.
Общество тут было ужасно религиозным, религия лезла отовсюду. Все поголовно соблюдали посты, ходили в церковь по воскресеньем, царь-батюшка считался проводником божье власти, а любое непочтительное высказывание, направленное в сторону церкви, приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Однако это не мешало молодёжи бунтовать против общепринятых норм.
Ну а я был человеком двадцать первого века со сложившимся мировоззрением. К всевозможным верованиям я относился равнодушно, но насаждаемая идеология мне была чужда, а попытки залезть в голову, не вызывали ничего, кроме неприязни и желания дать в лицо лезущему. А мозги тут промывали обстоятельно, и даже надзирателям предписывалось следить не только за поведением учащихся, но и за их образом мыслей и моральным обликом.
В понедельник моё отсутствие на утренней молитве никто не заметил, а то, что я больше не живу в общежитии, не замечали уже третий день, несмотря на повальную слежку за гимназистами.
Во вторник я тоже пришёл непосредственно к урокам, но на этот раз моя выходка не осталась незамеченной. На перемене классный надзиратель подозвал меня к себе.
— Алексей Александрович, — произнёс он достаточно строго. — Не видел вас сегодня на молитве. Почему?
— Потому что меня там не было, — ответил я.
— Нарушаете распорядок, между прочим. В чём причина?
— Уроков много. Зубрю до ночи. Вот и проспал.
— Старший по комнате обязан следить за тем, чтобы учащиеся вставали вовремя. Кто у вас старший?
— А я и не живу в общежитии. Переехал недавно в другое место.
— Тогда почему вы не поставили в известность ни меня, ни руководителя класса?
— Запамятовал, — пожал я плечами. — Всё хочу сказать, а постоянно забываю.
— Так, ладно. Сегодня ограничимся предупреждением. Но если ещё раз не явитесь на молитву, я вынужден буду назначить наказание. И да, позвольте, отмечу ваш адрес, — надзиратель открыл тетрадь, в которой постоянно что-то писал.
Я продиктовал название соседней улицы и номер дома.
Андрей Прокофьевич записал, а потом, словно что-то вспомнив, посмотрел на меня своим серым казённым взглядом и спросил.
— Алексей Александрович, а почему мы не получили письмо от вашего батюшки?
— Какое ещё письмо? — удивился я.
— Как же какое письмо? О смене вашего места жительства.
— Ах это… Так откуда ж мне знать? Может, почтальон потерял. Я напишу отцу, скажу, чтоб он ещё одно прислал.
Вот и настал момент истины. Мне предстояло уведомить батю о своём переезде. И что-то подсказывало, разговор получится не самым приятным. Однако жить по отцовской указке я не собирался, и чем раньше он это поймёт, тем легче будет нам обоим.
Вернувшись после уроков, я сразу же написал письмо домой, в котором сообщил, что проживаю теперь на отдельной квартире и что в гимназии просят заявление от родителей, подтверждающее переезд. Затем заклеил конверт и отнёс на почту.
Теперь оставалось ждать. Когда отец его получит? Завтра, послезавтра? Наверняка он захочет приехать и поговорить лично, и вот тогда посмотрим, удастся ли мне его убедить.
Андрей Прокофьевич всё же понял, что адрес я дал неправильный. Наверное, побывал там. Как объяснили мне Сергей и Михаил, в обязанность классных надзирателей помимо всего прочего входит надзор за личной жизнью гимназистов. И если тех, кто живёт у родителей, навещают редко, то за учениками, которые селятся на съёмных квартирах или у родственников, ведут более строгое наблюдение. Вот и я теперь попадал под это более строгое наблюдение.
В общем, эту крысу надзирателя я сразу невзлюбил. Но что с ним было делать? Крови может попортить знатно, а убьёшь — поставят нового. Значит, нам с ним тоже предстояло поговорить, когда тот в гости наведается. А визита его я ждал со дня на день, ведь свой настоящий адрес всё же пришлось сообщить.
В пятницу я, как обычно, сидел вечером дома и зубрил латынь. Завтра после уроков предстояло посетить клуб Шереметьева. Было любопытно, что они там обсуждают, ну и новые знакомства — вещь всегда полезная.
Вдруг в тишине раздался стук дверного молоточка. Вначале я подумал, что явился надзиратель, но когда приоткрыл дверь, увидел человека в плаще и цилиндре. Вот только в этот раз это был не архонт Хаос, а всего лишь мой батя в штатском костюме.
Я снял дверную цепочку и запустил отца в квартиру. Батя холодно поздоровался со мной. Он хранил видимое спокойствие, но судя по тону приветствия, сразу стало понятно, что он недоволен, а возможно, даже разгневан.
Быстро он среагировал. Прилетел, наверное, как только письмо получил. Ну так оно даже к лучшему. Поскорее закрыть эти мелкие вопросы — и дело с концом.
Мы расположились за обеденным столом в общей комнате, где я занимался делами и завтракал, а теперь ещё и принимал гостей. Бюро стояло в углу, закрытое крышкой. Под потолком ярким пламенем горела газовая лампа. Скатерти у меня не было — только коврики, чтобы не прожечь столешницу горячим чайником. Печь была растоплена до комфортной мне температуры, а не как тут обычно топили, что зуб на зуб не попадает. Я сидел в рубахе и брюках, а вот батя в его плотном сюртуке, под которым была надета жилетка под самое горло, спарился быстро. Он попытался ослабить воротник и протёр лоб платком.
— Итак, я требую объяснений, — отец достал из внутреннего кармана моё письмо и кинул на стол. — Что это значить? Что значит всё это? — он обвёл рукой квартиру.
— Это квартира, где я теперь живу, — спокойно ответил я.
— Не смей, — в глазах бати сверкнул огонь, и только теперь стало понятно, сколь сильно он разгневан. — Не смей дерзить мне. Вначале я подумал, что это какая-то глупая шутка… А ты вон что учудил, Алексей. Как ты посмел сделать это, даже не спросив моего дозволения? И откуда взял деньги на аренду?
— Я посчитал, что здесь мне будет проще заниматься, чем в общежитие, где даже уединиться…
— Ты решил? — холодный гнев сквозил в голосе бати. — Ты решил?! Не спросив родительского дозволения?
— Да, я решил, — меня начинало злить такое обращение, но выученная сдержанность не позволяла говорить на повышенных тонах.