Неясно было и то, откуда отец узнал про Смита. Наверное, тоже связи какие-нибудь имелись. У матери брат служил полицмейстером — возможно, через него и вышел. И какая удача, что к этому времени я уже успел «подружиться» с Анабель, и та трезво рассудила, что иметь в союзниках такого человека, как я, выгоднее, нежели две тысячи рублей, которые, в любом случае, пришлось бы заплатить исполнителю.
Емельян не обратил на меня внимания, когда я прошёл навстречу по другой стороне улицы, а когда я окликнул его, растерянно уставился на меня, словно не узнал.
— Здравствуй, Емельян. Куда путь держишь? — я подошёл к нему.
— О! Алексей Александрович! Я и не узнал вас сразу, простите великодушно. Никак не ожидал встречи, — обрадовался слуга, узнав, наконец, в бедно одетом молодом человеке сына своего господина. — Да вот, в церкву послали за святой водой. Иду вот.
— Ну это — дело благое, — сказал я. — Идите, раз велели. А лучше вместе пошли.
Емельян, конечно, был несколько обескуражен нашей встречей, но страха в нём не чувствовалось. Наш лакей был прост, как три копейки, и вряд ли стоило подозревать его в какой-то хитрой игре. Сейчас он вёл себя, как обычно, а значит, о заказе не знал.
Мы зашагали к центру посёлка мимо дома с башенкой, что прятался за деревьями и решётчатой оградой.
— Видишь ли, Емеля, беда какая, — сказал я. — Всё хочу домой наведаться, о здоровье отцовском узнать, да не велел он являться. А я ведь переживаю, волнуюсь. Отец всё-таки, пусть и выгнал меня. Хорошо, что ты попался, хоть у тебя спросить могу. Как он? Как Оля? Как Софья Матвеевна?
— Да миловал Бог, всё хорошо и у Ольги Александровны, и у Софьи Матвеевна. А вот батюшка ваш плох. Захворал опять, и врачи не могут понять, что за недуг. Его высокородие отпуск взяли, да на Марциальные воды поехали, в санаторий.
— Эх, незадача. Только ведь оправился от ран. Ну ты, Емеля, помолись о его здоровье-то.
— Каждый день молимся. И свечки ставим.
— Это вы молодцы. Свечки надо ставить. Без свечек никуда нынче, — произнёс я с абсолютно серьёзным лицом. — А скажи, давно ли батюшка уехал? И скоро ли вернётся?
— Да на днях уехали, в четверг. А вернуться через две недели должны.
— В санаторий, значит… Один поехал?
— Одни поехали, — подтвердил Емеля, — а на меня вот, всё хозяйство оставили.
— Надеюсь, выздоровеет. Как вернётся, я, пожалуй, снова приду справиться о его здоровье. Но ты не сказывай никому, что я приходил, ладно? А то ведь и Оля волноваться опять начнёт, а батюшка узнает, так и вовсе разгневается. А ему покой нужен.
— Не скажу, Алексей Александрович. Верно говорите. Нельзя ему волноваться.
Разговор с Емелей принёс свои плоды, и в моей голове сложился план действий. Заказав сына, батя предусмотрительно свалил из города, но это мне было даже на руку.
Марциановы воды был весьма известным санаторием. Находился он недалеко от Петрозаводска в дикой глуши. Там человеку исчезнуть гораздо проще, чем в столице, и потому мой путь теперь лежал туда.
Однако с поездкой пришлось повременить, поскольку в пятницу я получил записку от Трубецкого, который просил меня о встрече в понедельник утром. Вначале следовало разобраться с делами здесь, а потом уже заниматься всем остальным.
У Трубецкого оказалась довольно любопытная самоходная коляска. Она имела котёл в задней части, но облучок отсутствовал, а шофёр располагался непосредственно в кресле, рядом с которым находилось отдельное кресло пассажира. Коляска напоминала старинный автомобиль с тем лишь отличием, что задние колёса были больше передних.
На этом-то тарантасе меня и встретил князь, когда я подошёл к памятнику. Трубецкой сидели за рулём. Я расположился в кресле рядом с ним, и мы поехали в сторону Балтийского завода. На улице шёл дождь, и потому был поднят мягкий верх — единственное, не считая лобового стекла, что защищало шофёра и пассажира от осадков и прочих природных ненастий.
Трубецкой свернул с главной улицы и остановил тарантас возле большого каменного дома, через дорогу от которого начиналась деревянная застройка. Дальше мы пошли пешком, прячась от дождя под зонтами.
Добравшись до длинного двухэтажного здания, на первом этаже которого располагалась ремонтная мастерская, мы нырнули во дворы и вскоре уткнулись в пристройку с воротами. Трубецкой достал ключи, отпер дверцу в воротах — мы оказались в душном, пыльном помещении, заставленном ящиками. Помещение это напоминало гараж, а следующее — походило на жилую комнату. Тут имелись стол, пара стульев, а под потолком висел керосиновый светильник с закопчённым треснутым плафоном. Сквозь окошко, наполовину закрытое плотной занавеской, виднелся кусочек грязного двора с вымокшим под непрекращающейся моросью сараем. Здесь тоже были ящики.
Место это походило на тайный схрон. В ящиках могло быть всё, что угодно: боеприпасы, оружие, запрещённая литература, контрабанда. Но вопросов я не задавал, а Трубецкой не спешил с объяснениями. Практически весь путь сюда мы проделали молча.
— Вот эти два, — Трубецкой указал на отдельно стоящие ящики. — Ровно двести фунтов тротила. Нужно зарядить его и пули разного калибра около двухсот штук.
Он взял из гаража монтировку и вскрыл один из ящиков. В нём лежали тротиловые брикеты по полфунта каждый.
— Сделаем, — я взял один и повертел в руке, — но для начала необходимо провести испытания. Если хотите, можем поехать прямо сейчас. Проверим заклинания и определимся с ценой. Только вот погода подвести может.
Князь согласился. Здесь же, в гараже, лежала коробка с детонаторами и огнепроводный шнур. Я взял три тротиловых брикета, а Трубецкой — три детонатора и шнур. Мы вернулись к коляске, и на ней поехали за город, в сторону Кудрово, где находился лесок, в котором я часто обычно тренировался.
Когда самоходная коляска тронулась с места, Трубецкой завёл разговор.
— Со взрывчаткой не работали ещё? — спросил он.
— Не работал. Заклинания знаю — практики не было.
— Надеюсь, проблем не возникнет. Слышал, тёмная стихия даёт большие разрушения. Даже пули в разы сильнее бьют, если их напитать тёмной стихией.
— Тёмная стихия сильнее других чар. А пули действительно получаются мощными. Пистолетная с десяти шагов пробивает дерево толщиной в обхват.
— Я был впечатлён, когда испытал их в деле, и потому очень рад, что обратился к вам. Надеюсь, со взрывчаткой у вас тоже всё получится на высшем уровне.
Трубецкой помолчал минут десять, а потом снова принялся за расспросы.
— Насколько мне известно, вы общаетесь с Марией Степановной, — произнёс он. — Меня беспокоит её долгое отсутствие. Скажите, с ней всё хорошо? Как у неё дела?
— Тоже давно не виделся с ней, — ответил я. — Отец хотел её выдать замуж, устроил встречу с будущим женихом — каким-то чиновником. Маша наговорила ему с три короба, а отец разозлился и запретил ей выходить на улицу без сопровождения. Нанял компаньонку, которая контролирует каждый её шаг. Это всё, что знаю.
— Жаль, очень жаль, что так вышло.
— Как знать. Может, оно и к лучшему.
— Вы к нам тоже что-то не захаживаете, — продолжал Трубецкой.
— Времени нет. Я — человек дела.
— Думаете, что это — просто разговоры?
— Прошу прощения, но да, я действительно так считаю.
— Скоро многое изменится. Народное негодование выплеснется наружу. Но кто-то должен подтолкнуть процесс. Мы делаем всё, что можем. И это не только разговоры.
— А вы уверены, что народное негодование справится с аристократами, наделёнными талантом?
— Среди простого народа тоже есть заклинатели. Многие скрывают свои способности, не желая показывать силу и служить царю и господам, но когда начнётся революция, эти люди выйдут из подполья.
— Необученные, имеющие лишь зачатки таланта. Вряд ли от этого будет польза.
— Вы многого не знаете.
— Не отрицаю. Но а дальше-то что? У вас есть план?
— Что вы имеете ввиду?
— Вот подтолкнёте народное негодование. Дальше что собираетесь делать?
— Дать идею, направить.
— И пустить всё на самотёк. Ага. Нет, так оно не работает. Если хотите построить новое общество, берите власть в свои руки и гоните всех туда, куда считаете нужным, устанавливайте те порядки, которые считаете правильными… если сможете, конечно, если хватит сил. А иначе — это просто разговоры.
— Вернуться к тирании, которую мы хотим скинуть?
— Можете называть это как хотите, но если власть не возьмёте вы, её возьмут другие. А вы со своими идеалами закончите в канаве с пулей во лбу. Так всегда было.
— Но не в этот раз, — решительно произнёс Трубецкой.
Я не стал больше с ним спорить, и мы продолжили путь молча.
Коляска проехала последний мост, и мы оказались в пригородах с преимущественно одноэтажной застройкой, которая вскоре осталась позади. Трубецкой поддал пару, и коляска помчала по гравийке резвее. Ехали километров сорок в час. За последние три месяца я отвык от таких скоростей, да и тряска была ужасная; казалось, тарантас вот-вот развалится. Однако вскоре пришлось замедлиться, поскольку мы свернули с главного тракта на раскисшую от сырости колею, по которой мотор еле тянул. Дождь к этому времени прекратился, устроив себе обеденный перерыв.
На опушке леса Трубецкой остановил коляску. Дальше луж было слишком много, и наше транспортное средство могло застрять. Оставшееся расстояние прошли пешком.
Вокруг полянки, где я обычно тренировался, лежало множество поваленных деревьев с почерневшими стволами. Казалось, тут прошёлся смерч. Трубецкой удивился таким разрушениям, но я объяснил ему, в чём причина.
Затем я достал листок с записанными заклинаниями и взрывчатку, положил на пне и принялся напитывать брикет тёмной стихией. Порядок действий походил на усиление пули, но заклинания были другие. К моему удивлению, усилить полуфунтовую шашку оказалось не сложнее, чем пулю, и лишь немного дольше.
Через десять минут первый брикет был усилен. Трубецкой спрятался за поваленным деревом, а я вкрутил в гнездо детонатор с длинным отрезком шнура, положил возле сосны и поджог, а сам залёг рядом с князем.