Лик Победы — страница 6 из 11

«Колеcница»[40]

При некоторых обстоятельствах, точно так же, как при некоторых болезнях, помощь со стороны может иной раз только повредить. Требуется большая проницательность, чтобы распознать те случаи, когда она опасна.

ФРАНСУА ДЕ ЛАРОШФУКО

Глава 1Алат. Сакаци

399 год К.С. 1-й день Летних Молний

1

Еще не старый витязь в молодецки расстегнутом полушубке попирал ногой убитого медведя. Сзади толпились свитские, крутились собаки, белел заснеженный лес. Глядя на картину, было трудно поверить, что больше звериной травли, доброго вина и смазливых поселянок лихого охотника занимали иные игры. Игры, в которых алатский господарь Балинт обставил и императора Гайифы, и короля ныне исчезнувшей Уэрты. Эти игры назывались политикой, и Робер Эпинэ их ненавидел еще больше войны, хотя больше всего он ненавидел и презирал себя самого. Тридцать лет – и полная пустота! Ничего и никого, кроме нелепой любви и дела, в которое не веришь. Альдо Ракану не бывать королем Талига, и слава Создателю. Им не придется ни становиться клятвопреступниками, ни расплачиваться по счетам.

Робер в который раз принялся разглядывать бурую тушу, лежащую на подтаявшем снегу. Первый из великих герцогов Алатских выходил против зверя с одним кинжалом. Он знал, куда и когда бить. Точно так же алат ударил своего короля, и не промахнулся. Талигойская армия и отряды Балинта Мекчеи с ходу захватили Крион, и Павлу Уэртскому ничего не оставалось, как признать суверенитет бывшего вассала. По большому счету, разрыв был неизбежен – степенные, свято чтящие эсператистские каноны агары и вспыльчивые, суеверные алаты разнились, как собаки и кошки, и относились друг к другу соответственно.

Восстание Балинта было отнюдь не первым, но господарь удачно выбрал время и союзников и вместо плахи обрел корону. Иноходец поймал взгляд черноусого богатыря, который знать не знал, что среди его потомков окажутся Великолепная Матильда и проныра Альберт. Надо полагать, за ссору с Талигом Балинт придушил бы нынешнего великого герцога голыми руками. Покойный был человеком крутым, а к Гайифе, Агарии и Эсперадору у него имелся собственный счет, причем немалый. Неудивительно, что соберано Алонсо и господарь Балинт спелись и с наслаждением принялись трясти империю и ее союзников. В Черной Алати до сих пор поют об их похождениях, путая древние предания с действительными событиями. Поют о Балинте Гордом, его синеглазом побратиме, презирают агаров и любят талигойцев.

В детстве Иноходец обожал разглядывать героев Двадцатилетней войны, благо маршал Рене покровительствовал художникам и осчастливил Эпинэ портретной галереей. Имелся там и герцог Мекчеи на фоне развевающихся знамен и в какой-то немыслимой куртке со шнурами, а вот Алонсо не было. Самого знаменитого талигойского полководца Робер увидел уже в Лаик. Так же как Арно Савиньяка, Михаэля Ноймара-Ноймаринена и Винченце Рафиано. Позже Мишель объяснил удивленному брату, что дед распорядился вынести из галереи тех, чьи потомки, предав королеву Алису, запятнали фамильную честь. Закатные твари, как же глупо отправлять внуков в Лаик, принимать в Старой Эпинэ губернаторов и воевать с картинами. Можно подумать, убрав их, зачеркнешь прошлое. Дед – умный человек, но самые большие глупости творят люди умные, и как же эти глупости портят чужие жизни. Иноходец с трудом подавил неуместное раздражение – последние несколько дней он просто с ума сходил от мыслей о доме. Так и тянуло оседлать Дракко и, не разбирая дороги, помчаться на северо-запад. Маркиз Эр-При понимал, что это невозможно и его судьба связана с судьбой Альдо, но непонятное безумие затягивало. Наверное, так чувствует себя журавль с подрезанными крыльями, когда над ним проплывает стонущий осенний клин. И всему виной бредовый, ни на что не похожий сон!

Робер изо всех сил старался не вспоминать тонущих в пунцовых гвоздиках мертвецов, странного человека у коновязи, и особенно Мэллит. Мэллит в прозрачной белой рубашке, Мэллит, льнущую к нему, шепчущую слова, которые она никогда не скажет на самом деле. Мы не властны в наших снах, но сны могут превратить нашу жизнь в пытку. Жить в одном доме, встречаться по десять раз на дню, знать, что ничего не было, и в мельчайших подробностях помнить это самое «ничего»…

– Решил изобразить статую? – Альдо в желтых охотничьих сапожках подошел очень тихо. – Можно подумать, их тут без тебя не хватает.

– Задумался, – Робер от души тряханул сюзерену руку.

– О чем?

– Вот о нем, – соврал Эпинэ, кивнув на картину. – У нас в замке его портрет тоже был. Альдо, ты помнишь, как Балинт Мекчеи стал Балинтом Алати?

– Откуда? – помотал головой принц. – Я талигоец, а не алат!

– Но ты хотя бы помнишь, что Алат был союзником Талига?

– Альберт решил, что Гайифа сильней.

Ай да сюзерен. Вроде не думает ни о чем, а все понимает. Перед Карлом Третьим все по струночке ходили, а его сынок чуть все прахом не пустил, и пустил бы, если б не умер. Интересно, венценосный подкаблучник сам скончался или помогли? Дед в смерть от удара не верил…

– Альдо, как думаешь, почему умер Франциск Второй?

– Потому что Олларам отпущен один круг!

– Ты серьезно?

– Разумеется. Через год их на троне не будет. Ты станешь маршалом, а маршалам не до книжек, так что лучше я тебе все скажу. Дед был пустым местом, но два великих дела за ним числятся. Он женился на Матильде и заставил меня заучить поучения Бланш.

– Что еще за поучения?

– Раньше думал, чушь собачья, – Альдо зевнул, подхватил будущего маршала под руку и повел по галерее, – но за чушью гоганы с «истинниками» бегать не станут. Наша победа в Гальтаре, и только в Гальтаре.

Спорить бесполезно, но молчание – знак согласия, а лезть в чужие развалины в поисках неизвестно чего было даже не глупостью – безумием. Робер с тоской поглядел на размалеванный охотничьими атрибутами потолок.

– Альдо, недавние сражения дают куда больше, чем несуществующие талисманы. Если б Эгмонт и уже мой дед соизволили хоть немного подумать, все было бы иначе.

– В каком смысле? – подозрительно осведомился сюзерен. А действительно, в каком? Сохрани Эпинэ верность Олларам, Альдо Ракана это вряд ли бы порадовало.

– В том, что надо думать не только, как сесть на трон, но и что делать дальше, – выкрутился Робер.

– Сначала надо сесть, – твердо сказал принц, – а дорога в Олларию идет через Гальтару.

– Франциск Оллар прекрасно обошелся без магии, – напомнил Иноходец. – Альдо, может быть, посмотрим правде в глаза? Мы не справимся с Вороном, даже если обвешаемся старьем с ног до головы.

– Ты слишком часто вспоминаешь кэналлийца, – на лице сюзерена промелькнула досада. – Пойми наконец, что непобедимых нет и быть не может. Когда я получу то, что принадлежит мне по праву, нам не будет страшен никакой Алва.

– Не уверен.

Надо что-то делать, иначе Альдо и впрямь полезет в эти дрянные катакомбы.

– Ворон как никто умеет превращать то, что его враги считают преимуществом, в капкан. Так было в Торке, в Ренквахе, в Сагранне.

– Ты и вправду – Иноходец, – раздраженно бросил Альдо. – Иноходец, который когда-то упал и теперь боится прыгать. Ты боишься Ворона, потому что дважды видел, как он колотит твоих вождей, но ни Окделл, ни Адгемар не были Раканами.

Не были. Они были опытней и умней, особенно Адгемар. И все равно проиграли. Адгемар знал больше, чем говорил, в его словах было слишком много лжи, но казар лгал не всегда. «Некоторых зверей убивают не из-за шкур и даже не из-за клыков, а из-за маленькой, незаметной железы, которая сто́ит дороже десятка шкур… Кто-то избрал предков Раканов и одарил их чем-то, превратившим смертных в полубогов. Сейчас этот подарок исчез, и не нужно его искать». Кагет дал правильный совет, теперь Робер в этом не сомневался. Альдо нечего делать в Гальтаре, но как его удержать?

– Ты прав, Альдо. Я действительно не могу забыть то, что видел. Можешь считать меня трусом, но…

– Слушай, Робер, хватит скулить! Что сможет твой Алва, когда против него встанет сама Кэртиана?!

Продолжать смысла не было, Альдо оседлал любимого конька, теперь не остановишь. Сюзерен верит в свою избранность и счастливую звезду, ему не мотали жилы «истинники», и он не имел дела с Вороном Рокэ. Закатные твари, он вообще ни разу не воевал! Эпинэ дождался, когда Альдо закончит строить планы по отъему у Эсперадора жезла Раканов, и делано засмеялся:

– У меня от всего этого голова кругом идет. Давай лучше пофехтуем – холодно…

2

Матильда подмахнула последнее письмо и с чувством выполненного долга отложила перо, но управляющий не уходил. Шея у бедняги побагровела, глаза лезли из орбит, того и гляди удар хватит! В Агарисе Матильда бы постаралась узнать, в чем дело, но в Сакаци слуги, если им что-то требовалось, просили сами. Матильде это нравилось.

– Гица, – пропыхтел Имре Бибок, – дозвольте спросить…

– Говори, Имре, – кивнула Матильда, но управляющий замолк.

Принцесса вздохнула, отщипнула кусок еще горячей лепешки и бросила возникшему из ниоткуда Клементу. Это был верный признак того, что хозяин встал и занялся всякими глупостями вроде махания несъедобными железяками или, того хуже, полез на башню, где нет и не может быть ничего, заслуживающего внимания приличного крыса. Бибок все еще страдал, и вдовица решила прийти на помощь:

– Опять Балаж?

– Нет, – для верности управляющий затряс головой, как конь. – Балаж, он, конечно, еще тот кобелина, но как с Вицей спознался, так и унялся. Снег пойдет, свадьбу играть будем.

Вот, значит, что… Окрутить первого юбочника в округе! И не только в округе. Что ж, два сапога пара! Матильда видела пару раз девушку ночью на дворе с Альдо, а утром внук спал на ходу. По обычаю, за кровавую рубашку платит гици! Принцесса улыбнулась:

– Приданое Вице я дам. Как положено.

– Премного благодарствуем, – в голосе Имре сквозило удовлетворение, но не подобострастие. – Вица – славная кобылка, а Балаж – всадник хоть куда, далеко поскачет. Только я не за тем вашу милость от дел отрываю. Золотая Ночь скоро, вы дозволите все, как в старину, обделать или нет?

Золотая Ночь… В Агарисе за такое сжечь уже не сожгли бы, но душу б вымотали. И Анэсти первый. За демонопочитание. Твою кавалерию, как хорошо, что она убралась из этого вертепа! «Не дозволите?» Да она первая через костер прыгнет назло всей протухшей сволочи!

– Тюрегвизе купить надо, – принялась перечислять Матильда, – потом шутих еще… Бери что хочешь, но пусть так горит, чтоб Леворукий от зависти лопнул!

– То бишь дозволяете? – уточнил дотошный Бибок.

– Твою кавалерию! – Матильда хлопнула по столу ладонью, Клемент вздрогнул и то ли пискнул, то ли закашлялся. – Спрашивает еще! А ну, ноги в руки и готовиться. Времени всего ничего, а у нас конь не валялся!

– Успеем! – завопил Имре и пушечным ядром вылетел из комнаты. Матильда слышала топот и удаляющиеся вопли: – Жужа, Жужика, где тебя носит? Ты тут мне голову морочишь, а у нас Золотая Ночка будет! Как при старом Ференце!.. Лучше!.. Барышня велели…

Барышня! Сколько лет прошло, а для Имре, Жужи, Яноша она все еще барышня. Одна из троицы, гонявшей кабанов в окрестных лесах. Была барышня да сплыла. Осталась бабушка. Матильда рывком пододвинула кувшин с вином и нахмурилась.

Золотая Ночь! И как только она забыла?! Этот паршивый Анэсти из нее всю кровь высосал, одна водица осталась. С касерой напополам. Тетка Шара, та горские праздники не жаловала. Еще бы, она ж с равнин, но вдовица не мешала обитателям Сакаци справлять Великие Ночи, из которых Матильда больше всего любила Золотую. Четвертый излом года, приход осени, последняя гроза, начало охоты, поцелуи у костра, и не только поцелуи…

Давно было, но принцесса не забыла, как на башнях и по углам главного двора зажигались костры, в которые швырялись начиненные порохом кру́жки. Скрипачи и дудари сходили с ума, на угольях поспевало мясо, рядом кипела подлива и стояли бочки из замковых кладовых… В Золотую Ночку пятнадцатилетняя Матишка поцеловала семнадцатилетнего Ференца Лагаши. Первая поцеловала! Оба были немножко пьяны… Эх, будь Ферек посмелей… Сопляк! Жеребенок недоделанный! Что б ему было затащить подружку на сеновал! И не было б ни Агариса, ни Анэсти с его приятелями. Впрочем, Адриана и шада – тоже, а вместо Эрнани у нее был бы другой сын… И, наверное, не один! Да чего гадать – как прожила, так прожила! Чем копаться в прошлом, лучше петь и плясать! Ну и пить, разумеется.

Жаль, приятели Альдо к празднику не успеют, хотя талигойцы о Золотой Ночке без понятия. Зато от хорошей охоты ни один мужчина не откажется. Если он, вестимо, не унылое чучело вроде покойного муженька. «Дорогая, я не нахожу удовольствия в убийстве животных…» Тьфу! То ли дело Дуглас, Анатоль, Рихард с Удо… Хорошо, что они приезжают. И ни одного хогберда!

Матильда тронула пальцем длинный розовый хвост, Клемент с укоризной оглянулся.

– Гулять будем, ваше крысейшество, – сообщила вдовица.

Крыс не ответил – был занят. Надо бы его запирать получше. В Сакаци полно кошек, Клемент с его наивностью может плохо кончить. Кошек много, а вот собак маловато стало, одной своры для хорошей охоты не хватит. Ее высочество снова дернула за хвост мирно жующего Клемента, дескать, сколько можно жрать, и вопросила:

– Где гончаков возьмем? Поскребем по соседям? Или братца тряханем?

Альберт – скопидом, каких поискать, но если что фамильное у него и уцелело, то это вкус к осеннему лову. Хотя вряд ли герцог Алати собрался в Сакаци для того, чтобы пожрать мяса да повидать блудную сестрицу. Наверняка продал или Альдо, или Робера, а то и обоих. Как пить дать приволочет невест! Твою кавалерию, превратить парней в племенных жеребцов! Хотя быть племенным жеребцом лучше, чем водовозным мерином… Ладно, Леворукий с ним, с братцем! Золотую Ночку отгуляем, разберемся и с собаками, и с невестами.

3

– Перерыв?

– Идет! – Робер отложил шпагу и вытер вспотевший лоб. Как всегда во время тренировок с сюзереном, злость мешалась с отчаяньем. Принц был безнадежен, и отнюдь не из-за неудачного учителя. Главным врагом Альдо был сам Альдо, вернее, его непрошибаемая уверенность в себе и убежденность, что все будет именно так, как того желает его высочество. И так во всем.

Альдо просто не слышит того, чего не хочет слышать. Он самый умный, самый хитрый, самый знающий, он сядет на талигойский трон при помощи древней магии, обведет вокруг пальца гоганов и «истинников», отберет у Эсперадора жезл и разобьет Ворона Рокэ, а пока будущий король продувает бой за боем своему маршалу, всякий раз спотыкаясь об одну и ту же веревку. Отец любил повторять, что если хочешь кого-то понять – позови его в фехтовальный зал. Иноходец Эпинэ не раз наблюдал, как клинок в руке преображает человека: громогласный нахал превращается в нечто суетливое и жалкое, а женоподобный щеголь становится смертельно опасным, но Альдо Ракан фехтовал так же, как ездил верхом. Самоуверенно, лихо и… глупо! Правда, поражения сюзерен принимал на удивление добродушно, пребывая в полной уверенности, что настоящего врага прикончит на месте. Иноходец на сей счет придерживался противоположного мнения, однако Альдо был непробиваем.

Из боковой галереи вынырнул Дикон. Еще одна беда. Юный Окделл напрочь позабыл о своих несчастьях и рвался в Гальтару. Сын Эгмонта накрепко уверовал в Альдо Ракана, и ничего хорошего в этом не было. Как и ничего удивительного. Мальчишка вконец запутался в придворных интригах, потерял все, кроме головы, а тут принц, который знает, что делать, и не сомневается в успехе. Залез в развалины, нашел амулеты, сел с ними на трон, и конец подлости и несправедливости. Красота! Только вот жизнь не сказка. В жизни рожденному в изгнании корона не светит, по крайней мере корона, добытая собственными руками.

– Доброе утро! – сын Эгмонта с обожанием уставился на Альдо.

– Много спите, герцог, – хихикнул сюзерен.

– Я уже давно встал.

Как все же парень похож на отца. Эгмонт тоже вечно оправдывался и совершенно не понимал шуток. Бедняга всю жизнь плыл по течению, пока не утонул. Дику повезло выбраться на берег, так ведь нет! Дурень снова наладился прыгать вниз головой в мутную реку. Еще бы, ведь с ним Ракан! Робер со злостью глянул на принца, тот истолковал этот взгляд по-своему и лихо отсалютовал шпагой.

– Маршал, вперед!

Ну вперед так вперед, хотя зритель им вряд ли нужен! Впрочем… А почему бы и нет?! Дикон знает, что такое настоящий мастер, пускай смотрит на Альдо Ракана и сравнивает со своим бывшим эром. Может, что-нибудь поймет. Сначала как о бойце, потом как о короле.

– Я готов, – Робер поднял клинок.

Как всегда, Альдо попер вперед не хуже быка. Эпинэ с неожиданной яростью отбил бестолковый натиск, сделал ответный выпад. Есть! Убит! Альдо глупо хихикнул и вновь ринулся в бой. Школа у принца была та же, что и у Робера, и у большинства дворян Золотых Земель. Старая добрая дриксенская школа, но даже в Лаик унар унару рознь.

Закатные твари, да что же это такое?! А про защиту можно вспомнить, ну хотя бы раз? И с чего ты взял, что я не знаю этот финт? Заиграешься же! Разрубленный Змей, опять!.. Так было, есть и, похоже, так и будет.

Отступил. Решил обмануть. Зачем?! Запутать соперника под силу только настоящему мастеру… Ты б еще в голос заорал, что собрался делать. Простая защита, шаг вперед-вбок, а не назад – и все. Левый бок открыт. Эх, твое высочество, ты и с гоганами так хитрить собрался?! Обманывал осел лисицу…

– Я тебя опять убил!

– Ерунда, – тряхнул башкой Альдо. – Оступился… Продолжаем.

Продолжаем и лезем в Гальтару?! Во имя Астрапа, как же тебе вправить мозги? Чтоб и сам жив остался, и других за собой не утянул… Того же Дика.

Прямая атака, простая, как правда. И четвертый укол. Вы четырежды убиты за пять минут, ваше высочество. Четырежды! Робер отскочил в сторону, пропуская разогнавшегося сюзерена, и столкнулся с удивленным взглядом Дика. Может, хоть что-то понял?! А не понял, так поймет…

4

Альдо нападал. Робер оборонялся. Его высочество в деле Ричард видел впервые, а вот с Робером они разминались чуть ли не каждое утро. Иноходец был юноше не по зубам, Дикон понял это после первого же поединка. Ричард пытался сравнивать Эпинэ с Вороном, но это было непросто. В настоящем деле юноша видел эра только раз, в Нохе, но тогда все кончилось слишком быстро. А на занятиях Монсеньор успел показать ученику едва ли десятую долю того, чем владел сам.

Юноше очень хотелось верить, что Робер не уступает Алве, ну или хотя бы не слишком уступает. Во всяком случае, Иноходец был куда лучшим бойцом, чем Альдо, уж это-то Дик понял сразу. Его высочество допускал те же ошибки, что и сам Дикон, пока за него не взялся эр. Святой Алан, каким же косоруким он был! А ведь когда-то казалось, что капитан Рут – мастер клинка, а Баловник – прекрасный конь…

– Дикон, – крикнул Иноходец, – я что-то устал… Будь другом, подмени!

Подменить? Против его высочества? Вот так, сразу?!

Дикон отсалютовал клинком:

– Ваше высочество, я к вашим услугам.

– Мое высочество тоже, только вот шею оботрет. – Альдо взялся было за полотенце, но потом внимательно посмотрел на Робера: – С тобой все в порядке? Ты не болен?

– Нет. – Дику показалось, что в глазах Эпинэ мелькнуло что-то непонятное. – Я здоров.

– Ну смотри… Мне нужен здоровый маршал!

Робер усмехнулся и пристроился на резном сундуке, том самом, на котором только что сидел Дик. Маршал и принц перешучивались, но юноше было не до смеха. Одно дело – смотреть на чужой бой и подмечать ошибки, другое – скрестить шпагу с собственным сюзереном. Руки внезапно налились тяжестью, а гибкая рапира стала неповоротливой, как эспадон. Только бы не опозориться! С чего он решил, что Альдо – слабый фехтовальщик? Они с Робером просто дурачились, а на самом деле сюзерен – отменный боец, достаточно взглянуть на руки и плечи!

Альдо встал напротив Ричарда, взмахнул клинком, весело подмигнул и сразу же пошел вперед. Стремительно и сильно… Так дрался Эстебан Колиньяр… В их последнем поединке в Лаик «навозник» при первом же выпаде Дика выбил у него шпагу и засмеялся…. Клинок Альдо мелькнул возле самого лица, Ричард поспешно отступил. Принц ободряюще улыбнулся, отчего стало еще тошнее. Ракан атаковал, Окделл пятился, закрываясь простейшими защитами: в грудь – отбил, в правый бок, под руку, повторный в грудь – снова отбил… Перевод в бедро – вовремя отступил…

Они почти уперлись в стену, Дик невольно дернулся вбок и сам не понял, как развернулся. Длинная атака его высочества окончилась ничем, и непонятно было, кто больше удивился: сюзерен или вассал. Недоумение на лице Альдо стало для Дика ушатом холодной воды. Закатные твари, надо ж быть таким дураком! Пятился, как испуганный рак, а ведь ничего хитрого…

Альдо пожал плечами и засмеялся:

– Держитесь, герцог.

Ричард не ответил, не нашлось слов, зато рука оказалась толковей головы. Она ловко парировала сыплющиеся удары, простые и совершенно нестрашные, хоть и сильные. А теперь связать чужой клинок, не давая развить атаку!

«Вы не бык, юноша… И не лиса… Меньше упора на силу, меньше финтов и обманов… Больше скорости… Вы видели мангустов?.. Ах, в Надоре их нет? Но это не повод становиться быком… Скорость и движение… И защита!.. Защита, юноша… Покойником становятся только раз…»

Пусть его высочество считает его трусом, но он держится! Держится и все больше понимает. Его ни разу не зацепило, ни разу! Надо решаться на ответ, сколько можно топтаться… Его высочество недоволен, еще бы… Это же не дуэль, клинки защищены, а он осторожничает!

Удары Альдо стали жестче и чаще. Святой Алан, он же мадуро![41] Дикон и сам был таким, ну или почти таким…

«Закатные твари, что у вас с кистью?! Тверда и незыблема?

Юноша, с деревянной головой жить можно, но с деревянной рукой вы протянете до первой дуэли…»

Так вот что имел в виду эр Рокэ! Клинок Альдо дергался как ошпаренный, принц только готовил удар, а Дик уже все знал. Какие прямолинейные движения… Робер дерется так же, но раз в десять лучше! Сейчас откроется! В ушах у Дика зазвенело, он бросился вперед, нанося удар в опрометчиво подставленную грудь сюзерена. Удивленный Альдо едва не выронил шпагу, сделал шаг назад и засмеялся.

– А ты лихой драчун, Дикон, хотя со школой у тебя что-то не так.

Не так?! Не так у тех, кто проигрывает! Ричард закусил губу и не ответил. Альдо Ракан – его сюзерен и будущий король Талигойи. От того, что он слабый фехтовальщик, он не становится хуже. Королю не нужно драться самому и водить в походы армии, у него будут маршалы, Эпинэ и Окделл. Дело Альдо – править. Разве эр Август фехтует? Или Дорак? Но именно они правят Талигом!

– Продолжим?

– Да, ваше высочество!

Вторая схватка началась еще стремительней первой, но Дику уже горы были по пояс. Окделлы рождаются воинами! Не политиками, даже не полководцами, а воинами и Людьми Чести! Ричард Окделл покажет своему королю, как он будет ему служить!

Выпад, еще выпад…

Святой Алан, ну нельзя же так откровенно… А если он попадет в настоящую битву?! Его нельзя оставлять без защиты, нельзя!

А вдруг он встретится с эром Рокэ?.. Нет, этого не случится, не должно случиться! Это был бы конец всему, всем надеждам… Конец Талигойе, Чести, Катари…

Ох, а это что? Принц отступил вбок и улыбнулся… Он больше не рвался вперед… Он что-то задумал… Что-то хитрое…

«Дело, конечно, хозяйское, но с вашими увертками, как говорит один милый бергер… только жаб пырять!

Держитесь прямых ударов. В бою прямой удар и прямой отвод – самое действенное. И самое безопасное… Особенно в драке с дундуком!..»

Эр прав! Четыре тысячи раз прав, а вот сам он был упрямым дундуком… Еще хуже Альдо! Святой Алан, что он творит?! Принц слишком мало тренируется… Робер все время со шпагой, а Альдо по утрам спит. Ну кто же так делает?! Очевидно, медленно, с ненужными паузами… Сюзерен ждет сопротивления, а его не будет!

Вместо жесткого отбива Дик мягким движением кисти увел рапиру по кругу в сторону-вниз, а сам, стоя на месте, слегка качнулся. У эра Рокэ это выходило изящней и быстрей, но для Альдо Ракана хватило и Дика. Не ждавший простого и мягкого ответа принц «провалился», подставив рапире Дика весь бок. Бей – не хочу! Простой, но аккуратный укол на уровне сердца получился очень достойно. Пожалуй, одобрил бы даже Ворон.

– Ерунда! – крикнул сюзерен. – Я споткнулся!

– К вашим услугам! – Жаль, его сейчас не видит эр… И Катари… И этот ледяной Придд! Они еще скрестят шпаги, так, в шутку, но чтобы Спрут понял: не ему спорить с Вепрем!

Клинки лихорадочно звенели. Дик больше не уходил в защиту и не выжидал. Атака нарывалась на атаку, обмен ударами становился все ожесточенней. Сюзерен не привык подолгу защищаться и сорвался. Очень быстро сорвался.

Отмахнувшись от прощупывающего укола, Альдо Ракан рванулся вперед с длинным выпадом. Такой удар, ваше высочество, надо готовить – и готовить как следует. В случае неудачи вы просто не успеете закрыться. Вы и не успели.

…прямой удар и прямой отвод – самое действенное и самое безопасное… Без лишних затей, зато вовремя…

Рапира Повелителя Скал в третий раз коснулась наследника Раканов…

5

Альдо отыскался в примыкавшей к арсеналу галерее. Внук фехтовал с Диком, а Робер сидел на сундуке, наблюдая за поединком, и улыбался. Матильда встала у двери, не желая мешать. Сама она в шпажных премудростях разбиралась слабо: в Алате предпочитали сабли, а покойный муженек и его приятели если каким оружием и владели, то вилкой, ложкой да языком. Тем не менее то, что Ричард дерется лучше, понял бы даже Клемент.

Внуку не нравилось проигрывать, он злился и пер вперед. Ричард тоже вошел в раж, только он, в отличие от Альдо, не ошибался. Твою кавалерию, и этот мерзавец Кариани драл по четыре шкуры за урок и вопил, что Альдо – прирожденный мастер клинка! Мастер… с Кавендишами, а если кто путный попадется?..

– Убит! – припечатал Робер и спрыгнул со своего сундука. – Браво, Дикон!

– Молодец, – согласился и Альдо, натягивая куртку. – Что-то меня морозит сегодня, простыл, наверное.

Врет! А кто б не врал, проиграв мальчишке, хотя Дикон дерется, как зверь. Кариани надо бы придушить, но он вроде сам помер. И чего она польстилась на знаменитость?! Любой наемник был бы лучше, но Альдо от этого не легче!

– Еще бы не морозило, – назидательно произнесла Матильда. – Меньше шляйся по ночам, вот и не будет морозить.

– Как это меньше?! – внук охотно принял помощь. – Один раз живем.

– А потому не стоит помирать раньше времени, – заметил Робер. – Женщин много, ты – один.

– Именно, – подмигнул Альдо. – Матильда, ты пофехтовать не хочешь?

– Я хочу тебя пристрелить, – с достоинством произнесла принцесса, – и пристрелю, если и дальше будешь лыбиться. Праздник у нас будет, молодые люди! Увидите, как веселиться надо, а то вовсе мхом зарастете.

– Мхом? – возмутился внучек. – Каким еще мхом?!

– Зеленым! По ночам служанок тискать, а днем зевать каждый дурак сможет. Твою кавалерию, Анэсти и тот умел! А ты попробуй с сотней перепляши да полсотни перецелуй! И чтоб никому обидно не было…

Глава 2Фельп

399 год К.С. 1-й –7-й день Летних Молний

1

Гран-дукс вольного города Фельпа заявился удивительно не вовремя. Марсель как раз уговорил Савиньяка навестить виллу Бьетероццо, и теперь они уламывали Рокэ. Тот не возражал, но при условии, что Эмиль с Марселем собьют с пути истинного Вейзеля и Герарда. С утренним чудищем сложностей не возникло – за Алвой оно потащилось бы хоть в Закат, но артиллерист упорно оборонялся, и это было ужасно смешно. Разумеется, все прекрасно понимали как то, что добропорядочный бергер никуда не пойдет, так и то, что остальные пойдут обязательно. И тут Леворукий принес Гампану.

– Вот видите, Курт, – посетовал Алва, – что наделало ваше упрямство. Согласись вы, и господин Гампана не застал бы нас дома.

– Ваши шутки, Рокэ, – побагровел артиллерист, – иногда переходят все границы.

– Только иногда? – поднял бровь Алва. – Неужели вы предпочитаете общество гран-дукса обществу хорошеньких женщин? Это же извращение!

– Господин Ливио Гампана! – жизнерадостно доложил Герард, который еще не понимал, что теряет.

Гран-дукс величественно внес в гостиную свои закутанные в меха мощи. Неужели ему не жарко?! Рокэ с каменным лицом поднялся навстречу непрошеному гостю:

– Господин Гампана, какая честь! Но вам не стоило обременять себя.

– Я счел своим долгом лично передать послания его величества Фердинанда Оллара и его высокопреосвященства кардинала Сильвестра.

– Благодарю вас, сударь, и в вашем лице всех отцов города Фельпа. Не мне осуждать его величество и его высокопреосвященство, но, боюсь, Талиг несколько злоупотребляет вашим расположением.

– Что вы, герцог, – Гампана воздел руки к потолку. – После того, что вы сделали для нашего города…

После того… мы счастливы… нет, это мы счастливы… нерушимая дружба… бесконечная признательность…

Рокэ Алва и Ливио Гампана упражнялись в велеречивости, а вечер безнадежно кончался. Когда эта скелетина в соболях уберется, наносить визиты будет поздно, вместо этого придется читать и обсуждать дурацкие депеши. Можно подумать, в Олларии что-то горит! И ведь не уйдешь, потому как на службе! А Рокэ тоже хорош, мог хотя бы их с Эмилем отпустить. Вейзеля не жалко – все равно от него на Бьетероццо толку, что от пушки без пороха. Какой же Алва все-таки негодяй! Ладно уж, влип со своей дипломатией, так другим ночь не порти!

– Сударь, мне совестно вас обременять такими мелочами, но не привез ли доставивший послания курьер писем моим офицерам?

– К сожалению, на сей раз – нет. Его величество прислал очень милое письмо лично мне, я счастлив…

Как мало надо этому болвану для счастья – меховая мантия посреди лета и письмо от Фердинанда. Хорошо, папенька не озаботился написать, надо полагать, не успел – сочиняет родительские наставления о сорока листах. К астрологу не ходи, непочтительному сыну достанется за краткость, но когда отправляли донесения о победе, было не до того, чтоб растекаться чернильной лужей. И почему он только не списал у Герарда – тот накатал целую поэму, даже картинки намалевал.

– Мы будем готовы через четыре дня… вы понимаете… это такая сложная церемония…

– Не стоит беспокоиться, мы отложим отъезд.

Отъезд? Какой отъезд? Куда?! Только бы не домой! Папенька не выпустит, пока не устанет слушать про фельпские похождения, а устанет он не скоро.

Гампана наконец убрался. Рокэ пошел его провожать. Злокозненный дукс мало того, что привез какую-то гадость, так еще и проторчал чуть ли не два часа.

– Эмиль, – Валме старался говорить как можно небрежнее, – я как-то прослушал, куда мы должны отправиться.

– Вы, – с нажимом произнес кавалерист, – в Урготеллу к Фоме, а мы с Куртом и Альмейдой, который скоро подойдет, остаемся здесь.

– Ах, в Урготеллу…

Почему бы и нет? Столица Ургота – приличный город, там нет дуксов, зато есть зимний карнавал и балы с мистериями. Правда, послом в Урготе дядюшка Шантэри, а он хуже зубной боли, но вряд ли старикан станет досаждать доверенному офицеру Первого маршала.

– Но до отъезда мы, надеюсь, выполним, что задумано? – забеспокоился воспрянувший духом виконт.

– Почему бы и нет? – подмигнул Эмиль. – А сегодняшний вечер пустим на уговоры. Курт, так что вы думаете о визите к «морским пантерам»?

– Ваша шутка затянулась, – строго ответил бергер. – Нам следует обсудить полученный приказ.

– Вы правы, Курт, – Рокэ Алва разделался с дуксом и стоял в дверях, хмуро глядя на своих офицеров. – Я поторопился. Надо было позволить Капрасу осаждать Фельп хотя бы до осени.

– Что-то не так? – Савиньяк повел затекшими по милости визитера плечами. – Кроме того, разумеется, что мы никуда не идем?

Алва бросил на стол письмо с королевской печатью:

– Читайте. К вам, Марсель, это тоже относится. Не вижу необходимости скрывать то, что известно каждой, гм… птице-рыбо-деве!

Марсель честно воткнулся между Куртом и Эмилем и уставился на исписанный каллиграфическим почерком лист, украшенный заковыристой высочайшей подписью. Его величество Фердинанд Второй выражали глубокое удовлетворение победами герцога Алва и повелевали оному герцогу после полной деблокады города оставить армию и флот в Фельпе на попечение высших офицеров, расторгнуть договор с дуксией и отправиться в Ургот на предмет обсуждения весенней кампании с герцогом Фомой.

– А чего желает его высокопреосвященство? – поинтересовался Савиньяк, пощипывая гроздь черного винограда.

– Того же, что и его величество, – обрадовал Рокэ, – и еще шадди.

– Я бы сказал, – уточнил кавалерист, – это его величество желает того, что желает его высокопреосвященство.

– Как бы то ни было, – подвел черту Вейзель, – вы отправляетесь в Урготеллу, а мы зимуем и ждем, когда Фельп объявит Бордону войну.

– Или когда мы объявим войну Гайифе. – Эмиль отправил в рот несколько ягод. – Нет, я ничего не имею против высадки в Ланчии, но «павлина» сподручней бить из Эпинэ.

– Не из Эпинэ, а из Западной Кагеты, – поправил Вейзель.

– Прошу прощения, опять запамятовал, что Лисенок пошел к нам в собачки.

– У сына Адгемара нет другого выхода, – наставительно произнес бергер. – Гайифе он не нужен. Дивин хочет видеть на троне казарона Хаммаила-ло-Заггаза.

– А это что за зверь? – сам не зная, за каким Змеем спросил Марсель.

– Ызарг, – пояснил Савиньяк. – Но причесан по последней гайифской моде, прошел курс наук в Академии его величества Дивина и женился на гайифской девице. Кстати, Рокэ, не обрить ли нам его?

– О нет, бритый ызарг – это слишком, – не согласился Алва. – К тому же мы ни с кем не воюем. Дуксы решат добить дожей? Имеют полное право, те сами дали повод. Бордону остается либо поднять лапки и откупиться, либо кинуться к Дивину, а тот десять раз подумает, прежде чем влезать в большую войну.

– Ты не веришь, что «павлин» станет защищать «дельфина»? Тогда дожи заплатят Фельпу и Фоме, мы получим хлеб и золото, а Дриксен с Гаунау ударят по Бергмарк.

– Прибавь Кадану, – Алва откинулся на спинку кресла. – Основная кампания будущего года развернется на севере и северо-западе.

– Если ничего не случится, – хмуро бросил бергер.

– А что может случиться? – не понял Савиньяк. – То есть война, конечно, будет, но мы это и так знаем.

– А что обычно случается на изломе эпох? – поднял палец артиллерист. – Мне не нравится это лето, господа. И эта победа. Слишком легкая даже для вас, Рокэ. Судьба не любит, когда над ней смеются.

– Разрубленный Змей, – хмыкнул Эмиль, – вы б еще к астрологу сбегали. Год назад мы над судьбой еще не так издевались, а пронесло!

– Год назад, – с нажимом произнес Вейзель, – это год назад!

– Успокойтесь, Курт, – Савиньяк вновь потянулся к блюду с поредевшим виноградом, – все в порядке. Мы не одни в Золотых Землях. Излом затронет или всех, или никого. Забавно, если сейчас кто-то пугает им Дивина, а кто-то – Хайнриха.

– Вы дурно поступаете, когда отворачиваетесь от проверенных примет, – принялся вычитывать бергер. – Удача кружит вам голову, но в один прекрасный день она от вас отвернется, как отвернулась от Эридани Счастливого[42] и Анэсти Красивого…

– По мне, – пошел в контратаку кавалерист, – лучше сломать голову на ровном месте, чем всю жизнь смотреть под ноги. Эридани был умницей, а Гонорий и Пий – ослами. Да и какая, к Леворукому, удача?! «Дельфины» продули, потому что у них с мозгами хуже, чем у Рокэ.

– Я не отрицаю несомненного таланта Первого маршала, – церемонно произнес Курт, – но ваше, Эмиль, легкомыслие удручает. Вы не желаете думать о том, что находитесь на войне и что неудача экспедиции Капраса – еще не победа.

– Именно победа! – запротестовал Эмиль. – И преотличнейшая!

– Победа была в прошлом году, – отрезал Вейзель. – А сейчас мы нашли ее в пыли, как странник Энарий – отравленный плод.

– Фи! – лицо Савиньяка скривилось, словно виноград оказался кислым. – Писание! Натощак… Ужас!

– Курт, не будь вы столь благонравны, вы бы знали разницу между любовью до гроба и визитом к куртизанке. – Рокэ резким щелчком расправил манжеты. – Прошлогодняя и нынешняя кампании разнятся так же.

– Вы правы, – как ни странно, слова Алвы артиллериста не возмутили. – Воевать по найму и защищать Отечество – разные вещи. И все равно я бы предпочел переждать. Разрубленный Змей, Эсперадор просто обязан объявить излом эпох временем мира!

– Вот как? – Алва медленно поднял голову и посмотрел на разволновавшегося артиллериста. – Значит, обязан?.. А что обязаны мы?

– Схватить за хвост Зверя, – фыркнул Эмиль, – не иначе… Между прочим, Рокэ, раз мы никуда не идем, вели подавать ужин.

– Здравая мысль. – Алва повернулся к Марселю, и тому отчего-то стало неуютно. – Виконт, что вы думаете о нынешней кампании?

Что он думает? Да ничего… Он шел за одним, нашел другое, и, в конце концов, все не так уж и плохо… Конечно, были и неприятные моменты: когда взрывали стену и потом, когда пропал Муцио, но это ведь было уже после.

– Ну… Мы победили, – неуверенно произнес Валме, – значит, все в порядке. Только во имя Леворукого, разве обязательно вставать ни свет ни заря?! Нет, когда сражение, я готов, но в обычные дни?

– Вот слова истинного храбреца! – Эмиль от души двинул Марселя по плечу, а рука у обормота всегда была железной. – Хватит! Я не желаю больше никаких пророчеств. По крайней мере до обеда.

– Эмиль, – довольно сухо сказал Рокэ, – я буду весьма признателен, если оставшееся до обеда время ты потратишь на написание писем братьям. К вам, Марсель, это тоже относится, хотя вас бы я просил написать отцу. Какую-нибудь глупость. Денег попросите, что ли, а то вы просто неприлично забываете о родителях. Не забудьте и о прелестной Марианне. Герард!

– Монсеньор?

– Помнится, с последним курьером вы посылали письмо матери.

– Да, Монсеньор!

– Я посылаю гонца в Олларию. Идите пишите новое, да поторопитесь!

– Спасибо, Монсеньор! – ходячее совершенство пулей вылетело из комнаты.

– Рокэ, – Вейзель подался вперед, – что за каприз? Конечно, писать родичам – наш долг, но меня вы об этом не просите.

– А чего вас просить? – хмыкнул Савиньяк. – Вы и так супругу не забываете.

– Не все так просто. – Алва на мгновение прикрыл руками глаза. Устал? – Ваша супруга, Курт, в Бергмарк. Она не могла воспользоваться оказией.

– Ты хочешь сказать, – черные глаза Эмиля сузились, как у охотящейся кошки, – что я должен был получить письмо от Лионеля, а Герард – от матери?

– Именно. Я не верю, что вас все разлюбили.

– Значит, – тихо сказал Савиньяк, – случилось нечто, о чем в Олларии знают все, но что нам, по мнению его высокопреосвященства, знать не обязательно. Но Фердинанд жив…

– Да, – согласился Алва, – безусловно.

2

Капитан Джильди поправил шпагу и присоединился к поднимавшимся по лестнице Святого Андия. Рядом сопел Дерра-Пьяве, то неся по всем кочкам гран-дукса и его свору, то расхваливая свою новую галеру. Коротышка был верен себе и назвал корабль «Бравый ызарг», а нос и корму украсил изображениями варастийских чудищ. Разумеется, в собственном понимании.

«Бравый ызарг» был не одинок. Мастер Уголино закладывал галеру за галерой, фельпский флот стремительно оживал, обещая стать лучше прежнего. Корабли построить можно, это люди умирают раз и навсегда. Или исчезают. Муцио так и не нашли, хотя перерыли весь город. Теперь уже никто не сомневался, что адмирала выманили из дома и убили. Нож в спину, труп в море – такое в Фельпе бывало не раз, чему удивляться?

По закону Муцио будет жив еще четыре года. Франческа не может надеть траур, младший брат – вступить в права наследования, а слуги вольного города Фельпа – вручить адмиральскую перевязь другому. Только закон – одно, а жизнь – совсем другое. Франческа больше не улыбается, Лорио Скварца спешно вернулся из Ургота и водворился в родовом палаццо, а «Влюбленная акула» стала флагманской галерой. Луиджи Джильди еще не адмирал, но должность у него адмиральская. Отец, хоть и сожалеет о Муцио, доволен. Все довольны…

– …скоты безрогие, – заключил Ланцо Дерра-Пьяве.

Луиджи кивнул. Он пропустил, о каких именно скотах идет речь, но можно было поставить «Акулу» против дырявой лоханки, что капитан поминал либо генералиссимуса, либо старшего адмирала.

– Вот я и говорю, – возрадовался коротышка и отчаянно замахал руками, кого-то приветствуя. Дуксия кишела народом, еще бы – такое зрелище! Первый маршал Талига получает награду за неслыханную победу и прощается с вольным городом. Гран-дукс, генералиссимус и верховный адмирал в восторге, хотя полному счастью мешают Савиньяк, талигойская армия и договор. Нравится дуксам или нет, а кормить союзников и воевать с Бордоном придется.

Двери в Гербовый зал торжественно распахнулись, сортэо закончилось, теперь могли войти простые смертные. То есть не совсем простые – в Дуксию кого попало не пустят, – но не облаченные в отороченные седоземельскими мехами балахоны.

Зал стремительно наполнялся. Луиджи и Дерра-Пьяве устроились среди других капитанов в боковой ложе наискосок от почетной скамьи, где, как и полагалось, сидели чествуемые.

Взвыли трубы, и Ливио Гампана понес обычный вздор, другие дуксы подхватили. В речах было столько сахара, что беззаконно проникшие в Дуксию мухи рисковали увязнуть на лету. Впрочем, болтуны были правы: Рокэ Алва на самом деле разбил врага и выиграл войну, причем малой кровью. Капитан Джильди в очередной раз приказал себе не думать об умирающей девушке, зовущей своего капитана. И о ночи святого Андия тоже. Сейчас, в переполненном зале, это было не так уж и трудно, а вот в темноте, в одиночестве…

Дуксы иссякли, и за дело взялись слуги Фельпа. Титус велеречиво благодарил Рокэ из Кэналлоа, при этом давая понять, что, если б не подагра, сделал бы то же, но лучше и быстрее. Алва слушал, слегка склонив голову к правому плечу, а может, и не слушал.

Речь следовала за речью, а в перерывах приглашенные выражали свое одобрение, сдержанно, как и положено солидным людям, хлопая в ладоши. Поднялся епископ Фельпский, возблагодарил Создателя, даровавшего городу победу над врагом, в воздухе поплыл сизоватый дымок. Мориски и гоганы жгут ароматические смолы, чтобы отогнать зло. Может, окурить «Акулу», так, на всякий случай?

– Вольный город Фельп с большой неохотой отпускает столь замечательного полководца, – в голосе вновь взявшего слово гран-дукса слышалась умеренная скорбь. – Но нельзя удержать ветер, даже забросав его золотом. Нашего друга ждут новые подвиги, но Рокэ из Кэналлоа должен знать: Фельп не забывает оказанных ему услуг. В ознаменование великой победы при Деормиде в Гербовой галерее Дуксии будет установлена мраморная статуя Рокэ из Кэналлоа. А теперь, наш друг, мы возвращаем тебе твой залог и вручаем оговоренную плату.

Гампана картинно махнул рукой, и девицы с картонными крыльями за спиной и в узких струящихся платьях внесли два открытых ларца. Побольше, с золотом, и маленький, в котором среди россыпи синих огней горела алая звезда, злая и тревожная.

– Я был счастлив служить вашему городу. – Роскошный мундир превращал Алву в чужака, отрезая от охоты на киркорелл, абордажа, безумной ночи с «пантерками» и еще более безумного дня на вилле Данунциато. Кэналлийский Ворон сделал свое дело и уходит, а вместе с ним уходит нечто важное, что Луиджи второй месяц пытается понять и не может.

– Рокэ из Кэналлоа, доволен ли ты платой? – Гампана произнес ритуальные слова так, словно и в самом деле с волнением ждал ответа.

– Да, – кивнул талигоец.

– Рокэ из Кэналлоа, проверь, в целости ли возвращен тебе залог.

– Да, – Алва даже не взглянул в шкатулку, хотя Луиджи не исключал, что число сапфиров поуменьшилось.

– Рокэ из Кэналлоа, есть ли у тебя просьбы к городу Фельпу, которому ты оказал неоценимую услугу?

– Да, – спокойно произнес талигоец, и Луиджи показалось, что Гампана от неожиданности свалится. Тем не менее гран-дукс сумел проблеять:

– Чего хочет Рокэ из Кэналлоа?

– Я прошу славный город Фельп отпустить в мое распоряжение сроком на год три боевые галеры с полными командами. Но я никоим образом не хочу ослаблять город и прошу принять назад причитающуюся мне плату и четверть моего залога, а этот камень, – Алва поднял на ладони алую искру, – пусть украсит ожерелье Хранительницы Фельпа. Остальную часть залога отдаю капитанам и командам галер в качестве платы за их помощь.

– Раскуси меня зубан! – Дерра-Пьяве и не подумал дождаться ответа гран-дукса. – «Бравый ызарг» ваш! И пусть кто-то что-то вякнет!

Коротышка еще не закончил, а Луиджи уже стоял рядом. Дуксия отпустит, еще бы не отпустить за такую-то плату! Отец будет недоволен, но Луиджи Джильди уйдет с синеглазым чужаком и вряд ли вернется. В Фельпе остаются Карло, Горацио и Тереза, этого довольно, чтоб продолжить род, а его зовет дорога. После войны, после встречи с закатными тварями, после смерти Поликсены он не может жить, как прежде. Не может и не хочет…

3

– Рокэ, зачем вам понадобились галеры? – Вейзель был хмур, как, впрочем, и всегда. Бергер был редкостным занудой, но неплохим человеком. Марселю он нравился. Издали.

– Ну, – хмыкнул Савиньяк скорее по привычке, чем от большого веселья, – почему бы и не иметь под рукой три хорошие галеры? Вещь полезная.

– С командами, которые за вами без всяких сапфиров в Закат прыгнут и не поморщатся, – бергер упрямо обращался к Ворону. – Рокэ, я хотел бы знать…

– Насчет Луиджи и Дерра-Пьяве ничем помочь не могу, а Рангони, Курт, нужен в первую очередь вам.

– Мне? – удивленный артиллерист выглядел уморительно, но Марселю отчего-то смеяться не захотелось.

– Именно. – Алва развязал воротник, блеснула серебряная цепочка. – Курт, я ценю ваше общество, но здесь вы свое дело сделали. Вы пойдете навстречу Альмейде. Думаю, он уже пришел или вот-вот придет на Марикьяру. Ваше дело – его завернуть до того, как сменится ветер.

– Его высокопреосвященство отзывает эскадру назад? – уточнил Вейзель.

– Нет. В Олларии об этом узнают, когда «Франциск Великий» бросит якорь в Хексберг. В Померанцевом море от океанских парусников толку немногим больше, чем от кавалерии в болоте. Тут нужны галеры, а нам флот понадобится у берегов Западной Придды. Или не Придды.

– Ты отсылаешь эскадру, потому что она бесполезна здесь или потому, что она нужнее в Талиге? – Савиньяк отбросил то, что некогда было кистью винограда. Он больше не улыбался.

– И то, и другое. Мы не знаем, что творится в Олларии, но и в Олларии не знают, что делаем мы. Курт, я напишу Рамону, Рудольфу и наместнику Алвасете. Эмиль, «Бравый ызарг» в твоем распоряжении. Если верить мастеру Уголино, это самая быстрая галера Померанцевого моря. Держи ее на внешнем рейде и не шляйся по ночам.

– Хорошо, – кавалерист выглядел слегка растерянным. – Во имя Леворукого, чего ты опасаешься?!

– Излома, – хмыкнул Алва. – Курт так доступно все объяснил. Впрочем, мне и впрямь не понравилась одна вещь.

– Только одна? – Эмиль с отвращением оттолкнул блюдо с изувеченными фруктами. – Я насчитал самое малое три. Тебя в одиночку отправляют к Фоме, мы остаемся здесь, а из Олларии ни слуху ни духу. Лионель, конечно, предпочитает собственных курьеров королевским, но маменька Герарда не могла упустить оказию. Да и вообще братец уже сорок раз должен написать…

– Близнецы имеют обыкновение чувствовать друг друга, – заметил Вейзель. Марсель был готов поклясться, что артиллерист не только встревожен, но и доволен, что от его пророчеств больше не отмахиваются. – По крайней мере так обстоит дело в знакомых мне семьях.

– Будь у Ли неприятности, я бы понял, – кивнул Савиньяк. – Я уверен, с ним все в порядке.

– С ним в порядке, но он не пишет. Зато пишет Сильвестр, и много. Курьер не жалел ни казенных денег, ни лошадей. Его высокопреосвященство среди всего прочего озаботился сообщить, что я отправляюсь в Урготеллу, но о том, что мне следует расторгнуть договор с Фельпом, ни слова. Письмо написано в ночь на двенадцатый день Летних Волн. Фердинанд подписал указы двенадцатого, нет сомнений, что они были готовы с вечера.

– А о том, что армия остается в Фельпе, он написал? – внес свою лепту Марсель.

– Нет, но это подразумевается само собой. Капрас оставил недурной лагерь, обитатели славного города к нам весьма расположены, в Урготелле зимой отвратительная погода, да и солдаты заслужили отдых, а не новый марш… Кстати, Марсель, почему бы вам не составить компанию Эмилю? «Пантеры» будут в восторге, если вы их займете, пока дожи торгуются с дуксами.

Остаться в Фельпе? А что, вполне милое местечко – птице-рыбо-дуры для красоты, Франческа Скварца для души, София для тела и «Бравый ызарг» на всякий случай…

– Ну нет! – выпалил виконт. – Может, я всю жизнь мечтал увидеть урготские мистерии и герцога Фому? И вообще, Рокэ, я – офицер для особых поручений при вашей персоне, и я от вас ни ногой. Не надейтесь!

4

За «Влюбленной акулой» шел «Черный ворон» Джузеппе Рангони, а следом «Бравый ызарг». Не столь уж долгое пребывание Рокэ в Фельпе явно ознаменовалось новой модой в названиях кораблей. Приятно, как ни крути…

Вольный город отступал назад, превращаясь в набор цветных пятен. Прощай, птице-рыбо-дура, ты так и осталась девственницей. И быть тебе таковой вечно!

Марсель Валме блаженно потянулся и подставил лицо легкому ветру, убеждая себя, что жизнь прекрасна, а плыть спокойным морем куда приятней, чем трястись в седле по пыльной дороге. Виконт не испытывал ни малейшего желания любоваться на обвалы и подлые озера, на дне которых, по словам Франчески Скварца, лежит погибший Гальбрэ.

Виконт так и не простился с женой Муцио, и это было печально. Благородная дама, у которой исчез муж, должна скрываться от посторонних глаз и страдать. Красавица перебралась в палаццо Гампана и никого не желала видеть, правда, цветы принимала с благодарностью, если только благодарность не выдумал гран-дукс.

Франческа не походила ни на Марианну, ни на «пантер», ни на кислых домашних праведниц. Одетой она привлекала не меньше, чем раздетой, они могли бы стать друзьями, гулять, читать дурацкие легенды… Муцио тоже было жаль. Уцелеть в море и угодить на суше в ловушку, как это глупо и… подло. Конечно, в жизни всегда есть место подлости, но налетать на таковые чуть ли не каждый день? Увольте! Марселю вполне хватило дуэли в Нохе, вернее, того, что ей предшествовало. Алва скрытен, как Леворукий, но не нужно быть ясновидцем, чтобы понять – маршала пытались убить, не вышло. А вот Муцио убили. Ариго и Килеан отправились в Закат, убийцы Скварца выражают надежду на его возвращение и изображают вселенскую скорбь… Мерзость…

За Монти-Остро «Черный ворон» повернул на запад, «Влюбленная акула» – на юг, а «Бравый ызарг» отсалютовал уходящим четырьмя холостыми залпами, лихо вспенил воду и помчался домой.

Галеру Дерра-Пьяве скоро скрыли полосатые скалы, но «Ворон» все еще виднелся среди невысоких зеленоватых волн, становясь все меньше и меньше. Марсель загодя разжился зрительной трубой и за какими-то кошками уставился на две фигуры на корме. Капитан Рангони и генерал Вейзель…

Паршивая все-таки вещь – разлука, а бергер своей каменной физиономией и вовсе превратил ее в похороны. Савиньяк тоже мог бы поменьше вспоминать о том, что писем из Олларии по-прежнему нет. Эмиль не хотел оставаться, вернее, не хотел, чтобы они разделились… Закатные твари, неужели они больше не встретятся?

На душе стало почти так же муторно, как перед взрывом Веньянейры. Ничего нет глупее, чем смотреть в спину уходящим, вечно лезет в голову всякая чушь! Марсель ощутил острую необходимость в собеседнике, и тут судьба послала ему Ворона. Кэналлиец медленно прошел по куршее и стал на носовой платформе, глядя куда-то вбок. Кажется, там находился юго-восток, но полной уверенности у виконта не было. Валме облокотился о борт рядом с маршалом и брякнул первое, что пришло в голову:

– Рокэ, вы когда-нибудь проигрывали?

– На войне и в карты – нет. Впрочем, я играю редко… Да и войны, которые мы ведем, далеки от совершенства.

– А чем вам не понравилась наша война? – возмутился Валме. – Савиньяк прав, победа просто преотличнейшая.

– Армия войны всегда бьет армию мира, – Рокэ все так же вглядывался в даль. – По крайней мере вначале. Это один из основных законов.

– Вечно вы говорите загадками! – взвыл виконт. – Я же не генерал какой-нибудь…

– Будь вы генералом, вы бы или замечали очевидное, или нет. Курт прекрасно знает, что получится, если к двум пушкам прибавить десять мортир, но сложить две армии с тремя урожаями, вычесть одного предателя и разделить на трех дураков он не в состоянии. То, что война – продолжение политики иными средствами, повторяют все кому не лень, но это – чушь. Мира в Золотых Землях нет уже круга четыре, а есть продолжение войны иными средствами. То бишь политикой.

– Мира нет, а армии мира есть?

– Конечно, правильней их назвать армиями политиков, – Алва наконец соизволил повернуться к собеседнику. – Армиями, которые десятилетиями не воюют, а пугают чужих и вдохновляют своих. Это безобразие существует только в спокойное время и первые несколько дней настоящей войны, после чего гибнет. Выигрывает тот, кто ухитрится первым выставить армию, заточенную под войну, не приемлющую и не желающую мирной жизни. Обычно это лучше выходит у тех, на кого нападают. Страх за свой дом, обида и желание отыграться прямо-таки чудеса делают…

– Много бы дуксы сделали без вас.

– Дуксы бы не сделали ничего, – хмыкнул Ворон, – на то они и дуксы, но Джильди и Скварца сделали бы, потому что они – люди войны. Просто они раньше не сталкивались с такой толпой, вот и пришлось их слегка встряхнуть.

Красное солнце коснулось воды, рявкнула вечерняя пушка, салютуя закату. Алва вновь уставился в багровеющие дали, но Валме не имел ни малейшего желания думать о вечном. Виконту хотелось продолжить разговор: во-первых, это отвлекало от пакостных мыслишек, а во-вторых, когда они вернутся в Олларию, парадоксы Ворона украсят любую беседу.

– Рокэ, – деловито спросил Марсель, – мы разобьем «павлинов»?

– Если дойдет до войны, несомненно. Гайифа гремит оружием на все Золотые Земли, но всерьез в ход его не пускала со времен Золотого договора. Второго, само собой… Попыталась невсерьез, вышло печально, потому что мориски оказались не тем, что о них думали. «Павлин» кое-как отряхнулся, почистил оставшиеся перья и вернулся к привычному рациону, за что Капрас и поплатился.

– Значит, мы победим, – удовлетворенно вздохнул виконт. – Не поймите меня превратно. Я не то чтобы волнуюсь, но господину Вейзелю что-то не нравится.

– Господину Вейзелю не нравится ничего, кроме его пушек и его жены. Впрочем, он довольно часто оказывается прав.

– А теперь?

Герцог пожал плечами, глядя на пенные буруны, потом вполголоса запел что-то кэналлийское. Галера шла у самого берега, оттуда тянуло дымом и полынью, над горизонтом зло мерцала одинокая звезда. Разговор был окончен.

Глава 3Талиг. Оллария

399 год К.С. 14-й день Летних Молний

1

«Мама, если ты не согласишься, я откажусь, но Монсеньору не нравится наша фамилия. Он хочет, чтобы я ее забыл навсегда и стал рэем Кальперадо. Рэй – это по-кэналлийски будет «барон» и даже больше. Кэналлийские рэи в Талиге считаются баронами или графами. Понимаешь, Монсеньор – властитель Кэналлоа, он может давать титулы, и они сразу становятся законными, но если ты обидишься…»

Она обидится! Создатель, неужели Герарду могла прийти в голову такая глупость… Нет, дело в другом – сыну стыдно отказываться от отца. Ну и зря. От такого, как Арнольд, отречься не грех, но зачем это Монсеньору? Святая Октавия, она все чаще называет синеглазого герцога, как Герард.

Монсеньор… Думала ли она хоть когда-нибудь? Думала! Только и делала, что думала, только другим не говорила. Когда родился Жюль, она едва не предложила назвать его Рокэ, но потом схватила себя за язык. И не потому, что догадались бы о ее тайне, просто сыновья слишком часто удаются в отцов. Арамона по имени Рокэ, что может быть ужасней?! А теперь Герард станет бароном. Кальперадо… Герард Кальперадо. Звучит странно, но красиво…

– Милая Луиза, – знакомый писк заставил женщину вскочить, – что пишет ваш чудесный сын?

– Ваше величество, у него все хорошо.

– Надеюсь, они скоро вернутся, – тихо произнесла Катарина, вновь склоняясь над сонетами Веннена. Луизе очень не хотелось надеяться на одно и то же с хилой мерзавкой, но иначе не выходило. Унять Манриков мог только Первый маршал.

Госпожа Арамона свернула письмо и положила на стол. Никаких тайн в нем не имелось, и его наверняка четырежды прочли до того, как передали ей. Манрики и прочли. Теперь все проходит через веснушчатые руки Леонарда, и это противно. Капитанша со злостью всадила иголку в натянутый на пяльцы ядовито-зеленый шелк, на котором распускалась поросячьего цвета роза. Дворец вообще заполонило розовое и зеленое, одно слово – Манрики!

Луиза спала и видела, как вернувшийся Монсеньор задает трепку обнаглевшим выскочкам. И это при том, что ей с девочками ничего не угрожало. Новый кансилльер прямо сказал, что рассчитывает на помощь госпожи Арамона и умеет быть благодарным. Леопольд и Леонард ненавидят королеву, она тоже – отчего же так муторно?

– Ваше величество, в парадной приемной кансилльер, – старшая баронесса Заль присела в реверансе, но сделала это нагло. Гадина раньше на брюхе ползала и медом истекала, а теперь чуть ли не в глаза шипит. И не она одна… Благородные дамы, причеши их хорек!

– Пусть войдет. – Катарина Ариго отодвинула книгу, но не закрыла, словно собираясь вернуться к прерванному занятию. Временщик мог входить куда и когда угодно, разрешение ему не требовалось, но королева упорно вела себя… как королева!

– Граф Леопольд Манрик, – Залиха произнесла имя кансилльера с тем же придыханием, с каким прежде произносила имя кардинала, – просит ее величество выйти в малый кабинет.

– Нет, – спокойно произнесла Катарина. – Королева Талига выходит лишь к своему супругу и его высокопреосвященству.

Баронесса заткнулась и выползла из гостиной, королева уткнулась в свои сонеты. Неужели читает? С нее станется!

2

Королева выиграла – граф Манрик появился в дверях и отвесил вполне учтивый поклон. Ее величество медленно подняла голову от книги, даже не подумав задрожать. Оно и понятно, при лисе зайчика из себя лучше не корчить.

– Мы удивлены вашим визитом, – Катарина казалась слегка раздосадованной. Как человек, которого отвлекли по пустякам от важного дела.

– Ваше величество, – Луиза была готова поклясться, что бывший тессорий лопается от злости, – я настаиваю на приватной аудиенции.

– Граф, – голос Катарины оставался тихим, – вы просите о невозможном. Для человека, чей сын – придворный церемониймейстер, подобное незнание этикета по меньшей мере странно.

– Ваше величество, уверяю вас, это для вашего же блага…

– Вы забываетесь, – четко произнесла Катарина Ариго. – Прошу вас немедленно удалиться.

Может, Манрик и был опытным царедворцем, но он был рыжим, а рыжие, чуть что, звереют. В Кошоне жил рыжий лавочник, зарубивший топором ущипнувшего его гусака. Кансилльер выглядел не лучше, однако сдержался и вышел. Даже дверью не хлопнул. Катарина обвела взглядом придворных дам и девиц.

– Баронесса Заль, – королева была само сочувствие, – мы видим, что вы нездоровы, и отпускаем вас.

– Ваше величество ошиблись, – квакнула Залиха, – я здорова.

– О нет, – грустно покачала головой Катарина. – У вас начинается лихорадка. Я знаю, как развивается эта болезнь. К несчастью, она весьма заразна. Вам следует вернуться домой и пригласить врача. Герцогиня Колиньяр, баронесса Мей, баронесса Заль – ваша близкая подруга, вы могли от нее заразиться. Мы вас также отпускаем.

Три титулованные жабы позеленели, но перечить наглости у них не хватило. Катарина вернулась к своим сонетам, а Луиза проводила взглядом выставленных с позором баб и прикусила губу. Пташка таки оказалась кошкой, но радости от осознания своей правоты госпожа Арамона не чувствовала. Больше всего ей хотелось схватить в охапку Сэль с Айри и убраться подальше, но это было невозможно.

Вдова капитана Лаик вновь взялась за вышивание, не забывая украдкой поглядывать по сторонам. Королева читала или делала вид, что читает, время от времени перелистывая страницы, десятка полтора куриц, жаб, крыс и каракатиц сидели по углам, стараясь не глядеть друг на друга. Луиза покончила с поросячьей розой и занялась обсевшими ее золотыми пчелками. Вышивка получалась гаже некуда, но дуэнья должна вышивать розочки, это одна из основ мироздания.

Дверь распахнулась, пропуская капитана личной королевской охраны, не озаботившегося даже постучать. Леонард Манрик поклонился и ледяным голосом возвестил:

– Его величество король Талига.

3

Фердинанд изменился, так изменился, что Луизе стало страшно. Куда делся счастливый, улыбающийся человек, ворвавшийся в приемную с известием о фельпской победе?! Глаза короля были красными, щеки обвисли, носовые складки стали глубже раза в два.

Королева порывисто вскочила навстречу супругу, но остановилась, словно налетев на невидимую стену, опустила глаза и сделала реверанс:

– Счастлива видеть ваше величество в добром здравии.

Да уж, в добром… Фердинанд или болен, или ему так худо, что хоть ложись и помирай. Его величество казался стариком и одновременно походил на испуганного ребенка. Бедняга затравленно оглядел гостиную, оглянулся на вошедшего с ним кансилльера и произнес:

– Прошу нас оставить.

Курицы, жабы и родственницы Приддов шарахнулись к дверям, и тут на Луизу накатило. Воспользовавшись суматохой, женщина, прикрываясь пяльцами, отступила в глубь комнаты и юркнула за расшитый цветами занавес, отделявший Жемчужную гостиную от Голубого будуара. То, что она затеяла, было неописуемой наглостью и еще более неописуемой глупостью, но нахальство города берет. Госпожа Арамона должна знать, что происходит, и госпожа Арамона узнает!

В будуаре было сумрачно, пахло лилиями, сквозь спущенные шторы пробивался слабый свет. Луиза вжалась в стену у дверного проема и замерла, готовясь, если надо, простоять и час, и два, и три. Что-что, а подслушивать дочь Аглаи Кредон умела: осведомленность о материнских настроениях и намерениях спасала от множества неприятностей. Луиза успешно играла с огнем лет с шести, но впервые проделывала это на пороховом складе. Если ее обнаружат, останется уповать на то, что Манрики считают ее своей собакой, а Катарина – своей.

Вины перед королевой Луиза не чувствовала, перед Манриками – тем более, уж слишком ретиво новый кансилльер и его сыновья распоряжались в чужом доме. Новые метлы, побери их Леворукий! Хуже всего, если о ее выходке узнает Фердинанд, хотя от него никакой угрозы как раз и нет. Просто хорошие люди не заслуживают, чтобы за ними шпионили.

В гостиной молчали, и молчали пакостно. Скрипнуло кресло у стены, оно вечно скрипело. Кто-то сел. Его величество? Луиза слышала тяжелое дыхание и не сомневалась, что это король, которого было ужасно жалко.

– С разрешения его величества.

Это Манрик. Скотина! Он что, всерьез вообразил себя Сильвестром?

– Ее величество должна объяснить некоторые вещи, которые всплыли во время расследования покушения на герцога Алва.

– Да, – повторил Фердинанд пустым голосом, – да… Мы хотим знать правду.

– Слуги Ги Ариго показали… – зашелестели бумаги, еще раз скрипнуло кресло, что-то мягко стукнуло, – показали, что их покойный господин находился в переписке с Гайифой и Дриксен, а также тайно созывал собрания, в которых принимали участие Август Штанцлер, Вальтер Придд, Людвиг Килеан-ур-Ломбах, братья Феншо-Тримейн и другие лица. Мажордом слышал, как Иорам Ариго говорил Августу Штанцлеру, что Оллары досиживают свой круг и через год на троне будет здоровая кровь, на что Штанцлер велел соблюдать осторожность, а Иорам засмеялся и сказал, что «навозники» ничего не заметят. Ваше величество может пояснить, что имели в виду заговорщики?

– Да, – зачастил король, – на что намекал Штанцлер? Леопольд полагает…

– Ваше величество, – вмешался Манрик, – пусть ее величество отвечает на вопрос.

– Да, конечно… Пусть отвечает.

– Пересказ слугами слов умершего господина не имеет веса, – тихо произнесла королева. – Мои братья, к несчастью, мертвы и не могут ничего сказать. И все равно эта ложь опровергнута.

– Каким же образом, ваше величество? – скрипнул Манрик.

– Мои братья были взяты в Багерлее. – Луиза не могла видеть собеседников, но не сомневалась: Катарина смотрит только на короля. – И они вышли оттуда. Его высокопреосвященство счел их невиновными, а в его распоряжении находились те же улики и те же свидетели. По Уложению Франциска, нельзя вновь выдвигать единожды опровергнутое обвинение. Мои братья оправданы.

– Это правда, – перебил Фердинанд, он был явно обрадован. – Сильвестр сам нам сказал, что Ги и Иорама надо отпустить. Он бы не стал этого делать, будь там заговор. Это все Гайифа и Дриксен, они всегда нас ненавидели. С Варастой и бунтом у них не вышло, они решили внести разлад в нашу семью…

– Ваше величество не осведомлены обо всех обстоятельствах, – влез кансилльер. – Его высокопреосвященству не удалось проследить связи братьев Ариго и графа Килеана-ур-Ломбаха с дриксенскими и гайифскими шпионами, а подвергнуть родственников ее величества допросу с пристрастием посчитали неправильным. Именно поэтому графа Ариго и графа Энтрага отпустили. Временно. Я это знаю, его высокопреосвященство со мной советовался. Он не сомневался в существовании совместного заговора Приддов, Окделлов, Ариго и Раканов, с одной стороны, и иностранных агентов – с другой. И в этом заговоре немалая роль отводилась ее величеству и ее братьям.

– Придды и Окделлы, – с ненавистью проговорил Фердинанд Оллар. – Всегда Придды и Окделлы.

– И Эпинэ, – подсказал кансилльер. – Эта фамилия виновна более других. Герцоги Эпинэ были обласканы предками вашего величества и отплатили черной неблагодарностью.

– Да-да, – король был рад любому поводу сменить тему разговора. – Я помню. Я сегодня же подпишу указ о введении в Эпинэ военного положения и передаче губернатору Сабве особых полномочий.

– Это мудрое решение.

Луизе показалось, Леопольд Манрик сейчас заурчит, как пес над костью. Госпожа Арамона по-прежнему ненавидела Катарину Ариго, но в данный момент хотелось удавить не ее, а рыжего выскочку.

– Ваше величество, – прошептала Катарина, – в Эпинэ живут ваши подданные, а не враги. Простые люди не должны платить за прегрешения знати.

Мерзавка права, никуда не денешься. Она говорит так, как должен говорить сюзерен, защищающий своих вассалов. А сюзерен только сопит! Святая Октавия, что ж такое творится?

– Эпинэ – рассадник крамолы, – отрезал Манрик, – так же, как и Надор. «Простым людям» пора понять, что они – подданные Олларов, а не выродившихся бездельников и предателей. Тогда корона будет их охранять, но не раньше. Пусть берут пример с варастийцев, бергеров, кэналлийцев.

– Кэналлийцев и бергеров не нужно охранять, – голосишко Катарины дрожал, но она не сдавалась. – Введите туда войска и посчитайте, сколько оттуда сумеет выйти. А простые талигойцы…

– Ваше величество, – Манрик явно терял терпение, – ее величество умело уводит разговор в сторону, но мы не должны поддаваться. Введя в Эпинэ военное положение, вы поступите весьма мудро, особенно в свете предстоящей передачи герцогской короны и титула достойным слугам вашего величества. Но нам следует вернуться к доказательствам вины ее величества перед короной и королем. Обер-прокурор Колиньяр полагает, ее величество осведомлена о предательстве своих братьев, способствовала бегству Августа Штанцлера и изменяла своему супружескому долгу.

Рыжий скот замахнулся на Ворона? На пару с Колиньяром?! С тем все ясно – мстит за сынка, но Манрик?!

– Мы… Наше мнение таково… Мы рассмотрели…

Закатные твари, чего он там мычит? Он король или корова?! Вышвырни Манрика вон, дай жене пощечину, вытряси из нее правду, если ты ее не знаешь, хотя как это не знаешь?! Все знают, а ты – нет?

– Если ее величество виновна, она будет наказана, – разродился Фердинанд. – Но пока вина не доказана, человек не виновен.

– Она доказана, ваше величество.

– Катарина, – голос короля стал глухим и хриплым, – поклянитесь здоровьем наших детей, что вы не виновны перед Талигом и его королем.

– Клянусь, – шлюха врала, но она спасала не только себя, но и детей. Луиза на ее месте тоже бы солгала четыре, четыреста, сорок тысяч раз. Любая мать будет защищать своих детей, хоть с пистолетом, хоть в постели с тем, у кого этот пистолет есть.

В гостиной что-то зашуршало. Платье Катарины?

– Я исповедовалась своему духовнику во всех своих грехах. – Луиза отдала бы один глаз за возможность видеть ли́ца королевы и короля. – А мой духовник исповедовался перед его высокопреосвященством. Квентин Дорак знал обо всех моих прегрешениях, но он ушел в Рассветные Сады. Ваше величество, по праву Франциска, вы – глава нашей церкви. Примите исповедь моего духовника и узнаете все. Но, – в голосе Катарины засквозило отвращение, – господин Манрик не является моим исповедником.

– Мы… мы готовы… мы…

– Ваше величество, – не отступил Манрик, – семейство Ариго тайно исповедует эсператизм, вряд ли ее величество исповедовалась олларианскому священнику во всех своих прегрешениях. Герцог Колиньяр собрал убедительные доказательства тайных встреч ее величества в аббатстве Святой Октавии с Эгмонтом Окделлом, Мишелем Эпинэ, Джастином Приддом, Оскаром Феншо-Тримейном и Ричардом Окделлом.

Вот, значит, как… На Ворона Манрик с Колиньяром замахнуться не смеют, вот и притягивают за уши все, что под руку подвернулось. Эгмонт Окделл и Морис Эр-При подошли бы больше, но в отцы малолетнему наследнику покойнички не годятся. Нет, в том, что королева – прирожденная шлюха, госпожа Арамона не сомневалась, но королеве Талига завести любовника непросто. Вернее, не завести, а скрыть. Про Алву знали все, про других никто не слышал, и немудрено. Катарина жила в стеклянном ящике: днем не продохнуть от титулованных баб и камеристок, ночью в смежных с опочивальней ее величества комнатах торчат дежурные дамы. Изменишь тут, кошки с две! Остаются храмы, но и там не особо разгуляешься.

– Аббатиса Моника призналась во всем, – бросил на стол следующую карту Манрик.

– Да, – эхом повторил король, – аббатиса во всем призналась…

– Аббатиса призналась во всем? – переспросила королева, и Луизе показалось, что она засмеялась. – Вы говорите, во всем?

– Во всем, – с расстановкой произнес Манрик. – Мать Моника проявила благоразумие.

– Умолчав о встрече с Эстебаном Колиньяром и попытке этого развращенного юнца изнасиловать свою королеву? О да, она проявила благоразумие, ведь ее допрашивал отец Эстебана!

– Клевета! – выкрикнул кансилльер. – Эстебан Сабве мертв!

– Так же, как и многие другие, – отрезала Катарина. – Но юный Ричард жив, так что один свидетель у меня остался. К несчастью, он далеко отсюда. Как и наказавший наследника Колиньяров герцог Алва. Пусть кансилльер Манрик повторит свои обвинения в присутствии Первого маршала Талига! Я не оскверняла прелюбодеянием святую обитель, я… я, как могла, пыталась уговорить Лучших Людей Талига сложить оружие… И только Эстебана Колиньяра я приняла, потому что хотела его образумить… У меня сохранились его письма, которые мне подбрасывали… я надеюсь, что это были подкупленные слуги, а не… кто-то из моих дам.

В полной тишине раздался стук, словно хлопнула деревянная крышка, и глухой звон.

– Они здесь, ваше величество… Читайте…

Стон, дробь стремительно сменяющихся звуков, еще один стук, мягкий, глухой, тяжелый…

– Катари! Ей плохо…

– Воды…

– Камеристка! Где камеристка?

– Помогите!..

4

Главное она слышала, теперь бы убраться подобру-поздорову! Луиза метнулась в запиравшуюся изнутри королевскую туалетную, выждала, когда мимо двери промчалась дежурная камеристка, и выскользнула в небольшой коридорчик для прислуги. Там не было никого: то ли повезло, то ли Манрик озаботился.

Госпожа Арамона влетела в туалетную для свитских, где незамедлительно сунула два пальца в рот, без колебаний расставаясь с остатками обеда. Если что – у нее прихватило живот и она просидела полчаса в месте, о коем даму спрашивать неприлично, чему доказательство – честно позеленевшая рожа. Тут и врач запутается, хотя если кто о ней и вспомнил, то это девочки.

Разоблачения Луиза не опасалась. Придворные были слишком утонченными, чтобы в столь душераздирающий момент посещать низменные места, а забраться в будуар никто не догадался! Дуры!

Госпожа Арамона, придав лицу смущенно-расстроенное выражение, вышла в малую столовую. Дверь в большую приемную была открыта, и Луиза видела спины придворных дам и фрейлин. Вдова капитана Лаик прикрыла губы слегка испачканным платком и замерла, выжидая подходящий момент.

Двери Жемчужной гостиной распахнулись, на пороге появился Фердинанд, и Луиза шмыгнула за спину графини Рафиано: почтенная дама могла бы загородить парочку Луиз, правда, это имело свои неудобства – графиня не только закрывала госпожу Арамону от всего мира, но и весь мир от нее.

– Мы… – промямлил король, – мы, Фердинанд Второй, король Талига, выслушали обвинения и оправдания и не были убеждены ни одной из сторон. Мы поручаем кансилльеру проверить представленные герцогом Колиньяром доказательства. Наша супруга впредь до выяснения поступает под покровительство его высокопреосвященства Агния и под ответственность нашей личной охраны. Мы разрешаем нашей супруге взять с собой необходимое количество слуг, а также разрешаем разделить ее одиночество придворным дамам, буде они согласятся сопровождать свою госпожу.

Король замолчал, придворные торчали истуканами, и тут впереди пискнуло:

– Ваше величество, позвольте мне… остаться с ее величеством!

Селина! Закатные твари! Луиза обругала себя последней идиоткой. Можно подумать, она не знала, на что способны влюбленные дурехи, но теперь деваться некуда. Не бросать же дочку на растерзание пойманной за хвост кошке и Манрикам.

Луиза торопливо протиснулась вперед, но все равно оказалась не второй, а третьей. Айрис стояла рядом с подругой в полной готовности к драке. Окделл – он и в юбке Окделл, кто же это сказал первым?

Вдова капитана Лаик сделала реверанс:

– Ваше величество, я также прошу вашего согласия.

Король растерянно моргнул, на трясущихся губах появилась улыбка:

– Мы… мы разрешаем… и мы… благодарим вас. Ее величество… Ей стало дурно…

Бедный Фердинанд, бедный, добрый Фердинанд, как же ему сейчас худо! Узнать, что твоя жена – мерзавка и предательница, страшно, не знать наверняка – еще хуже.

Глава 4Ургот. УрготеллаТалиг. Оллария

399 год К.С. 13-й – 15-й день Летних Молний

1

Фома Урготский выглядел в точности так, как должен выглядеть Фома Урготский. Полный, улыбчивый, в коротком кудрявом паричке и удобном коричневом камзоле, герцог с распростертыми объятиями бросился навстречу дорогому гостю, явственно напомнив Валме сразу Капуль-Гизайля и добрую дюжину негоциантов. Впрочем, Фома и был негоциантом – дошлым, любезным и удачливым.

– Мой дорогой друг, – голос у герцога, надо отдать ему справедливость, был низким и приятным, – мы так рады вас видеть. Увы, наша встреча омрачена. Поверьте, Ургот оплакивает вашу потерю вместе с вами. Примите наши искренние соболезнования, все произошло так неожиданно…

– Некоторые вещи предотвратить невозможно. – На лице Ворона не дрогнул ни единый мускул. – Так же как и предвидеть, но я искренне благодарю ваше величество за добрые слова.

Значит, все-таки «величество», а то Марсель сомневался, как называть урготского правителя. С одной стороны, Фома был явным монархом, с другой – не королем, а герцогом, хоть и великим. И кто же все-таки умер? Кто-то важный, раз ургот начал с соболезнований. Может, королева или наследник? А Рокэ хорош! Нипочем не подумаешь, что негодяй понятия не имеет, о ком скорбит.

– Однако жизнь продолжается, – философски заключил Фома, – а война только начинается. Талиг и Ургот остаются союзниками и друзьями, и подтверждение тому – ваш приезд. Нам так много нужно обсудить, но сначала я должен спросить, как вы себя чувствуете после столь утомительной дороги.

Рокэ Алва слегка поклонился:

– Не беспокойтесь о нас, ваше величество, мы – бывалые путешественники. Тем более что морской переход из Фельпа в Ургот не дорога, а прогулка.

Ничего себе прогулочка! Начиналось и впрямь вполне мило, но последние дни! «Влюбленную акулу» мотало, как щепку. Марсель не пал духом лишь потому, что взбунтовавшийся желудок очистил заодно и голову. Попасть на морское дно казалось не так уж и страшно, ведь там не было качки. Когда галера бросила якорь на рейде Фьянтины[43], виконт несказанно удивился, что до сих пор жив, но вместо отдыха его ждали дождь и два отвратительных часа в седле.

– Увы, вам не повезло с погодой, – Фома, в точности как Капуль-Гизайль, покачал париком. Полезная вещь, особенно если не успел привести голову в порядок. Рокэ хорошо, у него от сырости волосы начинают виться, а как быть тем, кому не так повезло?!

– Что поделать, – поддержал беседу Алва, – ваша осень знаменита дождями. Некоторые полагают, что урготеллские красавицы обязаны своей чудесной кожей именно климату.

– Весьма вероятно, – заулыбался ургот, – весьма… Но вы, без сомнения, утомлены. Мы отвели вам комнаты в восточном крыле дворца, их можно занять немедленно, там есть все необходимое, а на слуг можно положиться.

– Благодарю ваше величество за заботу, – наклонил голову Рокэ, – но я предпочел бы сначала обсудить дела, хотя бы в общих чертах. Что до комнат, то я остановлюсь в посольстве Талига. Поверьте, я не самый приятный гость, к тому же моя репутация не позволяет мне находиться под одной крышей с юными девицами. Особенно с учетом некоторых обстоятельств…

– Ваша знаменитая хватка, маршал, – Фома наиприятнейше рассмеялся. – Что ж, прошу в кабинет. Кажется, я понимаю, о каких обстоятельствах идет речь, и мы еще об этом поговорим…

Приспичило им говорить о делах, можно подумать, завтра конец света! Хотя если завтра – конец света, зачем говорить о делах? Лучше выпить и поехать к женщинам… Жаль, им не отвели отдельный особняк: жить под одной крышей с дядюшкой Шантэри – это ужасно. Хотя во дворце сложностей не меньше, и в нем наверняка подслушивают. Валме оглядел приемную – неплохо, но нипочем не скажешь, что здесь обитает едва ли не самый богатый правитель Золотых Земель. То ли у Фомы нет размаха, то ли жадничает.

– Мой дорогой Марсель, как здоровье вашего почтенного батюшки?

Дородный человек с тоскливым собачьим лицом смотрел на виконта, как на сахарную косточку. Так и есть! Четвероюродный дядюшка, раздери его кошки! И именно тогда, когда Ворон заперся с Фомой.

– Благодарю вас, дядюшка Франсуа! Когда я покидал Валмон, отец чувствовал себя неплохо.

– Мой мальчик, я был весьма удивлен, когда твоя матушка написала, что ты пошел в армию. Раньше я не замечал у тебя склонности к воинской службе.

Марсель и сам ее не замечал, просто так вышло. Встретил по дороге во дворец Ворона, и понеслось.

– Ну, – замялся виконт, – мне давно советовали заняться делом, а самый первый Валмон был военным.

– Я горжусь тобой, – старый пень взволнованно засопел. Неужели в самом деле растрогался? С него станется! Марсель подтянул живот, благо после фельпских похождений это труда не составляло, и выпалил:

– Моя жизнь принадлежит Талигу и его королю!

Родственничек растроганно шмыгнул носом, но потом нахмурился:

– Теперь талигойцы, как никогда, должны быть готовы к любым неожиданностям. И, мой дорогой, вам и вашему патрону следовало бы повязать черные ленты. Конечно, вы одеваетесь по-походному, но приличия обязывают. Все добрые олларианцы надели траур, и даже герцогу Алва не следует шокировать своих соотечественников.

– Нам ничего не известно, – пробормотал Марсель. – Мы же были в море…

– Не надо лгать дядюшке Франсуа. – Нос снова шмыгнул, на сей раз осуждающе. – Поведение герцога Алва не оставляет сомнений в вашей осведомленности.

– Ворон? – с чувством легкого превосходства хмыкнул Валме. – Он ничего не знает, просто он вообще такой… ничем не проймешь. Мы в Фельпе получили приказ от Фердин…

– От его величества, – поправил старый зануда, заставив Марселя в очередной раз порадоваться бегству из-под родительского крыла. – Все талигойцы, оказавшись за пределами отечества, являются послами своей державы и не должны забывать о столь важных вещах, как титулование монарха.

– В любом случае, – огрызнулся виконт, – мы вышли в море, не зная ни Змея. То ли нас не сочли нужным известить, то ли какая-то скотина сперла письма. Последнее, что мы получили, это было письмо Силь… то есть его высокопреосвященства и королевские грамоты.

– Когда это было? – Лицо дядюшки оставалось умеренно скорбным, но глазки стали жесткими. – Когда прибыл курьер и когда написаны послания?

– Письма мы получили в первый день Летних Молний. – Вряд ли это секрет, а если секрет, то пусть следующий раз предупреждает. – Рокэ, то есть Первый маршал Талига, сказал, что курьер не жалел лошадей. А написано было в ночь Ундий…

– Когда? – не понял дядюшка.

– С одиннадцатого на двенадцатый Летних Волн…

– Ты не ошибаешься?

– Чтоб мне облысеть!.. То есть я не ошибаюсь. Письмо его высокопреосвященство написал ночью, а его величество подписал приказы утром.

– Есть вещи, которыми не шутят, – затянул свою песню дипломат. – Я склонен тебе верить. Меня ввело в заблуждение поведение герцога, но он и впрямь умеет скрывать свои чувства. Тем не менее вам следует надеть траур.

– Я надену, – заверил Марсель, мимоходом пожалев об урготских портных. – Дядюшка, во имя Леворукого, скажите же наконец, кто умер?!

– Его высокопреосвященство.

Марсель едва не присвистнул, но родственничек такого бы не потерпел, к тому же свистеть во дворцах было признаком дурного тона.

2

Катарина немедленно отпустила госпожу Арамона к заболевшей дочери, хотя от ее величества зависело мало: из дворца входили и выходили по пропускам, подписанным капитаном личной охраны его величества. К счастью, Манрик смилостивился, и Луиза, позабыв обо всех королевах и кансилльерах мира, помчалась на улицу Хромого Цыпленка.

Дверь открыла Дениза, и у Луизы немного отлегло от сердца – будь с дочкой что-то серьезное, кормилица выглядела бы иначе.

– А вас уже ждут, – сообщила Дениза, водружая на место многочисленные крюки и цепи.

– Ждут?

– Папаша ваш ждет.

– Как Амалия?!

– Здорова она, – махнула рукой Дениза, – с Жюлем сидит. Это все граф затеял. Ох, не дело врать про хворости, накличешь еще…

Слава Создателю, с Амалией все в порядке. Луиза сбросила накидку и прошла в гостиную, где узрела господина графа и маменьку.

– Луиза, – Аглая Кредон прижала к груди ухоженные ручки, – милая Луиза… Как долго я тебя не видела… Я все понимаю, ты теперь дама из общества, тебе не до бедных мещан…

Если б не присутствие отца, Луиза бы в очередной раз узнала, что она не мать, а мармалюка, но в присутствии любовника нежная Аглая воздерживалась от простонародных выражений.

– Ну что вы, маменька, – выдавила из себя Луиза единственное, что можно было сказать.

– Не надо оправдываться, – Аглая Кредон поднесла к глазам вышитый платочек. – Ты здесь, с нами – это главное.

– Дорогая, – папенька взял из ручек любовницы платочек и промокнул несуществующие слезки, – Луиза не виновата. Сейчас покинуть дворец непросто. Я прошу тебя оставить нас, нам нужно поговорить наедине.

Маменька вздохнула, накинула новую алатскую шаль и, бросив на любовника и дочь грустный и нежный взгляд, выплыла из комнаты.

Будет подслушивать, а потом мотать жилы всем, кроме господина графа.

– Луиза, – граф Креденьи протянул руку для поцелуя, – у нас долгий разговор. Садись.

Госпожа Арамона коснулась губами сухой чистой кожи и опустилась на банкетку. Итак, отец на два месяца раньше обычного вернулся из своих имений и устроил тайную встречу с самой неудачной из своих дочерей. Вот что значит удостоиться внимания Кэналлийского Ворона! И все бы ничего, но папенька и помыслить не может, что маменька подслушивает. Вот и крутись теперь, чтобы и пшеница была цела, и курица сыта, и лисица довольна. Одна радость – родители считают дочь не то чтоб вовсе дурой, но близко к тому. Значит, поглупеем еще больше.

– Я так волновалась, – заахала Луиза, – так волновалась… Это жестоко – написать, что Амалия больна…

– Так было надо. Я должен тебе кое-что объяснить.

Закатные твари, с такой же миной господин граф объявил ей о том, что внизу ждет жених. Арнольд пытался вести себя прилично, но она сразу же поняла, что за счастье ей досталось. Только вот выхода у нее не было.

– Да, сударь.

– С сегодняшнего дня я исполняю обязанности тессория. Надо ли говорить, какие это накладывает обязательства на нас всех?

– На нас? – вдова капитана Лаик вылупила глаза. – Но, господин граф… Я помню, что никому не должна рассказывать, что вы…

– Помолчи! – прикрикнул новоявленный тессорий. – Ты, хвала Создателю, не болтунья, но есть вещи, которых не утаить. Многие вельможи имеют внебрачных детей и внуков и оказывают им протекцию, в этом нет ничего зазорного. Но ни ты, ни Селина, ни Герард не должны забываться.

Забудешься, как же! А тебе возьмут и напомнят.

– Господин граф… – начала внебрачная дочь, не сомневаясь, что ее перебьют. И ее перебили:

– Так вышло, что твой сын заинтересовал Первого маршала Талига. Не сомневаюсь, причиной тому стал присущий твоей матери такт и то, что Герард – мой внук. Я рад, что герцог его взял на место юного Окделла, который запятнал себя отвратительным поступком.

– Святая Октавия! – выдохнула Луиза, на сей раз совершенно искренне.

– Ты об этом не знала?

Не знала. Но неужели нельзя было встретиться в аббатстве или в дворцовом садике? Маменька же разнесет сплетню по всей Олларии!

– О нет… Монсеньор… то есть герцог Алва предложил Герарду стать его порученцем. Я так поняла, что Ричард Окделл уехал за границу.

– Не уехал, а был выслан, – отрезал папенька. – Алва проявил чрезмерную мягкость. Есть все основания полагать, что сын мятежника покушался на жизнь своего господина.

Ерунда какая! Будь и впрямь так, Монсеньор никогда б не оставил в своем доме Айрис, но зачем спорить? Дуры не спорят, дуры слушают, открыв рот, и в нужных местах ахают.

– Мы больше не будем миндальничать с заговорщиками, – заявил господин тессорий, и Луиза честно ахнула еще разок. – Покойный кардинал был человеком излишне мягким. Он мог раз и навсегда положить конец беспорядкам и заговорам, но не сделал этого. Леопольд Манрик из другого теста, с внутренними врагами Талига он поступит столь же решительно, сколь маршал Алва – с врагами внешними.

А папенька доволен! Еще бы, исполнилась мечта всей жизни, но счастливые люди глупеют. Она бы тоже одурела, посватайся к ней Ворон, только Ворон к ней не сватается, так что она в здравом уме и твердой памяти. Манрик вообразил себя Сильвестром, папенька вообразил себя Манриком, должен же хоть кто-то знать свое место.

Госпожа Арамона приоткрыла рот, надеясь, что выглядит махровой курицей. Новоиспеченного тессория это вполне устраивало, а может, он готовил речь на Высоком Совете. Речь была длинной, и из нее следовало, что заговорщикам и тем, кого таковым объявят, не поздоровится. А ей-то что? Пусть фламинго жрут спрутов и прочих леопардов, она и не чихнет, а на Алву Манрики не замахнутся, куда им! Папенька вещал, Луиза кудахтала, а по стеклу ползали две мухи – маменька опять выкинула Денизины травы, как глупо!

– …так что я не советовал бы тебе впредь оказывать услуги Катарине Ариго, – возвысил голос господин граф, переходя от отвлеченных материй к делам насущным. – Самым разумным для тебя будет исполнять просьбы кансилльера и капитана личной королевской охраны. Это исключительно достойные люди, радеющие о благе Талига! Ты никогда не пожалеешь, что связала свое будущее с будущим Манриков. Разумеется, о ваших добрых отношениях не должны знать. Это относится не только к Катарине Ариго и дамам, принадлежащим к так называемым Домам Чести, но и в не меньшей степени к графине Рафиано, и особенно герцогине Колиньяр.

Господин граф больше не называл Катарину ее величеством, а господин граф – мужчина предусмотрительный. Выходит, до возвращения Алвы наша скромница не дотянет. По крайней мере как королева. А что будет с детьми, чьими бы они ни были?

– О… – замялась Луиза. – Господин граф, а господин маршал не рассердится?.. Ну ведь… то есть королева… Все знают, вы сами говорили…

– Луиза, – папенька мученически вздохнул, – это тебя не касается.

– Касается, – затарахтела глупая дочь. – Если у нас не будет королевы, как Селина сможет быть фрейлиной, а я придворной дамой? И потом, мне надо отвечать Герарду… Он такой хороший сын и так часто мне пишет. Монсеньор хочет сделать его кэналлийским бароном… То есть не бароном, я забыла, как это у них называется…

– Герцог Алва возводит Герарда в рэи? – У папеньки отвисла челюсть, удивительное зрелище. Выходит, писем из Фельпа ему не показывают?

– Да, – выпятила грудь Луиза, – в рэи. Просто я слово забыла. Герард ждет моего согласия, ведь ему нужно отказаться от старого имени. Я должна ему разрешить, а он спрашивает, как мы и как ее величество, то есть Катарина Ариго, а Монсеньор…

– Я лично поблагодарю герцога Алва, но изволь запомнить: сплетни о связи Первого маршала Талига и Катарины Ариго являются выдумками гайифских шпионов и продавшихся им изменников. Герцог Алва никогда не оскорбит своего сюзерена. Увы, Катарина Ариго оказалась недостойна оказанной ей чести. Герцог Колиньяр доказал, что она находилась в греховной связи с Оскаром Феншо и прижила от него троих детей.

Значит, Оскар Феншо… Понятно… Манрикам не нужна Катарина – любовница Первого маршала, потому что им нужен Первый маршал, без него Талиг – как собака без зубов. Что же сделают с Катариной? Отравят? Отправят в Багерлее? В монастырь?

– Господин граф, – захлопала глазами Луиза, – его величество не считает вину ее величества доказанной.

– Этот… его величество слишком добр и доверчив, но я не расположен вести пустые разговоры. Твое дело – слушать, что тебе говорят. Герарду повезло попасться на глаза герцогу Алва, а Селине хватило то ли ума, то ли глупости отклонить предложение Леонарда Манрика, когда тот оказался, хм, в весьма непростом положении. Теперь Манрики нам обязаны, а они всегда платят за любезность любезностью. Их покровительство стоит не меньше, чем покровительство покойного кардинала, но мы должны быть благоразумны. Ты должна объяснить это Айрис Окделл.

Вот-вот… А еще объяснить петуху, что лучше не кукарекать, маменьке – что не стоит воевать с булочниками и задирать нос, а Манрикам – что надо сменить цвета.

– Я постараюсь.

– В скором времени эта девица получит жениха, и я надеюсь, что обойдется без глупостей.

Зря надеешься. Айрис втемяшила себе в голову, что она – невеста Ворона, и не откажется от этого ни за какие сокровища. Да и кто бы на ее месте отказался?

– Господин граф, – выпучила глаза Луиза, – когда следует ждать предложения?

– Зимой. А теперь ты при мне напишешь письмо Герарду, – папенька схватил Луизу за руку, резко притянул и шепнул: – Слава Создателю, Лу, ты не дура и не сплетница, но это не повод считать глупцом собственного отца!

3

Посольская резиденция на улице Жеребца хоть и считалась одной из лучших в Урготелле, Марселю не понравилась. Не то чтобы виконт тосковал по фельпским палаццо и олларийским особнякам, но столь любимые дядюшкой Шантэри розочки и рюшечки вызывали изжогу, а лакеи в белых стеганых ливреях напоминали гусаков. Валме раздражало все, хотя причин столь дурного настроения наследник Валмонов не понимал. Разве что родственничек и дождь, если верить Ворону, зарядивший не меньше чем на два месяца.

Переодеваясь к ужину, Марсель был угрюм и небрежен, однако траурную ленту повязать не забыл. Не хватало, чтобы старый греховодник принялся его отчитывать при Рокэ и Герарде. И чего его понесло в Урготеллу, сидел бы как человек в Фельпе среди цветов и «пантер», так ведь нет!

– Господин посол ждут, – возвестил «гусак». Валме поправил шейный платок и спустился в обтянутую персиковым атласом малую столовую. Стол был накрыт на троих, значит, порученцев в доме Шантэри держали в строгости, и на том спасибо. Дядюшка уже возвышался над кастрюлями, кастрюльками, мисками и соусниками. Умудренный дипломат вырядился, словно для приема, и рожа у него была самая занудная.

Валме пожелал доброго вечера и уселся на обитый местным бархатом стул. Часы пробили девять, и появился Рокэ. Дядюшка мог быть доволен – на Вороне не было ни единой цветной нитки. Черный бархат оживляла лишь знаменитая Полуночная цепь.

– Добрый вечер, сударь, – Рокэ слегка наклонил голову, кажется, он решил следовать этикету. – Добрый вечер, Марсель. Дождь, я вижу, льет по-прежнему.

– Это только начало. – Франсуа Шантэри принялся приподнимать крышки со стоящих на столе блюд, возвещая: – Сердца перепелов в гранатовом соусе… Паштет по-ардорски… Горячий урготский сыр…

– Я доверяю вашему вкусу, граф, – заверил Ворон, – но сейчас меня больше занимает ваш нюх. Нас подслушивают, и если да, то кто?

– В этом мире нельзя ни за что ручаться, – дядюшка положил себе немного паштета и сердец, – но я принимаю меры. К тому же от нас ждут разговора тет-а-тет, а стол сервирован на троих. Это должно охладить пыл шпиона, если он, разумеется, в доме. Марсель, мальчик мой, мне, право, очень неприятно, но мы были бы тебе весьма признательны, если бы ты прошел в овальный кабинет. Дверь за ширмой с двумя пасту́шками. Разумеется, ты можешь взять с собой со стола все, что захочешь.

– Останьтесь, виконт. – Рокэ поднес к глазам бутылку: – «Черная кровь» 374 года… Неплохой выбор.

– Простите, если я вас неверно понял, – Шантэри отправил в рот парочку перепелиных сердец. – Мне показалось, вы хотите совместить ужин с беседой на… м-м-м…. некоторые темы.

– Хочу. – Алва ловко разлил вино. – Нас с вами нельзя назвать близкими знакомыми, граф, но мы в одной лодке, а она дала течь.

– Мне говорили и о вашей скрытности, и о вашей откровенности. Вы хотите, чтобы сын моего старого друга и родственника присутствовал при нашем разговоре?

– Да. Я знаю Валме лучше, чем вас. Мы вместе воевали и вместе развратничали. Это сближает. О вас я знаю лишь со слов графа Рафиано, который вас весьма ценит.

– Похоже, герцог, я удостоен встречи с вашей откровенной ипостасью. Итак, чем могу служить вам и Талигу?

– Что слышно из Олларии? Как вы, без сомнения, догадались, от меня и Савиньяка смерть Сильвестра скрывали столько, сколько могли.

– Вы не удовлетворены письмом нового кансилльера и королевским рескриптом, которые я имел честь вам вручить?

– Отчего же, они довольно поучительны, но все познается в сравнении. Экстерриор упоминал, что вы немного доплачиваете шпионам Фомы, которые делятся с вами своей добычей. Рафиано находит это остроумным.

– Я польщен. – Дядюшка пододвинул Рокэ изящный серебряный соусник: – Умоляю, только с этой подливой! Итак, вы хотите знать, насколько правдивы письма Манрика и что происходит в Олларии? Начну с самого главного. Я не сомневаюсь, что его высокопреосвященство скончался от естественных причин. Насколько мне известно, тело обнаружили утром в кабинете у полок с книгами. Судя по всему, кардинал доставал труды некоего Кубмария. Смерть была мгновенной. Его высокопреосвященство не оставил никаких важных документов, кроме письма для вас. Или же их не нашли. Дальнейшее представляется чудовищным нагромождением случайностей и совпадений.

– Даже так? – Алва замолчал, пытаясь распробовать то ли соус, то ли новости. – Вы правы, восхитительно. Если не ошибаюсь, ваш повар увлечен эстрагоном… Так какие нагромождения вы имели в виду?

– Вы тонкий ценитель, сударь. Что до совпадений, то судьбе было угодно, чтобы в Олларии не оказалось ни экстерриора, ни вас, ни Валмонов, ни Ноймариненов, ни Савиньяков, ни хотя бы Салины или Альмейды, а стоящие в непосредственной близости от столицы полки были сформированы недавно на изысканные тессорием Манриком средства.

– О причинах отсутствия Салины, Альмейды, Эмиля Савиньяка и себя я догадываюсь, – заметил Алва. – Марсель, вы решили уморить себя голодом? Это один из самых отвратительных способов самоубийства.

– Вот еще, – возмутился Валме, хватаясь за нож. – Просто я не умею одновременно ужинать и скорбеть о бедах отечества.

– Учитесь, иначе заработаете несварение. Итак, граф, куда же и когда делись Резервная армия и Лионель Савиньяк и кто принял столичный гарнизон? Последние заслуживающие доверия известия я получил в начале месяца Летних Волн.

– Фома знает больше вас на целый месяц. Ваше здоровье, герцог!

– Я никогда не сомневался в Фоме, – Алва улыбнулся одними губами и поднял бокал: – Ваше здоровье, граф.

– Итак, возвращаемся в месяц Летних Волн. – Франсуа Шантэри отрезал кусочек темно-красного мяса и капнул на него соусом. – Его величество получил депешу о победе на море и пришел в неописуемый восторг. Насколько мне известно, он несколько недель был занят исключительно статутом нового ордена и созданием эскизов орденских знаков. К вашему возвращению, без сомнения, все будет готово. Получить эскиз шпионы Фомы не смогли, его величество оберегает государственные тайны весьма тщательно. Здоровье его величества!

– Создатель, храни Талиг и его короля. Итак?

– Итак, становилось очевидно, что Дриксен и Гаунау воспримут ваши победы менее восторженно. Поступили сведения о том, что они намереваются разыграть каданскую карту. Бывшая Южная армия по вашему приказу была выдвинута к каданской границе, но Сильвестр счел необходимым ее усилить за счет трех полков Резервной армии. Таким образом, границы Талига оказались на надежном замке, однако его высокопреосвященство волновали ключи. В частности, вызывал сомнения генерал Люра, и его заменили на маршала Савиньяка. Предлогом послужила дуэль, на которой был легко ранен Леонард Манрик. Люра отозвали в столицу. Временно исполняющим обязанности командующего гарнизоном Олларии стал полковник Морен. Разумеется, герцог Ноймаринен в сложившейся ситуации не мог оставить север, а граф Рафиано отбыл в Ардору, чтобы принять участие в церемонии, посвященной совершеннолетию наследника. Что до Людей Чести, то они в подавляющем большинстве разъехались по своим имениям. Остались лишь те, кого задержали придворные обязанности.

– Судя по всему, в Олларии было весьма душно, – предположил Алва, отодвигая пустую тарелку.

– О да, – подтвердил Франсуа Шантэри, – но это никоим образом не мешало герцогу Колиньяру искать тех, кто желал вашей смерти.

– Утомительное занятие, – Алва откинулся на спинку стула с бокалом в руке, – их так много… Впрочем, Колиньяр мог начать с себя.

– Он предпочел начать со слуг покойных Ариго и Килеана-ур-Ломбаха.

– И кем же он закончил?

– Трудно сказать, так как изыскания были прерваны смертью его высокопреосвященства. Как видите, герцог, считать происшедшее переворотом не приходится. Иначе пришлось бы признать, что во главе заговора стоял его высокопреосвященство, предусмотревший собственную смерть.

– Или не предусмотревший, – заметил Алва, потягивая вино. – Что было дальше?

– Агний совершенно растерялся. В отличие от Леопольда Манрика. Этот действовал стремительно и успешно. Фердинанд подписал указы о назначении Леопольда Манрика кансилльером, а Жоана Колиньяра – обер-прокурором.

– Отвратительное слово, – скривился герцог, – впрочем, дриксенское наречие вообще отличается грубостью.

– Вы – знаток древних языков, – вильнул хвостиком дипломат, – помогите найти господину кансилльеру имя для новой должности.

– Мне что-то не приходит в голову ничего, кроме производных от эмпозы[44], – пожал плечами герцог. – Может быть, эмпозорий? Нет, не звучит… Идемте дальше.

– Извольте. Леонарда Манрика произвели в маршалы и передали под его командование Резервную армию и гарнизон Олларии. Все было сделано совершенно законно. Политика нового кансилльера в целом продолжает политику покойного кардинала, хотя Манрики жестче. Судя по всему, предполагается большая война и развод его величества. Новой королевой, вероятно, станет одна из урготских наследниц. Полагаю, на руку второй будет претендовать Леонард Манрик. Если, разумеется, его не опередят. – Дядюшка Шантэри очень внимательно посмотрел на собеседника. – Обе принцессы в восторге от побед Кэналлийского Ворона.

– Я польщен. – Алва допил вино и аккуратно поставил бокал. – Благодарю за восхитительный ужин, граф. Боюсь, я вынужден вас покинуть. Мне нужно ответить на письма его величества и господина кансилльера.

4

Проклятый дождь лупил в стекла, мешая спать. Валме ворочался с боку на бок, считал кошек, вспоминал «пантерок» и Марианну, придумывал новую вышивку на шарф. Он докатился до того, что перечислил по порядку всех императоров от Эрнани Святого до Эрнани Одиннадцатого и последнего, чего от наследника Валмонов не мог добиться ни один ментор, но уснуть так и не удалось. В три часа ночи виконт встал, оделся и вышел в неизвестность. Дядюшка Шантэри давным-давно дрых, слуги сидели внизу и ждали звонка, свет был погашен, горели только масляные ночные лампы на лестницах. Марсель прогулялся по спящему особняку, то и дело налетая на мебель, нашел заполненную отвратительными книгами библиотеку, вернулся назад, с ненавистью посмотрел на смятую постель и наконец постучался к Рокэ.

Дверь распахнулась сразу же – Ворон не спал. Герцог был в одной рубахе с развязанным воротом, что позволяло видеть очень недурной медальон еретического вида. На столе горели четыре свечи и стоял бокал с вином. Второй, пустой, Алва держал в руках.

– Простите, – церемонно произнес Марсель, с подозрением переводя взгляд с застеленной кровати на широченное кресло и внушительных размеров сундуки, – я думал, вы один.

– Я один, – подтвердил Алва, ставя на каминную доску пустой бокал. – Располагайтесь, до рассвета еще далеко.

Взяв со стола второй бокал, вернулся к камину, пригубил, на мгновение опустил голову и выплеснул вино в огонь. Зашипело, пламя слегка пригнуло голову и с новой силой набросилось на дрова.

– Яд? – участливо поинтересовался Марсель. – Вот уж не ожидал от дядюшки Франсуа.

Алва не ответил, прикрыл ладонями глаза, потом провел по бровям к вискам. Мерно стучал маятник, глухо барабанил дождь, треснуло, прогорая, полено. Создатель, почему так муторно?!

– Спокойной ночи, – не очень уверенно произнес Валме. – Я, пожалуй, пойду.

– Прекратите, – Алва отнял руки от глаз. – Раз не спится, будем пить. Вино на столе у окна, не стесняйтесь…

Дядюшка Шантэри не поскупился, кэналлийского было хоть залейся. Может, и впрямь напиться до одури, чтобы всякая чушь вроде Излома в голову не лезла? Вейзель напророчил всяких гадостей, а теперь умер Сильвестр. То есть, конечно, он умер раньше, но для них – только сегодня.

Страшновато получается – одни умирают, а другие знать не знают. Для живых смерть не скелет в саване, а курьер на лошади: нет письма, нет и смерти…

– О чем задумались, виконт? – Маршал сидел на краю стола, поигрывая королевскими печатями на черно-белых шнурках. Рядом лежали еще какие-то письма. От Манрика?

– Об эпохе, – признался Марсель. – Сильвестр умер, она и кончилась.

– Кончилась. – Рокэ небрежно подбросил письмо и поймал левой рукой. – Но «фламинго» танцуют, и огонь горит.

– Герцог…

– И? – Алва еще раз подкинул указ.

Под ложечкой у Марселя засосало, но он все же выпалил:

– Рокэ, почему мы ничего не делаем?

Ворон отложил указ и занялся кольцами на руках. Объясняться с каким-то там виконтом он не собирался, но в Валме вселился некто, тянущий за язык и толкающий в спину.

– Рокэ, вы должны вернуться. Нужно что-то делать, мы не можем сидеть и ждать, кто кого съест, то есть вы не можете…

Ворон медленно поднял голову, в слегка ввалившихся глазах не было ничего, кроме холода.

– Что вы предлагаете?

Что он предлагает? Что он может предложить?! Можно подумать, это он играет королевскими печатями и чужими коронами.

– Разрубленный Змей, откуда мне знать? Это вы у нас Первый маршал Талига, вы и решайте.

– Первый маршал Талига может ослушаться приказа своего короля лишь в одном случае, – зло бросил герцог, – если он тем самым спасает жизнь этому самому королю. Его величество весьма недвусмысленно приказывает оставаться в Урготелле и готовиться к войне с дожами. Его жизни ничего не угрожает, к тому же на улице дождь.

Вот так, Марсель Валме! Знай свое место и скажи спасибо, что тебя с твоими глупостями не послали к закатным тварям. Ворон соизволил взять тебя с собой, ты его забавляешь, с тобой можно пить и ездить к куртизанкам, но не суйся, куда тебя не просят. Кто ты такой, чтобы лезть с советами? Не твое это дело, а собственно говоря, у тебя и дел-то никаких нет. Даже у Герарда есть, а у тебя нет. Ты при кэналлийце то ли шут, то ли ученая собачка. И никто в этом не виноват.

– Рокэ, я далек от того, чтобы…

– Вы далеки, а я близок, – перебил Алва, бросая Марселю письмо, которое тот невольно поймал.

– Что это?

– Весточка из Заката.

– Но это же… Это же ваше!

– Неужели вы думаете, что новый кансилльер был столь любезен, что переправил мне письмо покойного кардинала, не сняв с него копию? Если тут и были тайны, то все вышли… Читайте. Сильвестр заслужил, чтоб хоть кто-то его знал. Я не в счет, фламинго тем более.

…Письмо было остроумным и немного грустным. Постаревшая любовница, дочери Фомы, дурной шадди, соберано Алваро, кардинал Диомид, классическая поэзия, смерть Гийома Эпинэ, рассказанная экстерриором притча, немного политики, немного астрологии, будущая война, доракские вишни… Все вперемешку на нескольких страницах. Жизнь от начала до конца или все-таки от конца до начала?

– Прочли?

Марсель кивнул, не зная, что говорить и говорить ли. Рокэ взял из рук виконта исписанные листки, пробежал глазами, смял, бросил в камин. Пламя с кошачьей ловкостью поймало подачку, огненная лилия расцвела и завяла. Валме молча взялся за бокал. «…у вас и ваших ровесников есть куда более приятные возможности скоротать ночь, чем смотреть на гаснущие угли…»

Глава 5Алат. Сакаци

399 год К.С. 23-й день Летних Молний

1

Агарис был чужим, отвратительным, опасным, а Сакаци добрым и гостеприимным. Здесь не бесились лошади, отсюда не ушли крысы, но от этого становилось только хуже. Если тебя тянет в счастливое прошлое, когда плохо, ничего удивительного. Если тебе хорошо, рядом друзья, у тебя все есть, а ты можешь смотреть лишь назад, – это конец. В лицемерном Агарисе маркиз Эр-При еще надеялся, что сможет где-нибудь прижиться, в милом, дружелюбном Сакаци он понял, что не создан для чужих краев.

Взгляд упрямо тянулся к закрывающей горизонт гряде, за которой начинались равнины, уже талигойские. День был ясным, ближние, заросшие буками и лиственницами горы отливали старой бронзой, дальние – вечерней синевой. Странно, почему Горную Алати называют Черной, это имя ей не подходит. Откуда вообще берутся названия, что они значат, на каких языках?

В Агарисе они с Матильдой были равно чужими, теперь вдовствующая принцесса дома, а Робер Эпинэ – нет. Он может жить только в Талиге, и с этим ничего не поделать. Иноходец и не думал осуждать тех, кто нашел себя на чужбине, он им завидовал. Конечно, отыскать местечко, напоминающее родные края, просто. В равнинном Алате полно таких – с пологими холмами, виноградниками, оврагами, которые после ливней превращаются в бурные потоки, дикими вишнями, черными жаворонками. Там в каштановых рощах отъедаются крестьянские свиньи, меж живых изгородей пылят дороги, в речных излучинах прячутся старые замки… Как похоже на Старую Эпинэ, как отвратительно похоже!

Робер попытался следить за птичьей стаей, а та, вопреки здравому смыслу и подкрадывающейся осени, летела в Талиг. Острый клин медленно таял в высоком небе. Завтра, на радость обитателям Сакаци, будет ясно, и алаты всласть напляшутся вокруг своих костров. В Эпинэ Золотую Ночь зовут Черной или Злой и не пляшут, а сидят по домам меж четырех свечей. Вернее, сидели, пока эсператисты не запретили, и все равно народ помнит. Девушки гадают, мужчины пьют, женщины с детьми собираются вместе, поют и жгут полынь с вереском, отпугивая пришедших за детьми закатных тварей.

Зачем чудищам человеческие младенцы, Робер не понимал даже в детстве, а однажды в Злую Ночь удрал от нянек и выбрался в парк. Его никто не подменил, он не увидел ничего интересного – ночь как ночь, – но, когда попытался вернуться в дом, служанки подняли крик.

Дед, узнав, в чем дело, сам прижег руку внука раскаленным ножом, запретив скрывать ожог. Старик не верил и не верит старым сказкам, но слуги и крестьяне не должны сомневаться в своем сюзерене и болтать, что среди его внуков затесался подменыш. Шрам остался до сих пор. Если в Эпинэ вспомнят, кто из сыновей Мориса Эр-При разгуливал на Осенний излом, его точно ославят кукушонком. А может, уже ославили…

– Гици! Вот вы где… А то я избегалась прямо, – Вицушка кокетливо тряхнула кудрями, на стройной шейке весело звякнули образки и монетки.

– Да я вроде и не прятался, – невольно улыбнулся Иноходец. При виде Вицы не улыбнулся бы только истинник – столько в этой резвушке было жизни и радости. Вот бы откупить кусочек, чтобы прожить отпущенное и не рехнуться с тоски.

– Гици, как кот, норовит повыше забраться, – засмеялась девушка и деловито добавила: – Вас господарка ждет. Письмо вам прислали. С печатью. А гица у себя.

– Спасибо. – Другой бы шлепнул красавицу пониже спины или чмокнул в пухлые губы, но Робер не мог, хоть и злился на себя. Это было таким же лицемерием, как и все в его жизни. Не целовать Вицу и видеть сны о Мэллит. Клясться в верности Талигойе и убивать ее защитников. Жить у Матильды и думать, как сбежать домой. Почему мы все время врем и кому врем больше – другим или себе?

Робер в последний раз глянул на горы и отправился к принцессе. Вдовице возвращение в Алат пошло на пользу, к тому же она навеки избавилась от париков и Хогберда.

– Я уж думала, ты в трубу улетел, – сообщила Матильда, на плече которой восседал оскорбленный в лучших чувствах Клемент. – Эту Вицу только за пегой клячей посылать. Бери, пей.

– Я на башне был, – объяснил Робер, косясь на стопку, близняшка которой посверкивала у Матильды в руке. – Что это?

– А ты попробуй, – подмигнула женщина. – На меду и трех перцах! После охоты лучше не бывает.

Робер честно глотнул и едва не задохнулся. Матильда расхохоталась, Клемент чихнул. Тоже пробовал или за компанию? Принцесса лихо хлебнула закатного пламени, словно это было кэналлийское, и потребовала:

– До дна!

Это до дна?! Хотя почему бы и нет?

– Благословенна будь во имя Астрапа!

– Во имя кого? – Матильда ссадила Клемента в корзинку с хлебцами и ловко подхватила с бронзовой тарелки кусок вяленого мяса.

– Был такой, – выкрутился Робер. – То ли демон, то ли нет, но молнии и прочие пожары – это по его части. И твоя касера, без сомнения, тоже.

– Это не касера, – возмутилась Матильда, – а тюрегвизе.

– Закатное пламя это!

– Может, и так, – пожала плечами алатка. – Ты почему не поехал друзей встречать?

– Альдо нужно поговорить с Ричардом.

– Вот дурни! Нашли чем заняться: тайны развели. Слушай, вы, часом, не поссорились?

Пока нет, но к тому идет. Потому что Робер Эпинэ не поведет Альдо Ракана и Ричарда Окделла в Гальтару. Вернее, он их туда не пустит.

– Матильда, Вица что-то сказала про письмо.

– Ах да! – Принцесса толкнула Роберу футляр с дерущимися конями: – Альберт переслал. Из Эпинэ вроде… Я смотрела, Клемент нюхал и на зуб пробовал. Печати целы, и никакой дрянью не пахнет.

Из Эпинэ? Как письмо попало к Альберту? Хотя это-то как раз понятно. Писали в Агарис, не нашли, отыскали Хогберда, а тот и расстарался.

Робер нерешительно тронул печать, на которой под сцепившимися жеребцами проступал венок с мечом внутри. Эфес с одной стороны отпечатался слабее… Личная печать отца… После Ренквахи она должна была перейти к новому маркизу Эр-При, но оказалась у матери.

Матильда сделала попытку подняться, и Робер внезапно понял, что не хочет читать письмо в одиночестве. Торопливо поставив стопку, Иноходец сорвал восковую блямбу и вытащил плотный желтоватый листок. Да, это мать. Ее почерк и ее манера оставлять верхнюю четверть листа пустой. Во имя Астрапа, почему он боится?

Слева зашебуршало – его крысейшество стоял на задних лапках, вцепившись передними в хозяйский рукав. Поблескивали глазки-бусинки, дергался нос, а усы с одной стороны крысьей физиономии были гуще, чем с другой.

– Говоришь, читать? – спросил Робер и, не дожидаясь ответа, уставился на письмо.

«Ро, дорогой!» Следующее слово расплылось. Слеза? Или вода? В комнате матери всегда стояли цветы, только зимой их сменяли колючие ветки с красными ягодами.

Робер поднял голову, столкнулся взглядом с Матильдой, глотнул подсунутой принцессой безумной касеры и одним духом прочел:

«Ро, дорогой, твой дед умирает и хочет видеть своего наследника. Я пыталась объяснить, что ты не можешь приехать, но он настаивает. Его состояние весьма плачевно. Врачи утверждают, что агонию продлевает уверенность больного в том, что он не может отойти, не передав тебе нечто важное. Что именно, герцог Эпинэ не говорит. Я ни на чем не настаиваю и ничего не прошу, но я поклялась именем Создателя написать тебе правду, хотя материнский страх едва не пересилил долг невестки и слово, данное на эспере Мориса.

Решай сам. Что бы ты ни выбрал, я благословляю тебя.

Храни тебя Создатель…»

Вот и разгадка. Дед! Лошади чуют чужую боль. И собаки тоже, а вот люди не всегда. А может, просто не понимают? Он думал, что сходит с ума, а его просто ждут. Дед ждет. Неужели правда, что Повелитель не может умереть, не благословив наследника? Раньше думали именно так, но Эгмонт умер легко и быстро, не увидев сына.

Будущий герцог Эпинэ аккуратно вернул письмо в футляр, который еще более аккуратно закрыл и лишь после этого посмотрел на Матильду:

– Я должен ехать. Немедленно.

2

Вот и не читай после этого чужих писем! Додумалась, отдала человеку какую-то дрянь, можно подумать, не знала, что из Эпинэ ничего хорошего не придет. Что бы в Талиге ни творилось, лезть под топор глупо, но поди объясни это тридцатилетнему дурню, которого хлебом не корми, дай себя изгрызть! Матильда хлебнула тюрегвизе и ворчливо осведомилась:

– Что прикажешь передать Альдо?

Робер вздрогнул и уставился на нее, словно его только что огрели чем-то тяжелым, причем из-за угла. Несчастный парень! Жаль, не придумали средства от совести, у некоторых ее слишком много, а это вредно. Взять бы у Робера лишнее да разделить между братцем и хогбердами. Человек на десять точно хватит, а если пожмотничать, то и на двадцать. И будет у нас тогда Альберт Фомой, а Хогберд – Альбертом.

– Матильда…

– Твою кавалерию, заговорил, а я уж думала, ты языка лишился.

– Прочти, – он сунул проклятое письмо ей в руку, одна ладонь на мгновенье накрыла другую. Он так ничего и не вспомнил, ну и хорошо. Но руки у него красивые… Нет ничего гаже мужчин с короткими толстыми пальцами! Короткие пальцы, короткие клинки, короткая совесть…

– Прочитай, – повторил Робер. Хорошо он о ней все-таки думает – вообразил, что она стесняется. Как бы не так!

Принцесса пробежала послание, потом перечитала внимательно. Провалиться ей на этом самом месте, если мать хочет, чтобы сын вернулся. Свекор ей проел в голове дыру, вот она и написала. Но так не зовут, так гонят прочь.

– Робер! – Бить его некому. – Твоя мать не хочет, чтобы ты приезжал. А дед… Уж извини, но из ума он выжил.

– Не знаю. – Глаза у парня были как у лошади. Загнанной. – Говорят, повелители тяжело умирают. Я места себе не нахожу, хоть и не знал, в чем дело.

Это правда, он и в самом деле как шальной бродит, а умирают все по-разному. Кто быстро, кто медленно, как повезет. Старику Эпинэ не повезло, и поделом! Это ж надо, тащить на убой единственного внука. Тяжело умирать, говоришь? А яд и кинжал на что? Чтобы в герцогском дворце не нашлось яда?! А грех на душу взять боишься – попроси. Та же невестка тебя с наслаждением прикончит, чтоб от сына отстал. Вообще-то дура она, эта маркиза. Чем такие письма писать, отправила бы старика в Закат, и все!

– Теперь ты понимаешь?

– Не понимаю и понимать не хочу. Нечего тебе там делать. Я уж не говорю о том, что ты охоту пропустишь.

– Охоту? – пытается сообразить и не может. Так она и думала – неспроста они с Альдо приятелей высвистали. Что ж, пусть теперь выбирает между собственной затеей и дедовыми воплями.

– Охоту. – Ее высочество для виду отхлебнула из пустой стопки. – Можно подумать, это я Борнов с Саво сюда вытащила. Что я с ними делать буду?

– Я поеду, – голос Робера звучал устало, но решительно. Куда решительней, чем минуту назад. Выходит, она напортачила? Точно напортачила! Богоданный внучек затеял какую-нибудь чушь, Робер не знал, как его унять, а теперь все само собой отпадет. Оболтусы будут охотиться и ждать Робера, а он… Создатель, если ты когда-нибудь кого-то слышишь, защити этого человека, он того стоит. А не Создатель, так хоть Леворукий, хоть Охотнички вечные…

– Езжай, раз приспичило. – Только б не сорваться. Не хватало ей зарыдать на груди черноокого красавца. Лет тридцать назад это, может, и помогло бы, а сейчас от эдакого зрелища поскачешь впереди своего коня. – Только если твой дед без тебя умереть не может, два дня не задержка. Отпразднуем – и проваливай. А Клемента не бери – жалко животину!

Робер на мгновение задумался, глядя на хвостатого приятеля, потом покачал головой:

– Мы поедем вместе. Как в Кагету… Завтра. Сегодня впрямь не успеть. Надо Дракко перековать и вообще…

Про «вообще» Матильда спрашивать не стала. «Вообще» хлопало длинными ресницами в соседней комнате и не замечало своего счастья. Потому что видело лишь несчастье, и несчастьем этим был Альдо.

Эх, пороть дуреху некому! А еще гоганни. Одни разговоры, что рыжие своего не упустят! Хотя сама она еще дурей Мэллицы была, Альдо хотя бы не слизняк, как Анэсти…

Матильда сунула Эпинэ опустевшую стопку, которую тот честно наполнил.

– Ладно, утро вечера мудренее.

А всего мудренее ночь. Если у них сладится, он не уедет. Дед дедом, но когда это дедов предпочитали возлюбленным? Подпоить обоих, что ли? Не поможет! Если мужчина пялится на девчонку, как на святую, пои не пои – толку, как от мерина. А влюбленная глупышка того хуже, в чистом поле сосну не заметит, не то что парня.

– Матильда, – Робер поднялся со стопкой в руке. – Я хочу выпить за тебя!.. Ты столько… Я тебе жизнью обязан…

Чушь какая! Это она ему обязана последним счастьем в своей жизни.

– Вот-вот, сейчас считаться будем! А за меня пить не дам, не дело! Пить, так за тебя! Твою кавалерию, только попробуй шею сломать, пристрелю!

3

«Альдо, я получил письмо от матери. Теперь я понял, почему не поехал с тобой и Ричардом и почему последнее время мне было не по себе. Умирает мой дед, и я должен ехать к нему, это мой долг. Существует поверье, что глава Великого Дома не может уйти, не благословив наследника, не знаю, так ли это, но для того, чтобы дед ушел с миром, он должен меня увидеть. Я понимаю, что мой отъезд меняет твои планы, но иначе я поступить не могу. Если судьбе будет угодно сохранить меня и на этот раз, я вернусь весной. Это не так уж и плохо – я узнаю дорогу, расспрошу знающих людей, договорюсь с контрабандистами. Один человек легко пройдет незамеченным там, где отряду из семерых пришлось бы драться, а нам нужна тайна.

Матильда знает почти обо всем, она читала письмо и отпускает меня, хоть и с неохотой. Твоя бабушка – изумительная женщина, я попытался сказать ей об этом, но она в ответ обещала меня пристрелить, если я не вернусь. Как видишь, выхода у меня нет, я просто обязан уцелеть. Клемента я беру с собой, он приносит мне удачу, и потом, я просто не в силах с ним расстаться. Я еду завтра, хотя Матильда и соблазняет меня Золотой Ночью, но время не терпит. Простись за меня с Ричардом. В любом случае один Повелитель у тебя останется. Передай привет нашим друзьям, я очень сожалею, что не смогу их увидеть, но смерть – весьма несговорчивая дама, ей нет дела до людских намерений.

Желаю вам удачной охоты и умоляю: жалей лошадей и побольше фехтуй с Ричардом. Человек, который его учил, знал, что делает. У нас с тобой совсем другая школа, и, как ни печально это признать, она безнадежно устаревает. Ричарда не назовешь талантливым фехтовальщиком, но у него есть чему поучиться. Тебе и Борнам найдется чем заняться зимой, даже когда твоя красотка выйдет замуж. Впрочем, я не сомневаюсь, что ты скоро отыщешь ей замену в лице разумной вдовы или страстной девицы. Только будь милосерден к Мэллит, ведь ты – единственное, что у нее осталось, а ее сердце стоит дороже всех гальтарских сокровищ. Когда-нибудь ты это поймешь. В любом случае твой маршал желает тебе счастья и удачи и не сомневается, что так и будет!

Робер Эпинэ, пока еще маркиз Эр-При».

Больше писать было не о чем, а в том, что он написал, вранья было не меньше чем правды. Робер не собирался помогать Альдо в его гальтарской затее, но как иначе задержать сюзерена в Алате хотя бы до весны?! Енниоль говорил про Излом эпох, другими словами, но говорил. Старому кругу остается год и четыре месяца, и в это время Альдо Ракану следует гонять кабанов в Сакаци, а не лазить по лабиринтам в поисках сдохшего величия. Робер прижал письмо бронзовым подсвечником, потом передумал и запечатал, ведь в нем шла речь о Мэллит. Неужели сюзерен так и останется слепцом или ребенком, играющим разноцветными стеклышками и не замечающим подлинных сокровищ?

Зашуршало. Над краем стола возникла голова Клемента с миндальным сердечком в зубах. Крыс влез наверх, протопал прямо по письму, положил на него добычу и громко пискнул.

– Решил, что мне грозит смерть от голода? – спросил Робер. Его крысейшество вопрос проигнорировал, занявшись помятыми усами. Эпинэ глянул на приношение: ни пылинки, ни паутинки, но такие коржики лежали в корзинке не меньше чем неделю назад. Делится запасами, можно сказать, от сердца отрывает.

– Спасибо. – Робер взял печеньице и поднялся. – Ты настоящий друг.

Настоящий друг ничего не ответил, Робер опустил подарок в карман и вышел. Не проститься с Мэллит он не мог, хотя последнее время думал о ней меньше: странное щемящее чувство потеснило ставшую привычкой тоску о невозможном. Нет, Иноходец Эпинэ не стал меньше любить девочку с золотыми осенними глазами, но, когда человеку холодно, остальное отступает. Маркиз Эр-При замерзал, и началось все с ночного кошмара, обернувшегося чудовищной ложью о Мэллит. Гоганни исчезла, став Лауренсией, и этот сон был последним в жизни Робера. Больше ему не снилось ничего, и Эпинэ сам не знал, хорошо это или плохо.

…Мэллит сидела на постели, обхватив коленки и положив на них подбородок. Она могла сидеть так часами, глядя в окно или в стену и о чем-то думая. Обрезанные волосы немного отросли и падали на плечи тяжелыми кольцами. Разрубленный Змей, пройти мимо такой красоты и вцепиться в хохочущую черноглазую Вицу?!

– Робер! – Лицо гоганни озарилось улыбкой. – Ты знаешь, когда вернется… Альдо?

– Когда встретит наших друзей. Они хорошие люди, Мэллит, по-настоящему хорошие. Они тебе понравятся.

– Мне нравятся все, кто верен Первородному и Царственной, – застенчиво произнесла девушка.

Гоганни называла обитателей Сакаци по именам, ходила в обычных платьях и даже немного ездила верхом, но с Робером и Альдо превращалась в правнучку Кабиохову. Иноходец ее понимал, ведь они были последней ниточкой, связывавшей ее с уничтоженным домом.

– Мэллит, – Робер сел в кресло, стараясь не замечать теней от ресниц на нежной щеке, – я пришел попрощаться.

– Робер едет встречать названного Альдо?

– Нет… Я должен ехать домой, у меня умирает дед… Понимаешь, у нас есть обычай: он должен благословить наследника.

– Ты будешь старшим из колена Флохова, – кивнула Мэллит, – и узнаешь скрытое. Ты должен спешить: если тайное утечет в могилу, твое наследство уподобится коню без упряжи и клинку без рукояти.

– В нашем роду нет никаких тайн. – Как тяжело гнать прочь то, чего никогда не было, но что намертво впечаталось в душу. Ну почему он тогда проснулся?!

– Ты не можешь этого знать, пока не преклонишь колени перед отцом твоего отца, – Мэллит склонила голову на плечо, рыжая прядка вырвалась из-под зеленой ленты и упала на лоб. – Внуки Кабиоховы хранят ключи, но двери занесло песком. Правнуки Кабиоховы, как псы, лежат у запертых дверей, и не им их отпереть.

– Я не хочу отпирать никаких дверей, Мэллит. – Во имя Астрапа, что он несет?! – Я хочу просто жить. И чтобы все жили…

– Ты вернешься? – тихо спросила Мэллит. – Ты не можешь оставить Первородного, ты ему нужен.

Опять Первородному… А тебе? Нужен ли тебе, хоть немного? Не как хвост Альдо, а сам по себе?!

– Конечно, я вернусь, Мэллит, куда я денусь?

Глава 6Талиг. ОлларияАлат. Сакаци

399 год К.С. 24-й день Летних Молний

1

Два секретаря, врач, шесть камеристок, два повара, две швеи, четыре вышивальщицы, восемь придворных дам, двенадцать фрейлин. С точки зрения Луизы, этого хватало с избытком, но графиня Рафиано утверждала, что столь малочисленная свита – неслыханное унижение для ее величества. Наверное, так оно и было, хотя Катарина Ариго недовольства не выказывала.

Королева и бровью не повела, когда ее переселили в пустовавшие покои Алисы Дриксенской. Кое-как прибранные и едва протопленные, они производили впечатление склепа, но ее величество молча куталась в беличью накидку и на все причитания отвечала, что не чувствует холода и что ей во дворце ее супруга ничего не грозит. Луиза не сомневалась, что Катарина врет, причем нагло. Она мерзла, и она боялась, да и кто б на ее месте не боялся?!

В собственных апартаментах королевы распоряжались люди Манрика и Колиньяра, и они могли найти не только то, что там было, но и то, чего там отродясь не бывало. В чем в чем, а в этом госпожа Арамона не сомневалась, в том числе и потому, что дважды присутствовала при обысках как свидетельница со стороны обвиняемой.

Чего искали хурии[45], Луиза не знала и знать не желала, но ей было противно, словно кто-то рылся в ее собственных вещах. В свое время маменька изрядно покопалась в тайниках дочерей, извлекая из чулок и мотков кружев то засушенный цветок, то список модного романса, то раздобытое с помощью служанок средство от угрей. Самая невинная вещица в руках Аглаи Кредон превращалась в улику несуществующего преступления, а проповеди о неподобающем и подобающем поведении привели к тому, что Луиза стала держать свои тайны в голове. И все равно смотреть, как в женские комнаты вламываются чужие мужчины, простукивают пол и стены, выдвигают ящики с бельем, выворачивают наизнанку сорочки, было омерзительно. Чем тщательней люди Манриков искали, тем больше Луизе хотелось, чтобы они остались с носом.

Катарину Ариго загнали в угол, впереди ее ждали позор и скорее всего смерть, но она боролась. Каждым жестом, словом, взглядом, улыбкой. Королева оставалась такой, как и раньше, не изменив ни единой своей привычке, разве что запрещенные именем короля поездки в аббатства заменили ежедневные чтения.

Разумеется, читали Книгу Ожидания. Женщины в придворных платьях бубнили о кознях Леворукого, возвращении Создателя, справедливости, наказании виновных и оправдании невинных, а Луизе казалось, что она сидит в материнском доме и ждет, когда у погромщиков дойдут до них руки.

«Тяжело устоять пред искусителем, умело он расставляет сети, обещая каждому то, чего жаждет неразумная душа. Обещает дать здесь и сейчас и дает, ибо, пока Создатель далеко, Враг близко…»

Если бы! Будь все так просто, Леворукому пришлось бы побегать, исполняя людские капризы. Смерть, она когда еще придет, а желания – вот они. Девица Луиза Кредон первая бы сунулась менять душонку на красоту, а вдова Арамона? Во время бунта она бы отдала все за спасение детей, но Арнольд хотел заполучить именно их. Куда он, кстати, делся и где Цилла?

Сумей она заплакать о дочке, это был бы знак: та упокоилась с миром, но живые не могут оплакивать выходцев. У нее нет слез, значит, Цилла где-то бродит… Она всегда была злой, ее девочка, почему?

«…чтобы унизить Создателя, он расставляет ловушки, обещая спасение и защиту. Ниспосланные Создателем испытания Враг превращает в силки и капканы, в кои ловит слабых и усомнившихся».

Слабых и усомнившихся… Умирающий с голоду, да просто умирающий примет любую помощь. Или почти любую… Мать у постели больного ребенка будет слабой и усомнившейся. Приговоренный к казни будет слабым и усомнившимся. Да появись здесь Повелитель Кошек, Катарина повисла бы у него на шее не хуже, чем у Алвы, и Луиза Арамона ее бы не осудила.

В прихожей послышались стук и шаги, но королева и не подумала оглянуться. Ее величество сидела у стола, подпирая рукой подбородок, и казалось, была полностью поглощена откровениями блаженного Леонида. Она не повернула головы даже тогда, когда в комнату ввалились мужчины в черно-белом. Леонард Манрик, собственной персоной, с ним двое секретарей, четверо хуриев и несколько гвардейцев во главе с офицером.

Чтица вздрогнула и замолчала, испуганно глядя на рыжего теперь уже маршала. Тот поклонился:

– Добрый вечер, ваше величество. Простите, что отрываю от столь благочестивого занятия.

Катарина Ариго чуть шевельнула рукой, прерывая дурацкие излияния.

– Я слабая женщина, сударь, и не могу помешать вам и вашим спутникам войти.

– Ваше величество, я буду краток. Мне известно, что вы ночью написали четыре письма. Я доподлинно знаю, что эти письма при вас, и прошу их показать.

– Вы делаете успехи, маршал. Из вас получился отменный тюремщик.

– Благодарю, ваше величество. Покажите письма. Если они не несут в себе ничего предосудительного, я распоряжусь незамедлительно доставить их адресатам.

Закатные твари, какие у всех рожи, в гробу и то веселее.

– Благодарю за заботу, но я не писала никаких писем.

– Ваше величество, не следует скрывать то, что скрыть невозможно. Ночью вы зажигали свечи, а в вашем бюваре недостает четырех листов.

– Вот как? – приподняла бровь королева. – После того как вы пересчитали мои сорочки и чулки, вы взялись за листы бумаги. Если бы вы не были тюремщиком, маршал Манрик, вам следовало бы стать лавочником или ростовщиком. Подсчеты у вас в крови, так же как у Алва и Савиньяков – война.

– Я исполняю свой долг перед моим государем, – лицо Манрика начало багроветь. – И я не уйду, пока не получу то, за чем пришел. Отдайте мне письма, или я буду вынужден прибегнуть к обыску.

– Вы намерены превратиться в уборщика? – пожала плечами Катарина Ариго. – Что ж, приступайте. Не сомневаюсь, что вы не забудете получить плату за поденную работу. Селина, дитя мое, смени графиню Рокслей.

В спальне, гостиной, приемной шуршало, звякало, шелестело, но королева Талига не отрывала взгляда от золотистой головки, склоненной над Книгой Ожидания. Сэль читала об откровениях блаженного Леонида, видениях святого Адриана, Иоанновых декреталиях, читала, пока капитан личной королевской охраны не захлопнул последнюю шкатулку и не навис над столом.

– Мы осмотрели комнаты, – Леонард Манрик изо всех сил старался казаться спокойным, но веко у него подергивалось, а лицо пылало, – и не нашли никаких писем. Теперь я должен подвергнуть личному досмотру сначала ваших дам, а потом и вас.

– Должны? – Катарина говорила очень тихо и очень спокойно. – Знает ли об этом долге наш супруг?

– Его величество снабдил меня чрезвычайными полномочиями, – Манрик слегка поклонился. – В Эпинэ зреет бунт, сударыня, а связи вашего величества с мятежной провинцией общеизвестны.

– Зреет бунт? – переспросила королева. – Этого следовало ожидать, и это только начало…

– Вы угрожаете? – рыжий маршал подобрался, словно охотничья собака.

– Кому я могу угрожать? – покачала головой Катарина. – Тем более в моем нынешнем положении. Но вы правы, я родилась в Эпинэ, и я ее знаю. Провинцию взбунтовали вы с Колиньярами, вернее, ваша глупость. Эпинэ – породистая лошадь, она не потерпит дурного седока и не позволит возить на себе бочки с нечистотами.

– Эпинэ будет возить то, что следует, а мне нужны письма! Даю на размышление пять минут, нет, минуту!

Сорвался, сейчас ногами затопает, как покойный супруг. Закатные твари, да он мокрый, как утка! Чего доброго, удар хватит. И поделом, но обыск… Ладно, Катарина не помрет, а она тем более – задерут юбку, им же хуже, но девочки!.. Рыжий мерзавец положил глаз на обеих. А может, обыск – повод? Нет, Манрикам не до женщин, им главное – не подавиться Талигом. Голову они проглотили, но до хвоста далеко…

Рыжий маршал громко щелкнул часами.

– Время истекло, ваше величество. Я последний раз предлагаю отдать письма.

Королева резко вскинула голову, она смотрела не на Манрика, а на пришедших с ним офицера и чиновников, и те один за другим краснели и опускали глаза. Леонард дернул щекой, он был красней свеклы. Если б не Селина с Айрис, это было бы хоть и мерзко, но смешно. Луиза поймала взгляд графини Рафиано. Толстуха едва заметно подмигнула, и Луиза опустила глаза. Личный досмотр так личный досмотр! Графиня Рафиано – жена экстерриора, а язычок у нее не хуже, чем у отсутствующего супруга.

Капитан личной королевской охраны поклонился:

– Ваше величество, соблаговолите проследовать в будуар.

Обошлось. Решил начать с королевы. Может, ею же и закончат? Письма наверняка за корсажем.

– Королева Талига не может уединиться с мужчиной, – равнодушно произнесла Катарина Ариго.

– В таком случае… в таком случае…

Графиня Рафиано с силой толкнула столик, на котором стояла здоровенная дриксенская ваза, расписанная фруктами и цветами. Наследие Алисы шмякнулось об пол, разлетевшись на сотни кусков. Грохот остановил бы багряноземельского носорога. Но не Манрика.

Катарина рванула цепочку на шее, ее лицо было белее платья.

– О да, – хмыкнул Манрик, – самое время падать в обморок. Впрочем, обыску это не помешает, напротив…

Дальше Луиза ничего не поняла, не успела понять. Между Катариной и Манриком возникла Айрис Окделл. Раздался громкий шлепок, голова маршала странно дернулась, а юная герцогиня прошипела: «Навозник!»

– Вы за это поплатитесь!

Из носа Леонарда хлынула кровь – Айрис Окделл была не киской, а лошадью и била не лапкой, а копытом. Хотя из носа могло и само потечь. От полнокровия.

– Ничтожество! – Айрис не собиралась отступать. – Трус! Мерзкий трус! Твое место на виселице!

– На виселице место изменников, – Манрик отчаянно шмыгал носом, пытаясь унять кровь, – в частности Окделлов.

– Тварь навозная! – орала Айри. – Я все расскажу Монсеньору! Слышишь, все… Жаба! Он тебя раздавит, как крысу.

– Герцог Алва не защищает изменников, – новоиспеченный маршал уже справился с собой и теперь зажимал лицо платком, – и изменниц. Даже если они распускают слухи о близости с маршалом.

– Это не слухи! – вскинулась Айрис. – Герцог Алва – мой жених, и он узнает все!

– Герцогиня Окделл, – Катарина лишь слегка повысила голос, но Айри вздрогнула и захлопала глазами, словно ей за корсаж бросили кусок льда. – Благодарю вас, но я пока еще королева Талига. И я не позволю дотрагиваться до себя забывшим свое место выскочкам! Вы хотели прочесть, что я писала этой ночью? Извольте!

Катарина придвинула к себе Книгу Ожидания, подняла обеими руками и тряхнула. Выпало несколько листков, три упали на стол, один, кружась, опустился на пол рядом с юбкой ее величества.

– Читайте, хотя не думаю, что вы и ваш почтенный батюшка разбираетесь в правилах стихосложения. Это не счета за мыло и не долговые расписки!

Луиза Арамона повидала в своей жизни множество счетов и расписок, но формулу великого Веннена – два раза по четыре строчки и два раза по три – она тоже знала. Катарина Ариго ночами писала сонеты, а Манрик в очередной раз остался с носом. Разбитым. И он отнюдь не производил впечатление человека, склонного прощать. Выходцев останавливают старыми заклятиями и четырьмя свечами, а вот долго ли удастся заклинать Манриков именем Ворона, тем паче тот о своей якобы помолвке ни сном ни духом?

2

Клемент сидел на сумке и чистил усы. Всем своим видом его крысейшество показывал, что готов немедленно пуститься в путь. В Сакаци крыс процветал, так стоит ли брать приятеля с собой? Насчет собственной участи Робер не загадывал, но Клемент имел все права на счастливую и долгую жизнь, хотя крысы, кажется, живут года три, не больше. Если так, его крысейшество, по сути, старше своего хозяина лет на двадцать. Клемент, почувствовав взгляд, загадочно дернул хвостом, чихнул и посеменил к Роберу. Будущий герцог и Повелитель позволил крысу вскарабкаться по спине на плечи. Будь что будет, а приятель отправится в Талиг. Он везучий, ему ни кошки, ни войны нипочем!

Крысиная шерстка привычно щекотала щеку. В галерее Эпинэ прорва Повелителей Молний – кто с мечом наголо, кто с соколом на плече, и ни одного с крысой. Они с Клементом будут первыми и последними, хотя вряд ли им случится позировать. Робер решительно сунул пискнувшего дружка в сумку. Пора, но как же не хочется!

Странные все же твари люди. Зверю хорошо, когда он здоров, силен, сыт и свободен, человеку этого мало. Он сам на себя охотится и сам себя ест. Кто заставил деда, отца, братьев сражаться за, в общем-то, паршивое дело? Кто вынуждает Робера хранить верность фантому, тому, чего нет и, наверное, никогда не было? Стать герцогом Эпинэ можно и в Алате, охотиться, пить, есть, жениться наконец. Разумный человек так бы и поступил, а он мечется по Сакаци, как барс по клетке. Что же ты, мой дорогой, когда дверцу открыли, пятишься? Ехать так ехать! Иноходец перекинул через плечо сумку с крысом, одернул куртку и подхватил плащ.

Матильда позаботится о Мэллит, сюзерен – о Дике, и вообще, если решил, делай и не оглядывайся. Вино выпито, последние слова сказаны, а прошлое цепляется за ноги, как колючий степной вьюн. Закатные твари, хватит себя жалеть!

Почти Повелитель Молний почти выбежал из своих покоев, промчался полутемными коридорами в противоположную от комнатки Мэллит сторону и спустился во двор. Под ногами темнели заботливо политые камни, пахло еловым дымком и жареным мясом – на поварне вовсю готовились к празднику, но во дворе о предстоящем веселье напоминали только огромные кучи хвороста и ждущие своего часа винные бочки. Кто-то мелкий и хитрый, затаившийся в уголке души, зашептал, что один день ничего не изменит и вообще напоследок можно повеселиться. Можно, конечно. Можно вообще не уезжать… Робер ускорил шаг, стараясь не глядеть по сторонам. Он решил, и он не повернет. До разговора с Мэллит еще была возможность отступить, теперь такой возможности нет. Если он останется, гоганни решит, что Первородный солгал. Если он задержится, он столкнется с сюзереном. Нет, нельзя ему оставаться…

На конюшне пили, и это было хорошо, потому что пьяного ничем не удивишь. Ну приспичило гици на ночь глядя куда-то ехать, его дело. Сам взялся седлать коня? И вовсе хорошо!

Старый Калман, нос которого был еще ярче, чем обычно, отворил двери и заговорщицки подмигнул:

– Золотая Ночка, гици. Не мешает погреться.

– Золотая? – переспросил Робер и понял, какую чушь сморозил.

– Она, родимая, – брови Янчи взмыли вверх. – Переждали бы, мало ли…

– Ничего со мной не будет.

– Ну, дело хозяйское, – пожал плечами конюх, спихивая со стола живо заинтересовавшегося чужим ужином кота. – Может, и пронесет. Только с коня не сходите. Да не оглядывайтесь, хоть бы мамка родная вас кликала.

– Не буду.

Некому его кликать. Мать далеко, сюзерен тоже, Матильда будет скакать между кострами, Мэллит он не нужен, а его крысейшество и так с ним.

– Гици!

– Вица?! Сдурела! – Калман оторопело уставился на заплаканную девушку, та в ответ только носом шмыгнула.

– Гици, возьми меня с собой.

Вица была одета для дороги, но кое-как. Косы с яркими лентами, кожушок расстегнут, под ним праздничная вышитая кофта и монисто из образков и эспер. Ясно, наряжалась к празднику, но что-то случилось. Схватила одежку и галопом на конюшню.

– Вовсе стыд потеряла, – наставительно произнес конюх. – Вот отцу расскажу…

– Я убью его! – выпалила Вица. – И Марицу убью! Вот сгореть мне, убью…

– Ну и дура, – добродушно хмыкнул Калманов собутыльник, – нашла за кем бегать. За Балажем Надем! У него на каждой опушке по подружке, а в каждой корчме – по вдове. Шла бы умылась, праздник, чай!

– Я тут не останусь, – завела свое Вица. – Гици, вы ж все одно едете, возьмите до Яблонь. А то в Золотую Ночь одной на дороге…

Робер с сомнением поглядел на конюха. Тот подмигнул:

– А и возьмите! Не уймется она… Да и вам веселей будет. И у куста, и под кустом. Ишь чего удумали, в Золотую Ночь разъезжать!

Иноходец был осведомлен, что в Золотую Ночь по дорогам бродят сплошные закатные твари, но сам он таковой не являлся, да и Вицушка была Вицушкой, семнадцатилетней дурехой, рассорившейся с дружком и сбежавшей к родичам. Будь она упырицей, не болталась бы по замку, не было б на ней эсперы, да и кони с Клементом забили бы тревогу.

– На лошадь заберешься?

– Як бы гици руку дал…

Робер протянул руку, Вица уцепилась и ловко устроилась за спиной всадника. Пальцы у нее были горячие и сильные, с ней было все в порядке, а вот он после агарисских чудес одурел, везде ему нечисть видится. Эпинэ сунул Калману пару золотых:

– Выпей за мою удачу, она мне понадобится.

– За нами не заржавеет, – рассмеялся алат. – Возвертайтесь поскорее. Ну, Вица, смотри, не затащишь гици в хоровод да на сеновал, грош тебе цена!

Вица фыркнула сквозь слезы, конюх заржал не хуже жеребца и распахнул ворота конюшни.

3

В дворцовых парках жгли листья, горьковатый дым пробирался всюду, напоминая о приближающейся зиме, но Луизе это нравилось. Она всегда любила эту пору, даже когда не знала, что Рокэ Алва родился в самый разгар осени. Скоро герцогу исполнится тридцать семь, надо заказать молебен, если, конечно, ее отпустят в храм, хотя почему бы не отпустить? Покидать покои Алисы запрещено только Катарине, свитские могут входить и выходить почти свободно. От тех, кого держат за сторонников королевы, ждут какой-нибудь глупости, те, кто шпионит для Манриков, должны отлучаться для доносов. Она и сама честно рассказывает кансилльеру обо всем, что видит. Другое дело, что видит она мало: королева отнюдь не дура. Луиза тоже, но об этом Манрик не знает, а о том, что думает доносчица, не спрашивает.

– Госпожа Арамона, вас проводить? – гвардеец изо всех сил старался быть любезным. Шпион? Или провинциал, для которого любая придворная рожа – большое начальство?

– Не стоит, я просто пройдусь по саду. Душно.

– Да, сударыня, – согласился молодой человек, распахивая дверь в Летний садик, где вовсю распоряжалась осень. – Когда вернетесь, позвоните.

Луиза кивнула и спустилась по пологим ступенькам. В полумраке белели статуи, к носу мраморной астэры[46] прилип желтый лист, на плече веселого лесного духа сидела cумеречная сойка, под ногами скрипела каменная крошка, обиженно журчал одинокий фонтанчик. Садовники еще и не думали укрывать кусты роз сосновым лапником, вовсю цвели георгины, дымчатые лилии и дриксенские астры. Эти бледно-лиловые звездочки на тонких стебельках убивают только настоящие морозы, а до них еще далеко. Может, сорвать несколько веток? Цветы могилу и ту оживят, а тут как-никак королевские покои, хоть и заброшенные.

Луиза забралась в пахнущие то ли лимоном, то ли полынью заросли и принялась остервенело ломать хрупкие стебли. Это отвлекало от выходок Айрис, с которой нужно что-то делать… Дурочка загоняет себя в такую яму, из которой не выбраться. Разве что Ворон и впрямь женится, с него станется, но тогда воспитанница из огня угодит в полымя.

Арнольд, раздери его наконец закатные твари, был скотиной, а маменька и господин граф соизволили объяснить дочери, что с ее внешностью нужно лопать то, что ей купили. И она лопала, но всякий раз, когда муженек гулял на стороне, ей хотелось выть. От унижения, обиды, чего-то непонятного и злого, что раздирало душу на куски. А что станется с Айри, когда Рокэ отправится хоть к королеве, хоть к Марианне? Святая Октавия, девчонка с ума сойдет, хотя дуэнье-то какое дело? И вообще, курица еще и яйца не снесла, а она, дура эдакая, уже кошек от цыплят гоняет…

Луиза сорвала еще несколько веток, попятилась и налетела на кого-то живого.

– Их можно поставить в яшмовую вазу.

Катарина! Тьфу ты, пропасть, подкралась, как привидение!

– Ваше величество…

– Я просила называть меня по имени, и вы обещали. Правда, это было раньше… До смерти его высокопреосвященства. Святая Октавия, если бы мне сказали, что я стану сожалеть о человеке, которого считала своим главным врагом… И врагом Талига…

А если бы кто сказал, что Луиза Арамона станет на сторону коронованной шлюхи… Что она, кстати говоря, здесь делает? Подышать захотелось? И кто ее выпустил?

Вдова капитана Лаик переложила цветы в левую руку и вздохнула:

– Смерть его высокопреосвященства – большой удар для Талига.

Для Талига…. А для Алвы? Они ведь ладили. Монсеньор уже знает? Конечно, знает, он все знает. Если бы захотел, был бы уже тут.

– Манрики были руками Дорака, – королева сорвала ветку астр, и Луизе не осталось ничего другого, как присоединить ее к своему букету. – Но руки без головы могут лишь разрушать. На радость Гайифе и Дриксен. Если будет восстание, страшно подумать, сколько прольется крови.

И что прикажете отвечать? Соглашаться? Спорить? Разинуть рот и выпучить глаза? Врет она или нет? Леворукий разберет, но Манрики от ее вранья лучше не станут. И хуже не станут, потому что хуже некуда.

– Создатель защитит невинных, – на всякий случай пробормотала Луиза.

Катарина не ответила, сорвала еще несколько астр, поднесла к лицу. День стремительно угасал – осень, куда денешься.

– Лучше выйти из зарослей, – королева бережно раздвинула стебли. – Пусть видят, что мы здесь…

Правильно, пусть видят. Они собирали астры, только и всего. Утром Манрик спросит, о чем они говорили. И она ответит, что о цветах и о смерти Сильвестра.

– Как скажете, ваше величество.

– Катарина, – мягко поправила королева. – В моем теперешнем положении титул – издевка.

А положение у тебя незавидное, хотя после сонетов Манрик должен поутихнуть. После сонетов и после Айрис… рыжий кобель выставил себя полным дураком. И так и надо, не лезь, куда не просят!

4

Королева Талига и ее придворная дама медленно брели между кокетливых статуй. Катарина молчала, глядя куда-то вдаль. Надо полагать, на окруженный ореолом лунный диск. Ночь будет холодной и ясной, а завтра начнется осень. Предпоследняя осень круга Скал.

– Луиза, – королева резко остановилась, – это правда?

Закатные твари, о чем она? Что Луиза Арамона шпионит для Манриков? Правда, что шпионит. Неправда, что на Манриков.

– Я не понимаю…

– Айрис Окделл… Она выходит за Ро… за герцога Алва? Вы это знали? Знали и молчали!..

А вот теперь Луиза едва не упала. Она ожидала чего угодно, но не этого, а Катарина судорожно сглотнула и заговорила. Быстро, лихорадочно, словно боясь, что ее остановят.

– Я понимаю, – руки королевы теребили цветы, руки жили, а лицо было совсем мертвым, – я все понимаю… Он должен жениться… Но если он женится, я умру. И если он умрет, я тоже умру, потому что не могу без него. Понимаете, не могу! Когда он уходит на войну, я не живу, а он живет только на войне. Ты знаешь, как я цепляюсь за свою красоту… Ради него… Айрис хуже меня! Она глупа, упряма, а в постели будет никакой. Я это вижу, я говорила с ее матерью. Дочь будет такой же… Жилистой, худой, с бледными губами. О да, лучше северянка, чем кэналлийка или мориска. Она ему быстро наскучит, он вернется ко мне… Но как же я ее ненавижу!

Закатные твари! Закатные твари, Разрубленный Змей и Леворукий со всеми своими кошками… Вот тебе и скромница… Мы хотим маршала и не хотим, чтоб он женился. Мы ревнуем, и мы даже не врем…

– Ваше величество, успокойтесь.

– Простите, – королева отшвырнула изувеченные цветы. – Я… Мне в последнее время так страшно… Королева не должна быть слабой, но я больше не могу. Карл – мое отражение. Они все спрашивают, кто его отец… Леонард, Колиньяр, тессорий… Я не могу называть его кансилльером… Манрик не кансилльер, а Агний не кардинал… Это куклы, злые куклы! Они все знают, всегда знали, но им не нужна правда. Они не могут обвинить Рокэ Алву в прелюбодеянии – без его шпаги им конец. И они не признаю́т Карла сыном Фердинанда. Они хотят развести его со мной и женить на внучке Манрика. Женить до возвращения Рокэ.

А ведь похоже на правду. Тут испугаешься. Манрикам с Колиньярами отступать некуда. И Катарине тоже.

– Но…

– Фердинанд… Бедный… – Луиза не сразу сообразила, что Катарина имеет в виду своего супруга. – Он так любит Карла… Он не смог отправить меня в Багерлее. Но и защитить не смог. Фердинанд знает все. Про меня, про Рокэ… Он любит нас обоих, а мы… мы ненавидим друг друга…

Так ненавидите или любите? Начала говорить, говори дальше, чего уж там! Знать бы еще, когда ты врешь, сейчас или раньше? Или ты врешь всегда?

– Вы не хотите, чтоб герцог Алва женился на Айрис, но… Прошу меня простить, правильно ли я расслышала…

– Вы не понимаете, – Катарина взяла Луизу за руку, и женщина с готовностью замолчала: на такие откровения лучше не отвечать, а всего лучше их вообще не слышать, – мы ненавидим друг друга, потому что… любим. Я не хочу любить человека, который всегда будет хозяином, ведь я не собака. И Рокэ не хочет… Я не такая женщина, которая нужна Ворону. Его бесит, что я вздрагиваю от любого звука, а по утрам молюсь. Он думает, я лгу, но я на самом деле такая. Я не могу назвать вещи своими именами, не могу раздвинуть ноги и засмеяться, а для него это трусость. Я часто теряю сознание, для него это ложь. В меня влюбляются желторотые мальчишки, делают глупости, ссорятся, дерутся, он считает, что это – моя вина, но я не виновата! Как он не виноват, что в него влюблена половина женщин Талига.

Не виноват? Наверное, нет. Любовь, она как крапива, прет из земли, никого не спрашивая.

– Герцог Алва – весьма красивый кавалер, – брякнула Луиза первую попавшуюся пошлость в ужасе от того, что Катарина догадалась. Мать, отец, Арнольд ничего не заметили, а эта…

– Мы с Рокэ как день и ночь, – королева продолжала говорить о своем. Нет, она ничего не знала, иначе бы не завела этот разговор. Влюбленная кошка счастливой сопернице глотку перервет, уж кто-кто, а Катарина это знает. Айрис у нее в голове, Айрис и Манрики… Их величество ревнует и боится. Ничего, ей полезно…

– Мы никогда не поймем друг друга, – ныла кошка, – и никогда не сможем друг без друга. Он уходит, а я остаюсь ждать. Теперь я жду, что Рокэ вернется и спасет меня, и он придет и спасет, а потом… Потом скажет что-то грязное, и я его возненавижу. До слез, до смертельных оскорблений, а он будет смеяться и говорить, что, когда я бросаюсь на него с кулаками, он спокоен. И я брошусь на него с кулаками, окажусь у него на клинке, забуду все на свете, кроме нашей любви, а он скажет, что я снова лгу, встанет и уйдет… И я не буду знать, когда он вернется, где он, с кем – с мужчиной, с женщиной, с врагом, с другом… Я буду желать ему смерти до… до следующей любви…

– Ваше величество. Нужно вернуться, мы гуляем слишком долго.

– Вы правы… – прошептала королева, – но я не могу сейчас…. Там свет, будет видно…

Будет. Губы она искусала ой-ой-ой как, хотя после сегодняшнего неудивительно. И что прикажете теперь делать? Сообщить Манрику о великой любви королевы Талига к Первому маршалу? А почему бы и нет?

– Ваше величество, успокойтесь. Вы сейчас должны думать о детях.

Королева остановилась и опять схватила Луизу за руку. Сильно схватила, ручонки даром что тоненькие, а при случае придушит, не охнет.

– Я думаю, – Катарина задыхалась. – Только и делаю, что думаю! Если не о Рокэ, то о Карле… Девочки – не так страшно, девочек могут оставить. Будь я бездетной, я бы сказала все, что им нужно, и пропади оно пропадом! Монастырь так монастырь, Багерлее так Багерлее. Если б Карл походил на Ворона, его бы не тронули, не посмели…

Закатные твари, скажешь ты наконец без вывертов, от кого твой выводок?! По всему выходит, от кэналлийца, но от киски крыски не родятся, хотя, может, потемнеют еще.

– Дети… – Катарина словно бы забыла о собеседнице. – Это – расплата… Моя мать… Моя мать в юности любила другого человека, не нашего отца. Она стала графиней Ариго, но мой старший брат… Все, кто его видел, все понимали… Отец добился, чтобы титул достался Ги. Это было справедливо, но Жермон стал нашим врагом. Он нас возненавидел. Всех: мать, отца, братьев. Я помню, как это было. День шестнадцатилетия Ги, все собрались в Гайярэ, в большом зале, все, кроме Жермона… Пришли крестьяне, принесли молодое вино, Ги был в красном и золотом…

Ги был мерзавцем, уж в этом Луиза не сомневалась, мерзавцем и трусом, затеявшим Октавианскую ночь. Рокэ его убил и правильно сделал, но сестра есть сестра.

Луиза вздохнула, при желании это могло сойти за сочувствие, но Катарина утонула в воспоминаниях, она не видела никого и ничего.

– Было так весело, – королева мечтательно улыбнулась. – Я заплела новые ленты и ужасно важничала, а отец надо мной смеялся. Приехал Морис Эпинэ со старшим сыном, потом Савиньяки, Пуэны, Агиррэ, Маллэ. Эпинэ привезли Ги шпагу, а матушке и мне – корзины роз… Жермона не было, отец решил его не ждать и начал церемонию… Жермон пришел, когда Ги стоял на коленях перед сюзереном и приносил присягу Молнии. Жермон… Он вел себя ужасно, он был пьян, вернее, думали, что он пьян. Отец рассвирепел, приказал слугам привязать его к седлу и отвезти в Торку. Больше в нашем доме счастья не было…

Осенью слуги что-то нашли в подвале, мне не говорили, боялись испугать. Приходил священник, потом сьентифики. Мать боялась, отец и братья смеялись… Сьентифики допускали, что проклятие возможно. Они спорили о природе магии, как спорят о… О том, есть ли в Багряных Землях внутреннее море и в каком году построили Гальтару. Они спорили, а наша семья погибала, и никто ничего не понимал, не мог сделать.

Первым сошел с ума отец, потом умерла мать, теперь – братья. Осталась я… Последняя Ариго. Я, мои дети и проклятие… Жермон походил на своего отца и потерял графство. Карл теряет корону и жизнь, потому что он – одно лицо со мной. Я… читала, спрашивала, думала… Я надеялась снять проклятье, но это невозможно. Моя любовь – тоже проклятие. Рокэ устал и от ненависти, и от любви… Я тоже устала.

Рокэ устал не от ненависти и любви, а от тебя. Любую любовь можно истрепать, так что тебе, милая, конец. Без него ты и впрямь не можешь, тут ты не врешь, а вот все остальное… Хотя чьим бы сыном ни был Карл, не Манрикам решать, сидеть ему на троне или нет. Луиза решительно взяла королеву под руку.

– Если мы сейчас же не вернемся, нас посадят на цепь. Ваше величество, вы привыкли молиться, ну и молитесь. Создатель не допустит, чтобы страдали невинные.

Как же, не допустит он, тысячи лет допускал, а тут не допустит, но надо же что-то сказать. Закатные твари, еще не хватало утешать эту дохлую кошку, вот ведь…

Глава 7Алат. Сакаци

399 год К.С. Ночь на 1-й день Осенних Скал

1

Дракко покинул конюшню с готовностью, но на мосту встал и оглянулся на хозяина – зачем, дескать, куда-то тащиться на ночь глядя. Конь был прав, но Робер слегка сжал колени, посылая жеребца вперед. Будь Дракко человеком, он бы пожал плечами, но полумориск мог лишь фыркнуть, что и сделал, после чего послушно порысил залитой вечерним солнцем дорогой. У поворота маркиз обернулся, и совершенно зря, смотреть назад – дурная примета, а он только и делает, что ловит давным-давно разбежавшихся кошек. Ничего, к полуночи они доберутся до Яблонь, Вица останется у тетки, а он отправится в Ра́кери. Дальше Эпинэ не загадывал: нет ничего глупей, чем седлать еще не купленную лошадь, уж лучше поболтать с попутчицей о какой-нибудь ерунде.

– Вица.

– Да, гици…

– А ты не боишься?

– Чего? Гици или Золотой Ночки?

Ну, красотка! Только что носом хлюпала, а теперь смеется. Ему б так! Матильда права – он слишком серьезно ко всему относится. Что ж, попробуем посмеяться.

– А хоть бы и меня!

– Ох, гици, – Вица тоненько хихикнула. – Да вы, никак, меня в кусты потянуть грозитесь. Ну дак и потяните! Как Балаж со мной, так и я с ним!

А что? Вицушка – прелесть, Альдо зря не скажет, и вообще, честней менять любовниц, чем засыпать в надежде на бесстыдные сны о девушке, которая тебя не любит и никогда не полюбит. «Ты не можешь оставить Первородного», – сказала Мэллит. Попроси она: «Останься, ты нужен мне», – он бы послал к Леворукому и деда, и самого Создателя.

– Вица, тебе ж замуж идти!

– Ну и пойду, – в голоске не было ни удивления, ни стыда. – Хозяйка мне так и так приданое справит. С золотом любая свекровка примет, а с кровавой рубашки какая прибыль?

Матильда справит ей приданое? Ах да, Альдо! Куда ж без него. Мэллит знает или нет? Что девочка вообще знает о Первородном, о чем они с Альдо говорят? И только ли говорят?

– Ты не только с Балажем гуляла?

– С Балажем – гуляла, – мурлыкнула Вица, – с внучком гициным – не только, а с гици – как гици решит…

А чего решать, один раз живем! Золотая Ночь – какой ни есть, а праздник, а что дальше, только Леворукому ведомо.

– Уговорила! Дай только до твоих Яблонь добраться, а то как бы дождя не было.

– Не будет, гици, – заверила алатка. – В Золотую Ночь всегда ясно. Громыхнет разок-другой на закате, лето в осень упадет, и все.

Разок-другой… Робер с сомнением глянул на выраставшую на глазах свинцовую стену, впереди которой мчались серые облачные звери. Сухая гроза? В Эпинэ такие случались, особенно осенью. Грозовой холм, на котором Повелители Молний возвели свой первый замок, словно притягивал к себе небесные стрелы. Иноходец подозревал, что этому обстоятельству предки и обязаны своим титулом. Точно так же, как Окделлы – надорским скалам и вошедшему в поговорку упрямству, сгинувшие Борраски – степным ветрам, а Придды – тому, что изначально поселились на побережье. Но гроза все-таки будет, и немалая! Ну не могут такие тучи не нести с собой дождя! Вернуться? Дурная примета, да и как после всего возвращаться? Талигоец тронул коня шенкелем, и Дракко охотно перешел на кентер. Стремительно темнело, вдалеке порыкивал гром, поднявшийся ветерок играл желтыми листьями, словно расшалившийся котенок, ему было весело, и Роберу, как ни странно, тоже. Будь его воля, он пустил бы Дракко галопом, но загонять коня – последнее дело.

До Яблонь еще ехать и ехать, ненастье их застигнет как раз на полпути, ну да Черная Алати не Сагранна, не утонут. Полумориск легко бежал среди высоченных буков, приближающееся ненастье его не пугало, так же как и Вицу, затянувшую какую-то варварскую песенку. Пела девушка неплохо, а мелодия как нельзя лучше сочеталась с конским бегом и шумом деревьев.

Мой дружок меня поцеловал,

Ночь бросает звездные огни.

Никому его я не отдам,

Только с темной ночкой поделю.

Эх, подружки, разбегайтесь кто куда,

Разбегайтесь побыстрей,

Мои когти поострей,

К моему дружку не лезьте,

Будут косы целей!

2

Да, она пьяна, и что?! В Золотую Ночку не пить – Осень и Лето гневить. Матильда осушила кубок красного, ухватила за руку Мэл-лицу и потащила в несущийся между кострами хоровод. Жарко, весело и плевать, что тебе давно не пятнадцать и с тобой отплясывает не дружок, а гоганская девчонка.

Жаль, Робер уехал. Дурень, что б ему было остаться, вино и огонь и не таким кровь поджигали. Может, и сладилось бы у него, не с Мэллит, так с другой, эх…

Мой дружок садился на коня, —

жаловались скрипки, —

На меня он даже не взглянул,

Черный конь унес его на юг,

Не вернется мой дружок ко мне.

Плещет речка под горою, —

вмешались цимбалы и дудки, —

Твоя молодость еще, милая, с тобою!

Матильда выхватила из рук доезжачего Ласло Надя старую бронзовую чашу, ополовинила, сунула назад, Ласло глотнул, кто-то толкнул его под локоть, красное вино залило белую рубашку. Доезжачий засмеялся, бросил пустую чашу виночерпию, рядом Имре Бибок подхватил под локти какую-то девчонку, понесся в лихом гатоше[47]. Альдо – болван, прозевать Золотую Ночку! А еще на четверть алат.

Матильда пихнула локтем Ласло Надя:

– Хозяйка!

– Я те дам хозяйка! Твою кавалерию, мы пляшем или нет?

Доезжачий оказался понятливым, и они полетели вслед за Имре, в толпе мелькнула Мэллица – дуреха не танцевала. Не умеет? И не научится, если будет ушами хлопать. Гоганы всем хороши, но веселиться не умеют, потому у них все и наперекосяк. Кто-то швырнул в костер пару начиненных порохом кружек, громыхнуло, полетели искры, раздались радостные вопли, скрипачи наподдали – то ли старались заглушить крики, то ли вносили свою лепту в общий шум.

Эй, неси скорей вина,

Гейя-гей,

Ну-ка выпьем, старина,

Пей до дна, пляши!

Что они и делали. Перед Матильдой и Ласло летел его братец Балаж со своей невестой, ленты девушки развевались, широкая юбка вздувалась парусом, кружилась, обнажая стройные ножки.

– Парочка хоть куда! – выкрикнула Матильда на ухо кавалеру.

– Точно, хозяйка, – кивнул тот. Принцесса резко отстранилась, так что Ласло ее едва удержал, потом, наоборот, бросилась к нему. Доезжачий понял, подхватил, да и с чего ж ему было не понять, так в Черной Алати плясали испокон веку. И все пошло как по маслу. Они вертелись как заведенные, сходились, расходились, менялись парами, вновь неслись меж кострами под обезумевшие скрипки. С шумом рвался порох, к небу взлетали шутихи, и им отвечали дальние сполохи.

– Лихая ночка! – выкрикнул замковый капитан Дьердь Габоди, отчаянно стуча коваными каблуками по видавшим виды камням.

– Твою кавалерию! – согласилась Матильда и нахально чмокнула вояку в жесткие усы. Габоди заржал, ухватил принцессу за бедра и поднял над танцующими. Силен, бычара! Рядом Ласло подкинул вверх какую-то рыжулю. Жужанну никто не подбрасывал, но толстуха не унывала, размахивая, словно платком, вышитым передником. С треском разорвалась очередная шутиха, Матильда вновь ощутила под ногами камни, рассмеялась в лицо капитану, оказалась в объятиях доезжачего, в который раз сообщившего, что она – красавица. Врет, но как кстати! Вдовица дернула Ласло за ухо, прошипела «укушу», скрипки взвизгнули, кавалеры вновь поменяли дам, и принцесса обхватила необъятную талию Имре Бибока.

– Ух ты! – выкрикнул изрядно набравшийся комендант. – Барышня!

– Ух я! – показала язык Матильда. – Имрек, а покажем-ка мы им!

И они показали. Имрек, хоть и отрастил себе четыре пуза, прыгал, как мяч, топал, хлопал, вертелся, припадал на колено, Матильда скакала вокруг. Так она не плясала даже в ту сумасшедшую ночку, когда Ферек… Дурак он, этот Ферек.

Ну-ка, братцы, веселей,

Гойя-гей!

Тосковать, дружок, не смей!

Пей до дна, пляши!

Как-то вышло, что остальные остановились, глядя на них и хлопая в ладоши:

Скачет всадник по дороге,

А подружка уже ждет на пороге.

Плещет речка под горою,

Твоя молодость пока, милая, с тобою…

3

Луна висела прямо над головой, изо всех сил освещая искрящуюся от инея дорогу, а по обе стороны лежала тьма, древняя и тревожная. Сухая гроза давно отгремела, ветер стих, тучи развеялись, но лучше бы они остались. Робер сам не понял, когда непонятный восторг сменился еще более непонятной тревогой. Все было спокойно: деревья на обочинах и те не шевелились. Над Черной Алати стояла дремотная тишина, но Иноходец предпочел бы ненастье или, на худой конец, нападение разбойников, которые, по слухам, шуровали в здешних краях, не забираясь, однако, в окрестности Сакаци. Неудержимо захотелось проверить пистолеты, но Робер сдержался. Если шарахаешься от темных кустов, не шляйся по ночам, а сиди дома у огонька под иконами. А поехал – кончай трястись!

Дракко наступил на сухую ветку, та хрустнула, и звук этот показался громче крика. Робер невольно вздрогнул, вполголоса выругался и постарался сосредоточиться на дороге. Нет, дальше Яблонь он не поедет, выпьет вина – и спать. Ездить по ночам – глупость несусветная.

Сзади вздохнула Вица. Живое тепло одновременно успокаивало и возбуждало. Пожалуй, ляжет он сегодня не один. Хотя с чего это он решил, что Вица жмется к нему из похоти, мало ли, что девушка сболтнет от обиды на дружка? Она тоже может бояться! Наверняка боится, женщина как-никак, да и народ здесь суеверный дальше некуда, хоть и смелый до одури во всем остальном.

В сумке завозился Клемент, раздался осторожный писк, и Робер, сам не зная почему, натянул повод. Крыс пискнул еще разок, потом зашипел – ему что-то не нравилось.

– Ой, гици, – зашептала Вица, – худо тут. Поехали назад…

Худо? Все оставалось на месте: дорога, небо с луной, лес, но крыс шипел, а Дракко втягивал ноздрями воздух с явным подозрением. Вернуться? Их на смех поднимут, особенно если Вица разболтается. Робер зачем-то коснулся кинжала и тронул поводья, но полумориск уперся. Он не хотел идти вперед, как когда-то не хотел в Агарис. Клемент рвался из сумки и, забыв о приличиях, возмущенно верещал.

– Гици, – Вица сзади теребила за плечи, – вернуться надо…

Робер кивнул, все еще не решаясь развернуть коня. Что же там впереди? Труп? Или и впрямь какая-то нечисть?

«Цок», – раздалось в холодном воздухе. «Цок-цок-цок-цок…»

Лошадь! Почему же так жутко? Обычная лошадь, причем одна. Один всадник – не враг, с одним он управится. Или нет? Эпинэ лихорадочно дернул за узду, Дракко развернулся и карьером понесся назад, в лицо ударил ветер, кованые копыта загрохотали, как кагетские барабаны. Клемент заткнулся, значит, все правильно, крыс хотел, чтоб они повернули. Во имя Астрапа, что же там такое? Лошадь… Лошадь?.. Когда он болел, ему тоже чудилась лошадь, но он все забыл. Все, кроме страха!

Дракко мчался, словно за ним гнались закатные твари. Таким аллюром да с двойной ношей он скоро свалится. Что бы ни цокало на дороге, они от него оторвались. Робер натянул поводья, но жеребец продолжал хрипеть и рваться вперед. Эпинэ удалось остановить коня лишь с большим трудом, но, едва смолк стук копыт, послышалось знакомое неровное цоканье. Лошадь, если это была лошадь, плелась сонной трусцой, они летели наметом, но проклятый звук приблизился, хотя ночью слышно далеко. Разрубленный Змей, что за тварь навязалась на их головы?!

– Гици, – теперь Вица прижималась к нему всем телом, и Робер даже сквозь одежду чувствовал, как она дрожит. – Гици… Беда!

Он и сам видел, что беда, понять бы еще какая!

– Ты слышишь? – Робер заставил идти Дракко походной рысью, не давая сорваться в галоп. Если они уморят коня, им конец.

– Слышу, – горячее дыхание у щеки… Как же хорошо, что он не один. – Это Она!

– Она? Что это за тварь?

– Не знаю… Никто не знает… Она ночами ходит… Это очень плохо…

– Готов согласиться.

Вица не ответила, только изо всех сил цеплялась за его пояс. Проклятое цоканье становилось отчетливей. Да что же там за страсть такая?! Лисы, когда их гонят, исхитряются забраться на камень и поглядеть на охотников. Влезть на дерево? Много увидишь в такой тьме! Дорога петляет, с нее не свернешь, остается либо ждать, либо бежать. Дракко оглянулся на хозяина, в огромном зрачке вспыхнуло лунное пламя. Конь чуял, что позади, хозяин – нет. Полумориск всхрапнул и без спросу сорвался в галоп, Робер его сдерживать не стал.

Они убегали от луны, а она недвижно висела над головами. Клемент сидел тихо, Вица – тоже, в кромешной тиши слышался только топот Дракко, но Робер не сомневался – погоня не отстает. Теперь он точно знал, кто их преследует – лошадь без всадника. Эпинэ словно бы видел ее: толстая пегая кобыла с длинным хвостом и давно не стриженной гривой, один глаз закрыт светлой челкой, над другим – темное пятно. Тварь спала на ходу, но отвязаться от нее было так же невозможно, как от зависшей над головой луны. Робер отчаянно заморгал и затряс головой: видение исчезло, ощущение смертельной угрозы осталось. Он знал, чуял, где сейчас погоня, хоть и не представлял, откуда пришло это знание. И все равно Эпинэ дважды переводил Дракко в кентер, давая ему отдышаться. Сейчас главное – конь, без него они с Вицей – покойники, если не хуже.

– Гици! – рыпнулась Вица. – Гици, пустите меня.

– Что? – Он ослышался или она рехнулась?

– Гици, я сойду! А вы скачите…

В ответ на такую чушь можно только зарычать, по крайней мере если руки заняты. Робер зарычал, девушка замолчала. Храброе сердечко! От какой ерунды порой зависит, жить или нет. Обидеться на дружка и погибнуть…

– Гици, пустите!

– Помолчи!

Дракко мчался очертя голову. Сумасшедший мориск Алвы и тот бы его догнал не в раз, но толстая кобыла приближалась медленно и неотвратимо. Как старость или зима.

– Я сойду!

– Заткнись!

– Гици! Гици! Стой!

Дракко вскинулся на дыбы и захрипел, но они усидели. Сзади мерно цокала спящая лошадь, впереди прыгала босая девочка в белой рубашке и кружевном чепчике.

Робер никогда не видел ее и не знал, что она такое, но это было концом… Смертью, ужасом, бороться с которым нет ни сил, ни смысла. За спиной зашевелилась Вица. Она была живая, еще живая. Дракко захрипел и обернулся к хозяину, в лошадиных глазах замерла обреченность. Они попались, им не вырваться. На всякий случай Робер сжал ходящие ходуном конские бока, Дракко всхлипнул, но с места не двинулся. И не двинется. Не может. Сзади была одна смерть, впереди – другая, еще более отвратительная.

Девчонка улыбнулась щербатым ртом, на губе у нее была родинка. И на щеке тоже. Из-под чепчика выбивались короткие прямые прядки, рубашка с крахмальными оборками обтягивала толстый животик.

– Гици, – шептала Вица, – гици…

Робер оглянулся. Проклятая лошадь остановилась. Она сделала свое дело – пригнала добычу к… К кому?! Почему-то Роберу приспичило узнать, как зовут лыбящееся чудовище, а полуголая девчонка была именно чудовищем – беспощадным и хитрым. Толстые губы шевельнулись.

– Я сказала, что заберу, и я заберу, – голос детский, писклявый, капризный… Страшный голос.

Дракко трясся и храпел, в своей сумке верещал Клемент. Они все еще живы, и это он затащил их сюда. Подлец! Рука Робера потянулась к пистолетам, но сил хватило лишь на то, чтоб выпустить повод. Рука вязла в лунном свете, точно в смоле.

– Я сказала, – надулась девчонка, – и я заберу. Но ты мне не нужна! Не нужна!

– Неужели?

Во имя Астрапа, кто это? Где?!

Оглянуться он не мог, лунная смола держала крепко.

– Иди вон! Вон! – маленькая гадина топнула пухлой ножкой, и без того уродливое лицо исказила злобная гримаса, но это было лучше прежней щербатой улыбки.

– Нет!

Луна ослабила хватку, Вица тоже разжала руки. Что с ней? Обморок? На этот раз он сумел обернуться.

Белые волосы, зеленые глаза… Опять сон?! Нет, на этот раз нет! Где Вица?! Или… или он вез за спиной Лауренсию с самого начала?!

– Это мой разговор, – женщина быстро поцеловала его в губы, – мой… Не бойся… Я крикну, а ты скачи!

Он все понял, но…

– Лауренсия…

– Молчи!

Вновь раздался смолкший было цокот. Большая тварь двинулась на помощь маленькой. Беловолосая красавица спрыгнула наземь и пошла вперед, грациозно покачивая бедрами. Ошалевшая луна заливала бледным светом дорогу, превращая ели на обочинах в черную иззубренную стену, а за спиной мерно цокала смерть.

Между женщиной и девочкой оставалось пять шагов, четыре, три… Лауренсия обернулась.

– Скачи! – голос был звонким и ясным, как удар колокола. – На огонь…

Стройная фигура взметнулась в прыжке, перешедшем в полет, и исчезла. Осталось пламя. Когда-то Робер видел подобное – в Эпинэ бушевала гроза, из струй дождя выплыл светящийся шар. Тогда он был размером с два кулака, теперь…

Крылатое, сотканное из огня создание, отдаленно напоминавшее женщину с кошачьей головой, обрушилось на оскалившегося гаденыша. Два диких вопля слились в один, сцепившихся в смертельной схватке тварей окружило нестерпимо зеленое кольцо. Сухой треск и яростные вопли заглушили поступь сонной лошади, Робер чувствовал ее приближение, но не мог отвести взгляда от полыхающего клубка.

– Лэйе Астрапэ! Скачи!

Кто закричал – Лауренсия или он сам? Робер вонзил шпоры в бока полумориска, Дракко прянул вперед.

– На огонь!..

Они пролетели в ладони от плюющегося искрами безумия и понеслись сквозь лунные волны в никуда.

4

Твою кавалерию, она сейчас сварится заживо! Матильда с завистью глянула на отплясывающих девчонок, побросавших отороченные мехом безрукавки и оставшихся в ярких вышитых кофтах. Дернуло ж ее напялить охотничью куртку, под которой ничего, кроме сорочки без рукавов. Принцесса развязала ворот и попятилась от костра… Голова слегка кружилась, ноги гудели, но не сдавались, притопывая в такт очередному танцу.

– Хозяйка, – Ласло, лукаво улыбаясь, протягивал кубок. – Новое! Играет – песня!

– Одна не буду, – отрезала Матильда. Ласло согласно кивнул. Вот мерзавец, он же ей в сыновья годится! Ну и ладно… Вдова Анэсти Ракана от души хлебнула вина, а потом тоже от души поцеловала Ласло Надя. Удачно поцеловала… Сейчас все мужчины поили своих избранниц молодым вином, а те пили, и это означало «да». И неважно, на одну ночь или на всю жизнь. Руки Ласло «случайно» соскользнули с плеч принцессы на талию и ниже, Матильда ничего «не заметила».

Горный ветер пригнул огненные гривы, хихикнула скрипка, подавая знак товаркам. Руки доезжачего сомкнулись на бедрах вдовицы, и та, разумеется, случайно прижалась грудью к своему кавалеру. Еще пару танцев, и… Матильда прекрасно поняла, что будет дальше, и Ласло тоже понимал. Эх, жаль, ее не видят всякие хогберды и карлионы… Ну и рожи бы у них были!

Вдовствующая принцесса и доезжачий с хохотом ворвались в толпу танцующих. В отблесках костра возникали и исчезали лица, вспыхивал порох, жизнерадостно вопили скрипки с цимбалами, взвизгивали женщины, летели в огонь пустые бочонки.

– Упала!

– Кто, кто упал?

– Да Вица же! Переплясала, видать!

– Ох ты…

– Вина б!

– Хватит с нее, воды неси!

– Ой, лю-у-уди!

Музыканты один за другим опускали смычки, танцующие останавливались, удивленно озирались по сторонам. Откуда-то выскочила рыжая собачонка, уселась у опустевшей бочки и уверенно взвыла. На нее цыкнули, собачонка поджала хвост, но не ушла, а вновь завыла, вскинув острую лисью морду к ошалевшим звездам.

Костры горели вовсю, но Матильде вдруг стало зябко, и не только ей. Жужанна торопливо запахнула расшитую пышными розанами стриженку[48], стоящая рядом молодка вздрогнула и прижалась к своему дружку.

– Лекаря!

– Где этот… как его?

– Тут был…

– Балаж! Ты чего?!

– Балаж!!!

Ласло потянул Матильду туда, где шумели. Хмель куда-то делся, в голове принцессы прояснилось, словно она не пила ничего крепче воды.

– Святой Иштван, что ж творится-то?!

– Эй!

– Балаж! Балаж?!

– И он туда же!

Балаж Надь лежал, уткнувшись лицом в грудь невесты. Мертвые глаза девушки смотрели в злое лунное лицо, казалось, бледный круг ухмыляется. Ласло нагнулся, тронул брата за плечо:

– Вставай!

Подбежал Пишта с кубком, Ласло потряс брата сильней, вздрогнул, попытался поднять, неудачно: Балаж неловко упал рядом с Вицей.

– Тоже готов, – пробормотал псарь Гергё. – Никак, отравил кто…

– Тогда уж обоих…

– Аполка! – взвыла Жужанна. – Как есть Аполка! Вернулась…

– Страсти какие…

– Не, Аполка, она только парней прибирает.

Люди приглушенно галдели, пьяненький лекарь озабоченно качал головой, проклятая псина выла. Твою кавалерию, надо что-то делать! Матильда решительно сняла с плеч поварихи шаль и прикрыла лежащих. Какие молодые…

Золотая Ночь, луна, собачий вой, треск пламени, смерть и что-то еще, что?! «…только кровь помнит, фокэа, кровь, а не разум. Было четверо и один. Старый долг не заплачен, старые раны не залечены, а время на исходе…»

5

Дракко ронял на дорогу хлопья розовой пены. Бедняга… Им не уйти! От такого не уйдешь. Он не уйдет, он и Дракко, но Клемент – не человек и не конь…

Робер сам не понял, как умудрился отвязать сумку с крысом, но он это сделал. Его крысейшество полетел в заросли можжевельника. Прости, друг, но жить лучше, чем не жить. Откуда он знает, что от пегой твари можно только бежать, что спрятаться, отсидеться не получится, а драться бесполезно?! Бежать тоже бесполезно, Дракко вот-вот упадет. «На огонь!» – крикнула Лауренсия… Кто она?.. Сколько б ему ни осталось, он будет ее помнить под этим именем. «На огонь!» Где в ночных горах отыщешь огонь?

Дракко рвался вперед, но расстояние между ним и пегим чудовищем не увеличивалось. До Сакаци не дотянуть, а огонь горит только там. Тот самый огонь, что зажигают в Золотую Ночь во дворах и на площадях, правильно зажигают. Почему он уверен, что это не сон? Такого не может быть… Не может…

Вот и развилка… До замка уже близко, но силы Дракко на исходе. Пять, может, десять минут – и все! Конь захрапел, вскинулся на дыбы и свернул налево… Налево? К Белой Ели?! Почему? Дракко виднее, сейчас все решает он. Если спрыгнуть, жеребец уцелеет, но к такой смерти Робер Эпинэ еще не готов.

Черные ветки, черное небо… Луна окончательно спятила, вокруг нее закрутилось огненное колесо, из ноздрей Дракко валит пар. Во имя Астрапа, сколько еще?! Сколько чего? Робер больше не оглядывался, зачем? Он и так знал, что погоня изменилась. Раньше его гнали навстречу девчонке, неторопливо, равнодушно, уверенно. Он вырвался, пегая тварь увязалась за ним, чтоб заморить лошадь, и только теперь взялась за дело по-настоящему.

Дракко споткнулся, выровнялся, перескочил через какую-то корягу, или это была тень? «На огонь»… Но вот же огонь! Не может быть, это звезда, звезда, отчего-то повисшая над самой землей. Или все-таки костер? Жеребец помчался быстрее, хотя быстрей было невозможно. Воистину нет шпор острее ужаса, а то, что сзади, – смерть не только для всадника. Знал ли Ворон, что за лошадь дарит врагу? Вряд ли…

Кусты распахнулись, Дракко вылетел к Белой Ели. Нет, это все-таки было сном, это просто не могло быть ничем иным! По краям поляны полыхали четыре костра, у которых лежали огромные псы, а на границе света и тьмы трясли гривами рыжие кони. Еще один костер пылал у самых корней мертвого дерева, вокруг него сидели охотники, валялись убитые косули, стоял откупоренный бочонок, над которым возвышался светловолосый воин в странном одеянии.

– Ин намээ Астрапэ, – голос был низким и зычным, – камэ ин даксис, анигас!

– Ин намээ Астрапэ, – слова сами слетели с губ Робера, непонятные, вечные, прекрасные. – Аэдатэ маэ лэри. Лэйе Астрапэ, лэйе Абвениэ!

6

Надо идти, надо встать и идти, иначе будет поздно! Он не может, не должен… Ричард Окделл попробовал подняться, но голова закружилась, и юноша сел, прижимаясь к стене. Стена была теплой, она дышала, как лошадиный бок, она была доброй и не хотела отпускать. Вот так бы и сидеть всю жизнь, но он должен идти, потому что его зовут… Он нужен…

Вдалеке прогремел гром, сквозь его раскаты прорывался какой-то визг. Святой Алан, его ждут, а он даже встать не может.

– Эй, гици! Вставай!!!

– Ой, с этим-то чего?

– Да ничего… Перебрал, дело молодое.

– Сейчас встанет, как милый!

– Как бы не застыл, на дворе-то…

Как это застынет? Стена такая теплая, но ему некогда отдыхать, у него дело…

– Понесли, что ли…

– Куда?

– Да в горницу, а там разберемся!

В дрожащем тумане мелькнули кабаньи морды, они улыбались. Разве бывают люди с кабаньими головами? Чего они хотят? Пусть уходят, это его дело и его долг… Он сейчас встанет и пойдет на охоту… Надо подковать Сону, пока не кончилась гроза, иначе она собьет копыта. Кабаны ушли, это хорошо, они были такими докучливыми.

– Вставайте, юноша!

Эр Рокэ… Откуда?! Он же…

– Вы живы?

– Насколько мне известно, жив. – Ворон поправил меч Раканов и засмеялся: – Хватит прохлаждаться, юноша, вставайте.

Дик честно попытался, но тело не желало слушаться.

– Вы так и не научились пить, – нахмурился Рокэ, протягивая оруженосцу руку. Он не сердился, ну или почти не сердился.

– Эр Рокэ…. – юноша вздрогнул, увидев на пальце Ворона кольцо с карасом. – Вы… вы его нашли, где?!

– Я ничего не терял, – в голосе почувствовалось легкое раздражение. – Вы соизволите встать или нет? Я не могу ждать до бесконечности.

На этот раз Дику удалось подняться. Камни под ногами вздыхали и жаловались, их замучили лошади. Проклятые лошади, и кто только додумался подковывать им копыта.

– Никогда не слушайте доносов, Ричард, – Алва уже сидел в седле. – Доносчики врут, даже когда говорят правду.

Ослепительно блеснула молния, Рокэ выкрикнул что-то непонятное и дал коню шенкелей. Моро рванул с места в карьер, из-под копыт брызнули лиловые искры, и Ричард остался на дороге совсем один.

Юноша торопливо огляделся в поисках Соны, но ее нигде не было, только у стены, за которой полыхали зарницы, понуро стоял Бьянко, возле которого увивалась пегая беспородная кляча. Почувствовав взгляд, лошаденка потрусила к Дику. Бьянко отчаянно заржал и топнул ногой, обиженно вскрикнул круглый черный камень… Святой Алан, как холодно и… мокро. Да что ж это такое?!

– Извини, гици, только в енту ночь не спят! – какой-то алат отбросил пустое ведро. – Можно не проснуться.

7

Человек, лошадь, собака, ястреб, человек, лошадь, собака, ястреб… Четыре раза по четыре от костра до костра… На плечах охотников хохлятся ловчие птицы, лес тянет к огню руки, в рыжих отблесках покрывший ветви иней кажется золотом. Почему он не тает? Почему так тихо?

Охотники ждали, Эпинэ видел, как напряжены их спины. Шерсть на хребтах собак стояла дыбом, глотки рвало глухое рычанье, должно было рвать, но в свинцовой тишине слышалось лишь лошадиное цоканье, и было не разобрать, далеко ли тварь, близко ли.

Луна висела над самой головой, превращая мертвое дерево в серебряную колонну. Лэйе Астрапэ! Что б это ни было, пусть оно придет скорее: ни убегать, ни ждать сил больше нет. Лэйе Астрапэ, лэйе Абвениэ ин аэритис кэро!

…Они выступили из темноты одновременно. Четыре пегие крестьянские лошадки, обросшие к зиме косматой шерстью. Толстые, полусонные, с длинными бледными гривами, одинаковые, как отражения в зеркальном коридоре. На них не было ни седел, ни хотя бы недоуздков, Робер видел влажные ноздри, мягкие губы, полускрытые челками пустые глаза, блестевшие, словно стеклянные осколки. Клячи медленно брели к Белой Ели. Видели ли они костры и замерших между ними охотников или же были слепы?

Робер Эпинэ прижался спиной к белому стволу, не в силах отвести глаз от цокающих тварей. Они были такими, как ему почудилось на лесной дороге. В точности такими! Выходит, он уже видел пегую погибель? Тогда где?! Во сне? В бреду?

Иноходец собрал в кулак все, что осталось от его воли, и оторвался от умершего дерева. Трястись за спинами тех, кто видит его в первый раз и все равно защищает, подло. Нужно встать рядом, и он встанет! Ноги не желали слушаться, но маркиз все же шагнул вперед, туда, где, положив руку на холку рыжего коня, стоял некто высокий с льняными, как у Савиньяков, волосами. Между ним и пегой кобылой оставалось не больше четырех шагов. Сейчас все и решится. Зачем-то Робер потащил из ножен бирисский кинжал, не шпагу, а именно кинжал, и сразу же поляна осветилась ослепительным лиловым светом. Во имя Астрапа, молния! Откуда?!

Рогатая огненная стрела пропорола безоблачное небо и вонзилась в белый ствол. Пламя охватило мертвую ель прежде, чем до земли долетел удар грома. Дерево полыхнуло, залив поляну странным, тревожным светом, и ему ответили четыре вспышки. Огонь с победным ржаньем взмыл вверх, молотя в воздухе огненными копытами. Четыре багровых жеребца, оторвавшись от воющих костров, бросились к четырем кобылам.

– Лэйе Астрапэ! Саидери!

Он не понимал, что прокричал светловолосый, и одновременно понимал. Откуда-то взялся Дракко. Несмотря на ночную скачку, конь был свеж и весел, Робер ухватился за растрепанную гриву и оказался в седле. Охотники один за другим вскакивали на коней. Стройный юноша, чем-то похожий на Ворона, поднес к губам янтарный рог, над поляной зазвенела странная песня, древняя и гордая, как сама ночь:

– Эгда ра Отония! Эгда ра Кэртиэн!

Конь предводителя сорвался с места, и невозможная кавалькада рванулась в сверкающую бездну. Робер обернулся, но не увидел ни пылающей ели, ни пегих тварей, ни пламенных жеребцов, только золотую вьюгу, частью которой стали они с Дракко.

Эпинэ был жив, свободен и пьян от жизни и свободы; пьян и счастлив, потому что эта скачка и была счастьем, невозможным, невероятным, неожиданным. В сумасшедшей ночи звенело «Лэвоэ… лэйе Астрапэ!», трубили рога, кричали ловчие птицы, торжествующе выл ветер, и с ним сливались волчьи голоса, оповещая мир о том, что пришла осень.

Золото листьев, золото пламени, золото оружия и конских тел, древняя песня и полет сквозь желтые звезды! Дракко несся бок о бок с предводителем, под ногами коней пела дорога, в лицо бил ветер… Они мчались, не разбирая дороги, лошади топтали осенние сокровища, перелетали через ручьи и реки, вновь скакали стынущей лунной тропой. Робер полной грудью вдыхал пахнущий холодом и опавшей листвой воздух, не загадывая о грядущем и почти ничего не помня, – только где-то на самом краю сознания билась тревога о Клементе, а вспыхивавшие то сбоку, то впереди искры казались глазами Лауренсии.

Мысли скользили, как паутинки, слишком легкие, чтобы причинить боль, и слишком заметные, чтобы забыть об осени, а охота мчалась по сжатым полям и ржавым перелескам. Вдали и сбоку мелькали огоньки, показалась и исчезла большая вода, в которой дрожала окруженная ледяным ореолом луна, а в небе смеялся ее двойник, за которым они и гнались. Сколько это продолжалось? Вряд ли долго, ведь даже лучшая лошадь не вынесет подобного бега, а Дракко и так досталось.

Скоро все кончится, и он проснется в чужом доме среди чужих людей. Только бы не забыть об этом полете, о том, как мчится навстречу земля, а с безоблачного неба бьют невозможные лиловые молнии. Иноходец не знал, откуда пришли его спутники и что ожидает его самого, но разве это важно, когда поет охотничий рог и ржут обгоняющие время кони… Вечно мчаться, не разбирая дороги, не ведать ни прошлого, ни будущего, а лишь бег, стремительный и неукротимый! Если и есть под этими звездами счастье, то это или любовь, или вечная погоня!

Он запомнит эту скачку, начавшуюся ужасом, перетекшим в дикую, неистовую радость, к которой примешивалась боль проигранной любви и последней утраты. Мэллит и Лауренсия, золото и зелень, чужое золото и ушедшая весна…

Кони мчались все тем же бешеным наметом, но небо неумолимо светлело, предвещая рассвет. Потускневшая луна давно скатилась за горизонт, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Сумрак над дальними холмами стал прозрачным, горизонт окрасился кровью, в полыхающем небе закружились птицы. Куда они скачут? Чем закончится этот бег? Рассветными Садами? Закатом? Почему утреннее пламя – благо и награда, а вечернее – кара за грехи, не все ли равно, в каком огне гореть?!

Впереди что-то замаячило. Башня! Та самая, из снов. Охота повернула прямо к ней. Значит, все-таки Закат, ну и пусть! Он не свернет, не отступится, не предаст своих спутников, они приняли его к себе, и теперь он их до последнего вздоха, до последней мысли.

Над острыми зубцами кружат черные птицы. Скоро он поднимется на верхнюю площадку, но кого он там встретит? Эгмонта? Адгемара? Рамиро-Предателя? Древних демонов? Самого Леворукого?

Дракко не выдержал гонки и начал отставать. Сначала незаметно, потом сильнее и сильнее. Страх грядущей потери вынудил Робера пришпорить коня. Дракко безропотно бросился вперед, это было преступлением: он и так бежал всю ночь; пусть это четырежды сон, подлость и во сне остается подлостью. А всадники мчались к башне, не замечая, что один из них отстает. Тогда Эпинэ закричал, но его не услышали, а если услышали, то не оглянулись.

Рассветный ветер взъерошил волосы предводителя, с его плеча сорвался и взмыл ввысь ловчий ястреб, смешавшись с кружащей в небе стаей. Теперь охота мчалась не по дороге, а по воздуху, поднимаясь выше и выше. Дальше гнаться за мечтой не имело смысла, Робер осадил жеребца, и в тот же миг люди и лошади рассыпались рыжими искрами… Нет, не искрами – стихающий на глазах ветер кружил пронизанные солнцем листья, заметая дорогу золотом и багрянцем, а впереди на пологом холме виднелся замок.

Светлые стены, шестнадцать башенок, разлапистый каштан у моста, каштан, на котором он так часто сидел в детстве… Старая Эпинэ! Лэйе Астрапэ, как?!

Робер опустил глаза и увидел измученного Дракко. Полумориск с трудом держался на ногах, у него не было сил даже застонать. Даже окажись все бредом, пусть даже предсмертным, издеваться над лошадью он не станет. Робер соскочил на землю и принялся торопливо обтирать взмокшего жеребца сухой травой, а перед глазами все еще мчались Осенние Всадники.

Дракко благодарно фыркнул, Робер обнял коня, вдыхая запах увядающей гербы[49]. Дальше он поведет Дракко в поводу. Пока они дойдут до ворот, конь остынет, его можно будет как следует обиходить… Обиходить коня и поднять на башне флаг. Наследник Повелителей Молний вернулся домой. Или умер, а за коваными воротами его ждут то ли Рассветные Сады, то ли закатное пламя. Дом… Он ведь может быть и наградой, и казнью…

Глава 8Талиг. Старая ЭпинэАлат. Сакаци

399 год К.С. 1-й день Осенних Скал

1

Заявись он в родимый замок ночью, решил бы, что его приняли за выходца. Во всяком случае, физиономия у старика Роже была, мягко говоря, странной.

– Роже, – Робер постарался не обращать внимания на побледневшее лицо, – не узнаешь?

– Сударь! – выдохнул бедняга. – Живой!

– Пока, – уточнил Иноходец. – Возьми Дракко.

– Хорош, – старик расплылся в восхищенной улыбке.

– Не то слово. Я успел?

– Сударь? – Роже выпучил и без того рачьи глаза.

– Как дед?

– Ой, – брови привратника подскочили до середины лба, – да ведь его почитай два месяца как схоронили.

Два месяца? Сколько же шло письмо?! И когда бы он добрался, если б не Золотая Ночь?

– Мать здорова?

– Маркиза-то? Как всегда… Сердце у нее слабое, а так ничего… С покойным герцогом они, уж вы простите, не ладили.

Раньше мать с дедом не ссорилась, Жозина вообще ни с кем не ссорилась.

– Сударь, – Роже выглядел смущенным, – просим прощения, вас видали? Ну, как вы в замок заезжали…

– Я сквозь стены ходить не обучен.

– Да я про Маранов этих, чтоб им лопнуть! Лучше б ехали вы, а? Я Демона заседлаю, ваш-то с ног валится. Этьен вас в надежное место проводит, а то как бы беды не вышло.

– Надоело мне бегать, – махнул рукой Робер.

Старик хотел возразить, но Иноходец быстро спросил о Демоне. Просто так, чтоб перебить разговор. Конь Мишеля, даже если жив, седьмой год таскает какого-нибудь «навозника», но в Эпине всегда были жеребец по кличке Демон и кобыла, которую звали Молния.

– Где, говорите? – переспросил старый плут. – Да вон он!

Робер ожидал увидеть какого-нибудь двухлетку, но Демон оказался тем самым! У Робера подкосились ноги, когда к нему потянулся игреневый красавец, вбирая ноздрями позабытый запах.

– Он молодец, – Роже с гордостью потрепал жеребца по холке. – А уж сынок у него – закачаешься!

Демон коротко заржал, изогнул шею колесом, и время повернуло назад. Сейчас скрипнет дверь, вбежит Мишель, засмеется, сунет любимцу лакомство…

– Как его нашли? – выдавил из себя Робер.

– Сынок барышни Арлетты привел. Тот, который генералом стал. Он и коней привел, и шпаги привез… Ворон велел. Он, хоть и тварь закатная, обычай понимает, не то что эти!

«Этими» могли быть только дядюшка Альбин с тетушкой Амалией, ну и пошли они к кошкам! Значит, Ворон вернул оружие погибших не только Окделлам. Агарисские сидельцы углядели бы в этом издевательство, но Роберу так не казалось. Иноходец вспомнил адуанскую палатку, синие прищуренные глаза, серебряную фляжку в длинных пальцах. «Если кто-то воображает себя барсом, а других – скотиной, рано или поздно он нарвется на охотника…» Дед вообразил и нарвался, погубив и сыновей, и внуков. Восстание было несусветной глупостью, теперь это ясно даже Клементу, верней, было бы ясно, не останься его крысейшество в Алатских горах…

– Робер, какая радость! – тетушка Амалия в ядовито-розовом плаще стояла у денника Дракко и улыбалась во весь рот, но радости в глазах у нее было не больше, чем у Матильды при виде Хогберда. – Мы так давно, так давно не виделись.

– Вы рано встали, тетя. – Робер отступил за спину Роже, дабы избежать родственного поцелуя. Надо же, а он забыл, как ненавидит Амалию. Стерва. Стерва, тля и зуда. Заела Альбина до полного отупения.

– Ты похудел, – сообщила тетка, – и очень, очень повзрослел. Создатель, у тебя седина. Откуда?

Седая прядка надо лбом осталась в память о суде Бакры, но говорить правду Иноходец не собирался. Та, впрочем, уже вовсю разглядывала Дракко.

– Какая чудесная лошадь. Это не линарец?

– Мориск.

Полумориск, но Колиньяры в лошадях понимают, как бакраны в арфах.

– Понимаю…

И про «понимаю» он тоже забыл. Рыцарский кодекс запрещает убивать женщин. Неужели, когда его принимали, в мире не было амалий? Жаль, Клемент далеко, самое бы время его выпустить.

– Какое странное клеймо, – палец с рубиновым кольцом почти ткнулся в плечо Дракко. Конь, хоть и был измотан до предела, мотнул головой и клацнул зубами. Умница! Но на золотистой шерсти и впрямь выделялся какой-то знак. Еще вчера его не было. Робер вгляделся и едва не грохнулся на пол. Во имя Астрапа, молния! Сестра той, что вместе с браслетом осталась у истинников.

– Ничего особенного, – Эпинэ старательно пожал плечами, – личное клеймо торговца.

– Понимаю… Но тебе надо отдохнуть, переодеться… Я прикажу приготовить твои комнаты.

Вообще-то герцогу Эпинэ надлежит жить в Южной башне, но не забираться же в апартаменты деда! Он там взвоет.

– Благодарю.

Противное словечко, только по-человечески говорить с Амалией он не может. Бедная Жозина, семь лет терпеть эту рожу! Робер потрепал Дракко по клейменому плечу. Тавро выглядело старым – еще одна небывальщина.

– Я пойду к матери.

– Понимаю…

Понимаешь? Да что ты, увези тебя пегая кобыла, можешь понимать?! Семь лет назад у маркизы Эр-При были муж и четверо сыновей. Вернулся один… Вернулся и не знает, что говорить. Лэйе Астрапэ, он вообще ничего не знает!

2

Замок дрых. Еще бы, столько вылакали! Другое дело, что начали за здравие, кончили за упокой. Матильда с тоской глянула в сереющее окошко. Голова была тяжелая, но спать не хотелось. Принцесса с грехом пополам поднялась и воровато глянула в сторону зеркала. Нет уж, в ее годы да после эдакой ночки на себя лучше не смотреть! Женщина медленно оделась, на ощупь пригладила волосы, хватила предусмотрительно припасенной касеры и спустилась во двор.

Вицу с Балажем давно унесли, у башни Матяша догорал последний костер, валялись пустые бочонки, перевернутые котлы, разбитые кружки, а по помосту для музыкантов скакала сорока, за которой наблюдала кухонная кошка. Соро́к Матильда терпеть не могла – сплетницы, воровки и вообще бабы! Принцесса завертела головой в поисках палки или камня, приметила откатившуюся в сторону кружку-шутиху, бросила в огонь, отошла. Кружка лопнула, выплюнув сноп оранжевых искр, сорока, издав возмущенный стрекот, убралась, кошка с укоризной глянула на испортившую охоту дуру и шмыгнула в подвал. Двор залила вязкая тошнотворная тишина. Вот и повеселились, твою кавалерию!

Делать было совершенно нечего, самым умным казалось вернуться в спальню, хватить чарку и уснуть, но Матильда побрела к хозяйственным дворам, где шевелились наиболее ретивые слуги. На душе было тошно. То ли от вчерашнего, то ли от того, что Робер уехал и один Леворукий знает, вернется ли. Что он там говорил про Альдо и про своих приятелей? Чтоб они его ждали? Внучек приедет, она из него вытрясет, куда это он наладился…

– Ах ты, старое брехло! Скот безрогий, в гробу я тебя видела, зенки твои бесстыжие…

Визгливый голос, без сомнения, принадлежал ключнице Шаре, а отчитывала она, разумеется, мужа. Надо полагать, за вчерашнее!

Матильда вслушалась. Ссоры между прислугой ее никогда не занимали, просто хотелось перебить пакостные мысли.

– Ну, чего уставился? – неистовствовала Шара. – Так я тебе и поверила!

– Говорю же, уехала она! – огрызнулся хриплый бас. Точно, Калман. – С гици уехала! Своими глазами видел!

– Сдурел, пень трухлявый? Как она могла уехать!

– А я говорю, уехала, – стоял на своем Калман. – Я еще из ума не выжил, не то что некоторые.

– А кто ж тогда в церкви лежит? Аполка?!

– Не, Аполка в церкви лежать не может…

Матильда наподдала ногой подвернувшееся ведро и шагнула вперед. Супруги прервали перебранку и уставились на хозяйку.

– Так кто уехал с гици? – в упор спросила Матильда.

– Вица, – пробормотал Калман. – Вот лопнуть мне на этом самом месте, Вица! Видел прям как вот ее, – конюх ткнул пальцем в Шару. – Живая, здоровая, только зареванная. С Балажем своим погавкалась.

– И Робер ее взял?

– Упросила она его. Барич спервоначалу не хотел, потом взял…

– А как же она назад вернулась?

– Так не возвращалась она, – выпалил Калман. – Солнце село, мост и подняли. Сами знаете, Золотая Ночка…

Да, в Золотую Ночь все за текучую воду, живой огонь да заговоренные травы прячутся. Не вернулся до заката, сиди за воротами до полуночи.

– Да врет он все, – сплюнула Шара. – Никуда она не ездила и ни с кем не ссорилась. Видела я ее, с подружками шушукалась, веселая… И то сказать, замуж брали!

И не кто-нибудь, а первый красавец Сакаци. Выходит, повариха права, а Калман просто хватил лишку?

– Калман, ты один их видел?

– Еще чего! – возмутился конюх. – Их и приворотник видал, и Янчи с Пиштой…

Хлопнула ближняя дверь, раздались шаги. Ласло Надь! Решение пришло само собой.

– Ласло!

– Да, гица. – Глаза доезжачего запали, щеки покрывала щетина. О том, на что походила она сама, Матильда почла за благо не думать.

– Калман видел, как Вица уезжала с Робером. – Матильда говорила, а Ласло слушал так, словно не они вчера едва не перешли грань между госпожой и слугой. – И другие видели.

– Святой Балинт! – широкие плечи вздрогнули. – Быть того не может!

– Не может, а было, – взъелся Калман. – Я еще из ума не выжил.

Ласло молчал, только на скулах перекатывались желваки.

– Ох, не к добру это, – завыла Шара, – как есть не к добру.

Надо думать… К добру люди не умирают и собаки не воют.

– Седлай коней, – рявкнула Матильда, – поднимай парней и свору возьми. Проедемся до Яблонь.

– Слушаю, гица.

Почему она вдруг вспомнила агарисское кладбище?! Не вспоминала, не вспоминала и вдруг вспомнила?

3

Мать молчала, только смотрела широко раскрытыми черными глазами. Надо было о чем-то говорить, но Робера хватило лишь на то, чтоб опуститься на колени.

– Зачем ты вернулся? – голос маркизы Эр-При звучал спокойно, но в глазах стояли слезы. Как же она изменилась… Это не старость, это что-то более страшное. В Агарисе, в резиденции Эсперадора, висит святая Валерия[50] работы Диамни Коро. У нее такой же взгляд.

– Я получил ваше письмо.

Он не может называть ее «матушка», как положено по этикету. В детстве, подражая отцу, они все называли ее Жозиной, и она поддерживала эту игру. Потом Жозину сменила «эрэа Жозефина», но как же невозможно давно это было…

– Мое письмо? – В провалившихся глазах застыло робкое удивление, словно она опасалась, что не расслышала. – Я давно не писала… Не знала куда…

Как же так? Это был ее почерк, ее печать, ее манера…

Робер вытащил смятый листок. Надо было взять и футляр, только он не подумал. Мать замерла, вглядываясь в темные строки. Бледное лицо, потухшие глаза, совершенно белые волосы. Когда они уезжали, у нее были черные косы.

– Это подделка. – Она утерла слезы. Алый платок с черно-белой каймой… Родовые цвета, он их почти забыл. – Тебе не следовало приезжать.

– Но я тут.

– Конечно, – маркиза Эр-При слабо улыбнулась. – Все Эпинэ – Иноходцы, как я могла забыть… Ты стал так похож на Арсена.

– Сын Эгмонта меня за него принял.

– Так похож, – то ли она не расслышала, то ли ей не было дела до наследника Окделлов. – Даже страшно… Мне показалось, но… из Рассвета не возвращаются.

И из Заката тоже. Смерть – это навсегда. Остальное, к счастью, проходит.

– Я… я не смогла вас остановить. – Прохладные пальцы коснулись его подбородка, заставляя поднять голову. Робер узнал это прикосновение и вздрогнул, лишь сейчас осознав, что он дома. – Должна была, но не смогла. Я слишком… слишком стала тенью Мориса. А Морис был тенью отца.

Грешно винить мертвых, но как я могу простить, Ро? Эр Гийом убил моих детей. И своих тоже. Эр Гийом, и никто другой… Мы жили под одной крышей, я и убийца. Ро, он так ничего и не понял, он ненавидел Олларов, Дорака, Алву, а я ненавидела его!..

Мать наконец заплакала, закрыв лицо руками. Так же безнадежно рыдала на залитом грязью берегу бирисская старуха. Ее детей тоже убили… Как легко проклинать нажавших на курок, как трудно признать, что виноват ты сам. Ты и твои близкие.

– Жозина, – Робер сам не понял, как с языка слетело детское прозвище. – Не надо, Жозина… Не надо!..

– Уезжай, – мать схватила его за руки, – немедленно уезжай! Я не дам убить еще и тебя.

Смерть не спрашивает разрешения. Варастийцы были готовы разодрать его на куски и разодрали бы, если б не Ворон и бакраны. Как часто ему казалось, что так было бы проще… Подонок, он совсем забыл о Жозине.

– Я уеду, – Робер вскочил и рывком обнял мать. Впервые в жизни. Раньше ее защищали отец, братья, теперь остался только он. – Уеду…

– Ночью, – маркиза уже справилась с собой. – Эти не должны знать, куда ты поедешь. Тебе надо в Ургот.

Робер был согласен на что угодно, но что он забыл в Урготе? Фома дохлых лошадей не скупает.

– Сядь, – мать указала на скамеечку у своих ног. Раньше это было место Мишеля. Из всех сыновей больше всех она любила Мишеля… И отец тоже, и слуги. Они с Арсеном и Сержем не ревновали – Мишеля нельзя было не любить, уж таким он уродился, но выжил Робер. Что поделать, лучшие выживают редко.

– Ты знаешь, – рука со вдовьим браслетом коснулась виска, – в юности я дружила с Арлеттой Рафиано. Нас было три подруги, три фрейлины ее величества Алисы… Мы всегда были вместе…

Это Робер помнил. Три фрейлины в одно лето вышли замуж за троих друзей по Лаик. Савиньяки с Ариго сразу пошли за победителями, Эпинэ повисли между молотом и наковальней, но дети подруг росли вместе… Врагами они стали потом. Глупо, вернее, было бы глупо, если б одни не топили других в крови. У Ренквахи Савиньяки были с Алвой, Эпинэ – с Окделлом… Робер заставил себя улыбнуться:

– Я помню графиню Савиньяк.

– Ли теперь маршал, – с каким-то удивлением произнесла мать. – Арлетта говорит, он лицом в отца, а головой в деда Рафиано. Его брат, тот Савиньяк во всем.

Близнецы Савиньяк… Робер лучше знал Эмиля, оба служили в одном полку, оба понимали в лошадях, на чем и сошлись, обоим не было дела до политики. Зато политике было дело до них. Из Эпинэ пришло письмо – вызов к больному деду. Дед был здоров, но в полк теньент Эпинэ больше не вернулся.

– Я служил с Эмилем, а Лионель был в столице.

Но несколько раз приезжал к брату. Один раз они отправились на разведку, хотя их никто не просил, и поймали дриксенского капитана. Второй раз забрались на постоялый двор и устроили потрясающую пьянку…

– Арлетта сейчас не в Савиньяке, а в Сэ… Думаю, по просьбе Ли. Он к ней приезжал, а потом Леттина была у меня. – Мать подняла ставшие сухими глаза. – Робер! Постарайся меня понять. Дело не во мне, я… я думала, ты тоже погиб. Вместе… вместе с отцом и братьями. И я не умерла. Не понимаю почему. Я живу без Мориса, без детей, в моем доме хозяйничают ызарги… Прости, я опять не о том. Неужели ты не видишь, что это бессмысленно?

Он видел, но все-таки спросил. Чтобы ей было легче.

– Что, Жозина?

– Эти ваши войны… Вам не победить.

Не победить. Это он понял окончательно и бесповоротно. Более того, он не хочет победы, только другой дороги у него нет. Эгмонт, отец, братья выбрали за него, а Матильда и Альдо протянули неудачнику руку. И еще неизвестно, кто держит крепче, мертвые или живые.

– На все воля Создателя.

Почему мы говорим о высшей воле, когда надо оправдать собственное безволие?

– Создатель не может хотеть, чтобы его дети убивали друг друга! – мать никогда так не кричала, она вообще никогда не кричала.

– Прости… Прости, что не обещаю уцелеть. Я постараюсь. Ради тебя, но я ничего не могу обещать. У меня есть сюзерен, и я теперь – Повелитель Молний.

– Ро… – она все понимает, но не может принять, – послушай. Дорак не хотел отдавать Эпинэ Альбину, этого никто не хочет. Кроме Колиньяров. Поезжай к Эмилю, он в Урготе с Вороном. Напишите оттуда Фердинанду, тебе позволят вернуться… Мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. Морис… Твой отец был для меня всем, он и дети. Семеро, Робер… Остался только ты… У меня должны быть внуки, Ро, и они должны жить здесь.

Глава 9Талиг. Старая ЭпинэАлат. Сакаци

399 год К.С. 1-й день Осенних Скал

1

Как заманчиво, спрятаться за Эмиля и, скажем прямо, за Ворона, отречься от прошлого, от друзей и вернуться в Талиг. Его и впрямь могут простить, и даже наверняка простят. Лионель пошел в дядюшку-экстерриора, слов на ветер не бросает. Дорак не хотел усиления Колиньяров? Похоже на то. А Ворон с Дораком всегда были заодно, не потому ли кэналлиец и выпустил пленника? Судьба как нанялась отводить от Робера Эпинэ гибель: Ренкваха, Сагранна, Агарис, Алати…

Говорят, Леворукий гонит от себя тех, кто не дорожит жизнью. Если так, Повелителю Молний грозит бессмертие. Свинья, он опять забыл о Жозине: чтобы она умерла спокойно, он обязан ее пережить. Хотя бы на день. Выходит, Ургот? А что сказать Альдо? Попросить подождать? Смешно, сюзерен взорвется и наделает глупостей. Его нельзя пускать в Гальтару и вообще оставлять без присмотра. Матильда ничего не знает, а Мэллит Альдо не указ. Тот, кто любит, не удержит равнодушного. Умереть с ним и за него – это да, но не остановить.

– Сударь, завтрак подан.

– Я сейчас, Мари.

Мари… Она постарела, как и мать. Надо спросить, куда делась Берта, наверное, вышла замуж. За Гастона или нет? Робер с робостью взялся за торжественно разложенную одежду, пахнущую лавандой и сундуком. Завтрак в тихом семейном кругу – он, мать и родичи… Твою кавалерию, как сказала бы Матильда.

Жозина младше алатки и тоже потеряла всех, кроме одного, но Матильда и смирение – вещи несовместные, а мать превратилась в тень. И она не жаждет мести, как надорская Мирабелла. Матери нужно, чтоб сын вернулся, женился и жил вместе с ней. Арлетта обещала помочь, значит, поможет, Рафиано никогда не бросались словами, так же как и Савиньяки. У него есть шанс вырваться из ловушки, в которую их всех загнал дед. Жозина права – хватит с Талига восстаний и гражданских войн, только как поставить в один денник двух морисков?

Даже если гоганы и «истинники» отступятся, Альдо с Диконом полезут в Гальтару, и один Леворукий знает, что они там раскопают. Если доберутся туда живыми, разумеется. А если «рыжие» и «серые» продолжат игру, польется кровь. Как в Варасте и Сагранне.

Куда ни кинь, везде клин, или это он не видит выхода, а Лионель найдет? От поездки в Урготеллу беды не будет. Нужно попробовать, хотя бы ради Дика и других мальчишек, которых швыряют в огонь собственные семьи. Если Раканы, Эпинэ и Окделлы пойдут на мировую, хогбердам с кавендишами конец. И войнам конец, по крайней мере внутренним, а с Гайифой и Дриксен Ворон справится.

– Ро, что с тобой? – мать, и когда только вошла, попыталась улыбнуться, но к исхудавшему лицу намертво прилипла тревога.

– Я поеду в Ургот, Жозина, – твердо сказал Робер, – и попробую договориться. Эмиль был моим другом, а с Алвой мы… встречались. Он не так уж и страшен.

– Слава Создателю, – она по-детски шмыгнула носом. – Прости… Я все время плачу… Раньше этого не было.

Раньше они скрывали от Жозины все, что могло ее расстроить, потом стена в одночасье рухнула, и она осталась одна на восьми ветрах. Вдова и мать мертвых сыновей… Мэллит тоже одна, Жозина бы ее не обидела.

– Идем завтракать, – Робер учтиво предложил матери руку и раздвинул губы в улыбке: – Я постараюсь никого не убить. Даже Амалию.

– Я ее боюсь, – призналась маркиза Эр-При. – Ты не представляешь, как она хочет заполучить Эпинэ. Для Жюстена.

– Пустое, – Робер как мог беззаботно отмахнулся. – Я поеду не к границе, а в Сэ. Пускай ищут.

– Правильно, – мать сжала его пальцы. – Арлетта что-нибудь придумает. Она тоже говорит, что герцог Алва не сделает нам дурного.

– Госпожа Амалия просили передать, – молоденькая служанка присела в низком реверансе, – они беспокоятся. Мясо может…

– О да, – перебил внезапно развеселившийся Иноходец, – бросать мясо на произвол судьбы – преступление. Мы уже идем.

2

Собаки поджимали хвосты и жались к храпящим лошадям. Они не желали идти ни к Яблоням, ни к Белой Ели. Враз покрывшиеся пеной кони тоже упирались. Матильда до боли сжала хлыст, хмуро оглядела примолкших алатов и спрыгнула на землю.

– Только не говори, что дело плохо, сама вижу.

– Хозяйка, – Ласло последовал ее примеру, и на том спасибо, хотя кому и лезть в Закат, если не им? У доезжачего брат умер, у гици гость пропал. – Не пойдут они.

– Вижу. Мы не лошади. Мы пойдем.

– До Яблонь же хорн восемь, – не понял доезжачий.

– Зато до Белой Ели близко, а мерзость эта то ли от Ели к Яблоням гуляла, то ли наоборот. В Сакаци она не совалась.

– Точно, – хмуро кивнул Ласло Надь. – До поворота чисто было. Только пусть гица в седле обождет. Я сам посмотрю.

Сам он! Так она его и отпустит.

– Тебя не спрашивают, – Матильда сунула поводья в руки Гергё. – Идем, пока не полило.

– Выждать бы, – подал голос конопатый выжлятник. – Пусть дождик погань смоет.

– Погань смоет, следы тоже! – прикрикнул Ласло. – Ждите. Если не вернемся, до дождя туда не суйтесь.

Псари смущенно закивали. И рады, что их к Аполке в пасть не тащат, и стыдно, что рады. В Черной Алати хлебом не корми, дай про нечисть потрепаться, а тут готовая сказка. Золотая Ночь, двое влюбленных… Красивая пара была. Что же с ними случилось? Отравили? Чем? Таких ядов даже в Агарисе не сыщешь!

Ласло плюнул через плечо и свернул к Белой Ели, Матильда двинулась следом. Тропа как тропа, только странно, что никаких следов, будто и не ездил никто. И на дороге ничего, а земля сырая: заяц проскакал бы, и то заметно бы было. И как тихо!

Справа и слева чернели облепленные ядовитыми ягодами кусты, за ними торчали пожелтевшие в одну ночь лиственницы. Мертвая хвоя, черные ветки, серые тучи, за которыми то ли есть небо, то ли нет. Сейчас полдень или что-то вроде того, а кажется, вечер. Хоть бы ветер поднялся, все легче было бы.

– Не ехал тут никто, – подал голос Ласло. – То есть никто живой… Упыри, они следов не оставляют.

Матильда промолчала. Чего спорить? Следов и правда нет, но их и на большой дороге не видно. До развилки есть, а дальше как слизало. Ничего они не найдут, ничего и никого, хорошо, если сами живыми выберутся. Надо вернуться, дождаться дождя и ехать в Яблони. Если Робер там был, его запомнили, а к Белой Ели его занести никак не могло…

– Леворукий и все кошки евоные, то ж торба!

Застрявшую в кустах сумку принцесса узнала сразу. В ней Робер возил Клемента, он не мог ее потерять. Если был жив, конечно! Матильда сунулась было вперед, но Ласло уже выпутывал добычу из густых колючих веток. Вдовица выхватила у доезжачего сумку, словно в ней скрывалась талигойская корона, хотя корона ей была и даром не нужна.

Торба была завязана, а пряжки, которыми она крепилась к седлу, расстегнуты. Внутри что-то задергалось. У Матильды затряслись руки, но ей все же удалось открыть сумку, и его крысейшество вырвался на свободу. Крыс был встрепан и зол, шерсть свалялась, он мигом взобрался на плечо Матильды и зашипел.

– Они были здесь, – сообщила вдовица то ли Ласло, то ли самой себе. – За ними кто-то гнался, и Робер выбросил сумку.

– Аполка за ними гналась, – пробурчал Ласло. – Она и есть, подлюка, никак не уймется. К Белой Ели загнала, там и найдем гици, упокой Создатель его душу.

– Не каркай! – рявкнула Матильда. Доезжачий пожал плечами и быстро пошел вперед, принцесса с Клементом на плече заторопилась следом. Его крысейшество молчал, то ли впереди не было ничего страшного, то ли…

– Гица, – Ласло обернулся, – а крыса эта, она в порядке?

– Клемент это, – отрезала принцесса, – не трясись, не заяц.

– Ох, хозяйка, с тобой хоть на медведя, хоть на войну!

Вот-вот, вчера того лучше, чуть в постель не забрались. И забрались бы, если б не Балаж с Вицей. Кто же увязался за Робером и что здесь стряслось?

Ласло остановился так резко, что Матильда врезалась в пахнущую дымом и мокрой кожей куртку. Нет, того, чего вдова боялась увидеть, на поляне не было. Только полегшая трава и обгорелый пень посередине. Белой Ели, которой в Сакаци веками пугали детей, больше не существовало. Матильда сама не поняла, как вцепилась в плечо Ласло Надя. Вдовствующая принцесса и доезжачий долго смотрели на черный обломок, потом на дальнем краю поляны дрогнула ветка. Что-то живое. Белка? Дятел? Матильда оторвалась от твердого мужского плеча и зачем-то пошла к тому, что когда-то было Белой Елью. Что здесь случилось? Куда делся Робер, если он, конечно, сюда добрался? Клемент на плече жалобно пискнул. Матильда стащила его крысейшество с облюбованного им места и сунула за пазуху. Она заботилась не о крысе, о себе.

Глаза принцессы шарили по бурой траве в надежде найти хоть что-то: перчатку, подкову, пряжку, кольцо, – не было ничего. Матильда коснулась почерневшей древесины – казавшийся целым пень осел и рассыпался на множество черно-серых кусков и кусочков.

Ласло встретил ее возвращение угрюмым взглядом.

– Пошли назад, – Матильда старалась выглядеть уверенно. – Тут больше делать нечего.

– А дальше-то куда?

– В Яблони. Робер должен быть там. – Принцесса сама не верила в то, что говорила, но пока она не увидит тело, она будет искать.

– Ох, гица, все одно не жилец он теперь, – нахмурился доезжачий. – Коли Аполка на кого глаз положит, пиши пропало. Достанет, как пить дать достанет!

– Помолчи, твою кавалерию! – Еще немного, и Матильда бы его ударила.

3

Мать указала глазами на место во главе стола, и Робер кивнул, хотя похожее на трон дедово кресло не вдохновляло. Оно не могло достаться третьему сыну наследника, но досталось. Иноходец подвел мать к ее месту и, стараясь казаться невозмутимым, взгромоздился на украшенного гербом и герцогской короной монстра. Впрочем, определенное преимущество в этом было – Робер видел всех собравшихся за столом, другое дело, что, кроме тетушки с дядюшкой да толстяка-лекаря и его худосочной жены, новый Повелитель Молний не знал никого.

Рядом с матерью хмурился крепыш лет тридцати с некрасивым, но славным лицом. Красный камзол военного покроя, черно-белая оторочка, на плече – герб Эпинэ. Надо полагать, капитан гарнизона. Тогда рядом – его помощники, а вот мэтра Октавиуса Робер помнил. Почтенный доктор за время разлуки еще сильней растолстел, но в целом изменился мало. Напротив расположился олларианский священник. Судя по тому, что клирик предпочел Жозине общество угрюмого носатого юнца, святой отец на стороне Колиньяров. Что ж, разумно. Напоследок Иноходец оглядел «кузин» и «кузенов», в очередной раз позабыв, троюродные они ему или четвероюродные, хотя какая разница?

Кравчий в траурном платье наполнил кубки и почтительно замер у двери. Чего все ждут? Ах да, он – глава дома, ему и говорить. Робер поднялся. Противно скрипнуло старое кресло, словно напоминая о семейном долге.

– Создатель, храни Эпинэ!

Вино, на вкус Робера, было слишком сладким, хоть и хорошим. Сколько ему лет? Кого из Повелителей Молний застала эта лоза?

Слуги понесли блюда. Люди менялись, обычаи – нет. Мать вздрогнула и отвела взгляд, но Робер понял: Жозина за него боится. Ерунда, как бы Амалия ни хотела усадить в это дурацкое кресло своего Альбина, она не станет травить вернувшегося наследника в первый же день. Мать виновато улыбнулась, Эпинэ повернулся к предполагаемому капитану:

– Сударь, прошу вас назваться и представить своих офицеров.

Молодой человек встал. Он был невысок, но, кажется, силен и ловок.

– Никола Карваль. Исполняю обязанности капитана гарнизона Старой Эпинэ. Разрешите представить: первый теньент Леон Дюварри.

Стройный блондин лет двадцати пяти вскочил, уронив салфетку. Дюварри…

– Вы племянник Ноэля Гайяра?

– Да, Монсеньор. Окончил Лаик. Служил в Тронко.

И оказался в Эпинэ. Можно не спрашивать когда. Три года назад из армии без объяснений выставили сотни полторы офицеров. Дорак заподозрил заговор, и, похоже, основания у него имелись.

– Рад познакомиться, теньент.

Сидевший рядом с Дюварри рыжеволосый парень неторопливо поднялся, не дожидаясь приглашения.

– Рауль Левфож – второй теньент гарнизона Эпинэ. Счастлив приветствовать Монсеньора.

– К несчастью, Жюстен выехал по неотложному делу, – совершенно не к месту встрял дядюшка, – но он к ужину вернется.

Жюстен? Ах да, наследник Альбина. Робер не был уверен, что встречал его раньше, хотя это не имеет никакого значения. Пятнадцатилетний подросток совсем не то, что двадцатидвухлетний кавалер.

– Но зато мы с гордостью представим дорогому Роберу нашу Ивонн, – запела Амалия. Девушка с замысловатой прической торопливо опустила глаза. Она была очаровательна, Амалии и Альбину было чем гордиться.

Сестру Ивонн звали Камилла, она обещала стать хорошенькой, но пока мешали прыщи на лбу и подбородке. Робер сказал какую-то любезную чушь и торопливо заговорил с кузенами, каковых за столом обнаружилось двое. Еще двое до взрослого стола не доросли, а неоднократно поминаемого Жюстена куда-то унесло.

– Кузен Робер, вы столько повидали, не то что мы, жалкие провинциалы, – Ивонн улыбнулась и тут же утратила половину очарования. Улыбка не была живой, она крепилась к лицу, как брошка к платью. Слова тоже были сшиты в глупые затасканные фразы. Вот оно, хорошее воспитание – убить себя и напялить на труп маску, похожую на сотни других.

– Кузина, – ради матери он будет вежлив с этой курочкой, – вы себя недооцениваете. Вы не жалкая провинциалка, вы самая очаровательная девица Эпинэ.

Или не самая. Какое это имеет значение? Мэллит далеко, а Повелитель Молний должен жениться. И он женится. На ком угодно, но не на этой красавице с заученными жестами и глупым голоском.

Глава 10Талиг. Старая Эпинэ

399 год К.С. 1-й день Осенних Скал

1

Построивший новую резиденцию маршал Рене исходил из того, что врагов в Старой Эпинэ нет и быть не может, а от воров уберегут обычные стены, кованые ворота и привезенные из Торки овчарки. Их потомки и сейчас охраняли обиталище Повелителей Молний, но из нынешней своры Робера признали только Грэтье и Конди. Пара псов, Демон, десятка полтора слуг да старик-врач с женой – вот и все, что уцелело от прежнего дома. Не считая стен и деревьев, разумеется. Новое вино в старой бутылке…

Замок можно было и не осматривать, по крайней мере не осматривать немедленно. Возбуждение схлынуло вместе с данным матери обещанием. Больше всего Роберу хотелось выспаться, тем более ночью ждала дорога, но нельзя было обижать сначала родичей, потом слуг и, наконец, Карваля с его смехотворным гарнизончиком.

Когда-то в Старой Эпинэ была вполне приличная дружина, после восстания Эгмонта деду оставили полсотни охранников и троих офицеров. Унижало не то, что в Олларии решали, сколько мушкетеров и пикинеров дозволено иметь Повелителям Молний, а жадность, с которой дед вцепился в оставленный ему жалкий огрызок. Карваль, впрочем, относился к своим призрачным обязанностям серьезно, он вообще был ужасно серьезен. Молодой человек решил продемонстрировать свои достижения, и Роберу не оставалось ничего другого, как хвалить и благодарить. Зачем обижать хорошего парня?

Иноходец честно осмотрел четыре мортирки, оказавшиеся в полном порядке. Оказалось, что стрелки знают, с какой стороны заряжаются мушкеты, а пикинеры лихо управляются с набитыми соломой чучелами. Никола и его помощники сияли, и, разумеется, герцог не мог не пригласить офицеров в Арсенальную башню выпить вина.

Поговорили о бордонской и варастийской кампаниях, октавианском бунте и смерти Дорака, помянули деда, обсудили погоду и дела на конюшнях. Наконец вояки поднялись, но Иноходец рано обрадовался. Дюварри и Левфож честно ушли, но Никола попросил разрешения задержаться. По многозначительному лицу капитана было очевидно, что речь пойдет или о Маранах, или о свободе Талигойи. Что ж, один раз этого не избежать: дед подзуживал всех, до кого мог дотянуться, а тетка Амалия склоняла к бунту одним своим видом. Теперь придется объяснять, что лаять, сидя на цепи, глупо, а грызть железо и того глупее.

Повелитель Молний указал на обитые алым бархатом кресла у окна, с трудом сдержал накатившую зевоту и обреченно спросил:

– Капитан, вы хотите сказать что-то важное?

– Монсеньор, гарнизон Эпинэ счастлив, что вы вернулись. Теперь мы победим!

Ну и логика, не хуже чем у достославных, но гоганы хотя бы торговать умеют. Иноходец с тоской взглянул на исполненное уверенности круглое лицо.

– Победим? – только бы не уснуть посреди неизбежной речи. – Кого вы имеете в виду?

– Олларов, – отрезал Карваль. – Мы готовы. Ждали только вас, но не надеялись, что вы приедете так быстро.

– Меня?! – Вот теперь Робер не только проснулся, но и обалдел. – Так это вам я обязан приглашением? Вам не кажется, что подделывать чужие письма недостойно, особенно если это письмо матери к сыну?

– Монсеньор, – бедняга капитан изрядно побледнел. – Это не так! Мы б никогда не осмелились!.. Я…

– Хорошо. – В любом случае с письмом следует разобраться, и чем скорее, тем лучше. – О чем вы мне писали, если писали, кто повез письмо, когда это было?

И так почти сросшиеся брови Никола превратились в сплошную черту.

– За неделю до кончины Монсеньора. Письмо я помню. Не наизусть, конечно, но помню. Я сам его писал под диктовку.

– Чего хотел дед?

Крепыш в красном сжал и разжал кулаки, особой сообразительностью он явно не страдал.

– Говорите. Я приказываю.

– Монсеньор… покойный герцог был человеком резким.

– Я знаю. – Еще бы он не знал. Резкий – самое малое и самое лестное, что было можно сказать про Анри-Гийома Эпинэ. – Оставьте извинения, капитан. Письмо пропало, но я должен знать его содержание. И не пытайтесь ничего смягчить. Вы поняли?

– Да, Монсеньор! – Карваль посмотрел сюзерену в глаза: – Его светлость писал, что вы – его последний внук и долг повелевает вам поднять знамя Эпинэ и очистить свой дом от олларского мусора. Он приказывал вам немедленно вернуться. Его светлость надеялся дожить до того дня, когда вы швырнете к его ногам черно-белые тряпки. А если бы вы отказались приехать и остались, простите, под чужой юбкой, его светлость бы вас проклял.

Подробности гонец должен был передать на словах. Его светлость перечел письмо, я его запечатал и вызвал гонца. Моего брата. Его светлость пожелал сам дать ему наставления.

– Я не видел вашего брата.

– Монсеньор, Аннибал не подменял письма!

– Это не имеет значения, – Робер глянул на помертвевшее лицо. Только б неизвестный Аннибал не оказался его единственным родичем. – Скорее всего мы разминулись. Вы искали меня в Агарисе?

– Да, Монсеньор.

– Я был в Алате. Надо полагать, ваше письмо просто опоздало и не имеет никакого отношения к подделке.

А кто имеет? Это не мать, не дед и никто из Маранов. Им приезд наследника нужен меньше всех. Однако неизвестный прекрасно осведомлен и о делах в Эпинэ, и о семье Повелителей Молний. И у него есть или был доступ к отцовской печати.

– Монсеньор, позвольте вас заверить…

– Прекратите, капитан. Не будем гадать, откуда взялась фальшивка. Что должен был передать ваш брат на словах?

– Монсеньор! – в глазах Карваля вновь засиял фанатичный огонь, и Робер поежился. – Эпинэ не вотчина Олларов, у нас есть свой сюзерен, и у нас есть своя гордость. Мы освободили бы Талигойю, если б не тупость северян, но пора сбросить этот камень с нашей шеи. Эпинэ проживет и без них!

О великой Эпинэ Робер уже слышал. От кого-то из агарисских сидельцев… Или речь шла не о великой Эпинэ, а о великой Придде? Хотя, по большому счету, великой может стать только Кэналлоа, выбор у остальных провинций невелик: или держись Талига, или отправляйся в брюхо кому-то из соседей.

Только сейчас нет даже такого выбора. «Великая Эпинэ» просуществует ровно до подхода Южной армии и вкусит любовь по-имперски. Но не от Дивина, а от Ворона, хотя попробуй втолковать это инсургенту с горящим взором.

– Вы намерены отложиться от Талига?

– И мы отложимся. Монсеньор, все готово, мы ждали только вас.

Это он уже слышал. Если дед и впрямь собирался отложиться от Талига, те, кто навязал ему опекунов, правы. В здравом уме и твердой памяти такого не придумаешь!

– Капитан, – Робер старался говорить спокойно и понятно, – восстание обречено. У Эгмонта Окделла было намного больше сил, чем сможем собрать мы.

– Окделлы никогда не были полководцами, Монсеньор, а в вас течет кровь маршалов.

И все эти маршалы служили Талигу, а дед и отец маршалами не стали. Ни по званию, ни по талантам. Сейчас в Талиге настоящих полководцев двое: Алва и фок Варзов. Хотя, может быть, он несправедлив к Савиньякам и Рудольфу Ноймаринену.

– Монсеньор, мы не сомневаемся в вашей шпаге, а вы не сомневайтесь в нашей верности!

– Господин Карваль, – только бы не сорваться. Во имя Астрапа, нужно удержать этих коней, иначе тут будет вторая Ренкваха. – Мое имя не Шарль и не Рене, и у нас нет ни армии, ни оружия, ни фуража.

– У вас есть армия, – в голосе Никола послышалось торжество, – мы готовились все эти годы. Ваш дед был великим человеком. Он понял, что нельзя освободить всю страну и что страна эта недостойна свободы. Эпинэ отдала делу спасения Талигойи лучшее, что у нее было. Мы ничего не должны ни Окделлам, ни Приддам, пора подумать о себе! Монсеньор, пришло наше время. Дорак мертв, в Олларии заправляют Манрики и Колиньяры. Ворон и Эмиль Савиньяк в Урготе, фок Варзов и Лионель Савиньяк на севере. В распоряжении губернатора только обленившиеся гарнизоны. Горожане и крестьяне недовольны тем, что Оллары утроили налог. В Эр-При и Риенне ждут нашего сигнала. Мы восстанем…

– …и будем разгромлены!

– Нет, потому что в Урготе дожди. Южная армия не сможет переправиться через Кайн, а Северная – слишком далеко. Против нас будут только драгуны и сборщики налогов. Гарнизонам хватит дел в городах, там тоже есть наши люди.

– Не стоит… – начал было Иноходец и замолчал. Никола явно повторял чужие слова, и слова эти слишком напоминали рассуждения Хогберда о Варасте, чтобы от них можно было отмахнуться. – Говорите, капитан.

– Мы обратимся к Святому Престолу, – жизнерадостно сообщил коротышка, – и к странам Золотого договора с жалобой на Олларов, обложивших нас непосильным налогом. Мы потребуем признать Эпинэ суверенным государством по тем же причинам и на тех же правах, что и Алат, а если…

– Не так быстро. Сначала ответьте, вы это сами придумали?

– Это то, что мой брат должен был передать вам на словах.

Поехал бы он, получив настоящее письмо? Может, и поехал, но поднимать бунт не стал бы. И сейчас не станет. Лучше таскать на себе проклятье свихнувшегося старика, чем угробить тысячи людей и проклясть себя самому.

Если бы дед не умер, его следовало убить, чтобы Кайн не превратился в Биру… Чудовищно… Даже по сравнению с варастийской авантюрой! Восставших кроликов затопчут и не заметят, не осенью, так весной. Отсюда даже к границе не пробиться. Вернее, пробиться-то можно… Чтобы налететь на Южную армию. Алва найдет, где встретить бунтовщиков, а уповать после Сагранны на Золотой договор и вовсе самоубийство.

После Сагранны… Вот и ответ. Дивину нужно отвлечь Ворона от Бордона, а может, и от своих границ, и «павлины» швыряют в топку все, что горит. А Старая Эпинэ по милости Колиньяров и деда вот-вот вспыхнет.

Как эти дурни не понимают, во что их втягивают?! Лэйе Астрапэ, как?! Зато теперь прояснилось с письмом – Гайифа постаралась. Для полного парада восстанию требуется вождь. Ошалевшим юнцам и недовыбитым в Ренквахе упрямцам нужно складывать головы за кого-то, а не просто так. Глупые головы, отчаянные и глупые.

– Никола, у вас есть воинский опыт?

– Я служил в Южной армии под началом маршала Ариго, – отчеканил капитан, – и был уволен вместе с другими офицерами. Моя семья всегда была верна дому Эпинэ. Его светлость пригласил меня возглавить гарнизон Эпинэ, и я согласился.

Никола Карваль пороху не нюхал, а последнее время и вовсе кузнечиков гонял, вот и стал великим стратегом. Чем меньше знаешь, тем все кажется проще. Этих обормотов нужно удержать, пока они не завели себе вожака, который потащит всех на убой! Нужно добраться до той дряни, которая заморочила голову деду. И вот с этой-то дряни он и спросит и за Эпинэ, и за Варасту, а потом… Что ж, пусть записывают в предатели.

– Капитан Карваль, – обманывать тех, кто тебе верит, тошно, но идти у них на поводу – преступление, – когда и где я могу встретиться с вашими единомышленниками?

– Я взял смелость сообщить о вашем возвращении самым надежным. Они, в свою очередь, оповестят тех, в ком не сомневаются, и будут ждать знака.

Быстро! Никаких сомнений, сплошные действия… Что ж, герцог, пришла пора расплачиваться за прошлогоднюю авантюру и сохраненную жизнь. Честь ты потеряешь, это точно, но долги надо отдавать. Даже если понадобится кого-то посадить под замок, а кого-то пристрелить… Он будет сдерживать коней, сколько сможет, а графиня Савиньяк даст знать сыну, чтобы не сказать Ворону.

2

– Ро!..

Мать возникла словно из воздуха. Робер не сразу вспомнил про потайную дверцу. Жозина судорожно дышала и не могла произнести ни слова. Робер бросился к ней, но та предостерегающе вскинула руку:

– Беги!

– Что случилось?

– Драгуны… Они все знают… Кто-то донес.

Никола схватился за шпагу. Еще чего не хватало!

– Спокойно, капитан!

– Монсеньор, мы вас защитим!

– Спокойно!

– Беги! – мать рванула цепочку с эсперой, ее губы посинели. Жозина замахала руками, указывая на потайную дверцу, и пошатнулась. Робер все-таки опередил Никола, подхватив падающее тело.

– Во имя Астрапа, за врачом!

– Нет, – она пыталась его оттолкнуть. – Беги… Ро…

– Врача! – проорал Робер, лихорадочно оглядываясь в поисках хоть какого-то ложа, но Арсенальную строили не для любовных утех. Жозина все еще пыталась оттолкнуть не желавшего удирать сына, в ставших огромными глазах бились боль и ужас. Если бы тут был достославный! Гоганы – лучшие в мире врачи, гоганы и мориски…

– Монсеньор, вам нужно бежать, я позабочусь о…

– Приведи Октавиуса!

Проклятый дурак, проклятый толстокожий дурак!

Карваль наконец соизволил шагнуть за порог, но тут же подался назад, и в комнату вступил высокий худощавый блондин, за спиной которого блестели каски. Прошло больше семи лет, но Робер узнал бывшего однокорытника Мишеля с первого взгляда. Барон Ойген Райнштайнер отличался весьма приметной внешностью.

– Господин герцог! – Холодные голубые глаза остановились на запрокинутом посиневшем лице. – Сударыня!..

– Барон, – со спокойным отчаяньем произнес Иноходец, – соизвольте позвать врача, а я в вашем распоряжении.

3

Робер сидел в кресле, а драгуны Райнштайнера выламывали дверь, чтобы пронести Жозину. Сам Эпинэ никогда бы до подобного не додумался, но Ойген был знаменит своей дотошностью и пристрастием к целесообразности. Если больную нужно нести на носилках, а носилки не проходят в дверь, долой дверь. Если исполнению поручения мешает лошадь или человек, долой лошадь или человека. Райнштайнера никто бы не назвал злым, разве можно назвать злым мушкет или топор, но и разговаривать с ним – все равно что разговаривать с мушкетом.

– Роб… Простите, ваша светлость, я сделаю все возможное, – руки Октавиуса дрожали, – у эрэа больное сердце… Ей нельзя подниматься по лестницам и…

И волноваться. Если Жозина умрет, то по милости собственного сына, который сперва свалился как снег на голову, а потом попался. Кто-то донес… Бедный Карваль, он утверждал, что Эпинэ исполнена верности. Вот и ответ. Всегда найдется кто-то, кто станет играть на врагов, и неважно почему. Важно, что будет война.

– Монсеньор… Я могу дать вам успокоительное.

– Не надо, Октавиус.

– Герцог Эпинэ не нуждается в лекарствах, – Райнштайнер положил конец дурацкому разговору, и слава Создателю. – Что маркиза Эр-При?

– Я не могу ни за что ручаться.

– Ваш долг – сделать все возможное.

В воздухе плавала известковая пыль, с лестницы тянуло холодом. Драгуны покончили с дверью и взялись за носилки. Октавиус что-то забормотал и покатился следом. Мимо Робера проплыл заострившийся профиль Жозины, она лежала с закрытыми глазами. Он видит ее в последний раз? Видимо, так и есть…

– Я сожалею, герцог, – таким же тоном Райнштайнер мог заметить, что идет дождь, – мы в одинаковом положении. Моя мать тоже очень нездорова, и я ее последний живой сын.

– Вы исполняете свой долг, барон.

– Но я в щекотливом положении, – в больших голубых глазах мелькнуло нечто трудноуловимое. – С одной стороны, я нахожусь в вашем доме и являюсь вашим гостем. С другой стороны, я, исполняя свой долг, вынужден вас арестовать.

– Логики учат, что некоторые задачи не имеют общего решения, а лишь частное, – пожал плечами Робер. – Сейчас хозяином положения являетесь вы. Будем исходить из этого.

– Вы сняли камень с моей души, – совершенно серьезно произнес бергер. – Ваша матушка нуждается не в вас, а в умелом враче и милости Создателя. Я же на правах хозяина приглашаю вас поужинать. Оставаться здесь неразумно.

Все-таки хорошо, что его взял Райнштайнер, а не какой-нибудь жаждущий выслужиться ублюдок. Бергер лишь исполняет то, что ему велит присяга. Не будет ни издевательств, ни заигрываний, ни попыток обращения в свою веру.

Они молча перебрались в дедов кабинет. Угрюмый лакей принес корзину с запыленными бутылками, но Ойген покачал головой и послал драгуна за своей флягой. У другого это выглядело бы оскорблением, у Райнштайнера – обычной предосторожностью.

– Герцог, – бергер на треть наполнил стаканы чем-то темным и пахнущим горечью, – эта комната прослушиваема?

– Насколько мне известно, нет.

– В таком случае прошу, – Райнштайнер указал на стол, заставленный холодными закусками. – Я налил нам настойку темной полыни. В Бергмарк это весьма любимый напиток. В малых количествах он благотворно действует и на желудок, и на голову.

– В таком случае его следует пить всем, – не выдержал Робер. – Наши головы нужно лечить, и немедленно.

– Не могу не согласиться, – медленно произнес барон. – Должен вам заметить, Эпинэ, вы не могли выбрать худшего времени, чтобы вернуться.

– Не вы первый мне об этом говорите, – усмехнулся Робер, поднимая стакан.

– Я должен увезти вас из Эпинэ как можно быстрее, – сообщил барон, умело разрезая оленину. – Глупость, благородство и золото способны творить чудеса даже по отдельности, но когда они объединяются, мир оказывается на краю.

– Я не совсем вас понимаю.

– Готов пояснить. Глупость Манриков, благородство таких, как вы, и гайифское золото могут породить зверя, который пожрет многих и многих, хотя вы, без сомнения, не разделяете моего мнения.

«Без сомнения»… Это Райнштайнеры живут без сомнений. Ненависть бергеров к Гаунау и Дриксен – залог их верности Олларам. Альдо тоже не сомневается, и дед не сомневался, а Эгмонт? Он сделал, что от него требовали, но ни веры в победу, ни уверенности в своей правоте у бедолаги не было. А ведь Эгмонт не жил в Агарисе и не воевал в Сагранне…

– Я понимаю, что вы не имеете особого желания говорить, – Ойген Райнштайнер отхлебнул своей настойки, – тогда буду говорить я. Я хочу, чтобы вы понимали мою позицию.

Бергер уставился на Робера, и тот устало кивнул. Пусть говорит о чем хочет.

– Я видел прошлой зимой генерала Вейзеля, он состоит в родстве с моей матерью, урожденной фок Ротшпейер. Господин генерал любезно рассказал мне о кагетской военной кампании. Это было произведение искусства.

С точки зрения Райнштайнера, безусловно, но Робер никогда не забудет заляпанную грязью глыбу и торчащие из-под нее женские ноги, лохмотья и цепь. «Шил, шил шила, киска крыску задушила…»

– Я преклоняюсь перед военным гением маршала Алвы, – сообщил барон Райнштайнер, – но я не доверяю тому, что он говорит. Рокэ Алва обманывает всех. И тех, кто ищет в нем все известные церкви грехи и пороки, и тех, кто на него молится. Первый маршал Талига совершенно вменяем и ничего не делает зря. Он отпустил вас, вызвав тем самым цепь событий. Одно из них – ваше возвращение в неблагонадежную провинцию.

– Вы можете мне не верить, барон, но я не сторонник восстания.

– Отчего же? – Какие у Ойгена холодные глаза, еще холодней, чем у Приддов. – Я готов поверить, что вы не имеете дурных намерений, но ваше присутствие в Эпинэ весьма нежелательно. Более того, хотите вы или нет, вы подталкиваете противников его величества к действиям.

Барон прав: он заложник покойного деда, потому его и выманили в Талиг.

– Я был вызван подложным письмом.

Зачем он это сказал? Это похоже на попытку оправдаться, но ему оправдания не нужны, да и не помогут они. Робер Эпинэ – мятежник, скрывающийся от правосудия, да и обвинения, выдвинутые Адгемаром, никто не отменял.

– Насколько я понял, вы приехали утром? – Ойген был по-прежнему невозмутим. – Ваше здоровье, герцог.

– Вы полагаете, оно мне понадобится?

– Есть вещи, которые нужны всем и всегда. Я был бы благодарен вам за рассказ о том, как вы оказались в Эпинэ. Насколько я понял, вы прибыли один.

Попробовать соврать, чтоб ему поверили, или сказать правду, чтоб не поверили наверняка?

– Я выехал в… – Как же в Бергмарк называют Золотую Ночь? – Меня проводила Осенняя Охота, барон. Я встретил ее в Алатских горах.

– И на рассвете она рассыпались желтыми листьями?

– Увы…

– Я и не думал, что вы назовете тех, кто вам помогал. Более того, не уверен, хочу ли я это знать.

Белокурый барон не верит в Осенних Всадников, и его можно понять. Робер и сам не верил в то, что с ним случилось.

– Другой истории вы не услышите.

– Таможенные посты и драгунские разъезды проявили беспечность. – Белые зубы впились в мясо. На гербе Райнштайнеров красовался стоящий на камне лис, но Ойген был куда более крупным зверем. – Однако я не намерен исправлять все ошибки губернатора Сабве.

Здесь было бы уместно спросить о том, что господин Райнштайнер намерен делать. Барон явно ждал вопроса, не дождался и усмехнулся тонкими розовыми губами.

– Я лично отвезу вас в Олларию, герцог. Я не могу доверить вашу безопасность никому, так как вы – очень заметная карта в начавшейся игре. Не удивлюсь, если некие силы, давайте называть их зимними всадниками, – Райнштайнер с победным видом улыбнулся, – постараются нам помешать, но у них ничего не получится. Мы выедем завтра днем. Если дожди позволят переправиться через Данар, дорога займет у нас неделю. Если стихии не будут благоприятствовать нашему путешествию, я доставлю вас в безопасное место.

Яснее выразиться нельзя. В Эпинэ его убьют, но у Ойгена Райнштайнера особое мнение. Скорее всего дожди помешают бергеру доставить пленника в Олларию, и ему придется дожидаться решения своей участи или в Бергмарк, или в Варасте. Райнштайнер никогда не пойдет на сделку с союзниками Хайнриха, кем бы они ни были, но Манрики и Колиньяры ему тоже не друзья. Робер поднял стакан.

– Благодарю вас за участие, барон, но я в самом деле устал. Вы не могли бы меня где-нибудь запереть? Я хотел бы выспаться перед новой дорогой.

– Разумеется. Комнаты готовы, вам будет предоставлено все необходимое.

– Смогу я попрощаться с матерью?

– Это зависит от мнения врача и милости Создателя. Надеюсь, утром маркизе Эр-При станет лучше.

Когда Робер выходил, Ойген Райнштайнер невозмутимо кромсал ножом очередной кусок мяса.

Глава 11Талиг. Старая Эпинэ

399 год К.С. Ночь на 2-й день Осенних Скал

1

Высоченные волны одна за другой бросались на выраставшую из глубин башню и разбивали увенчанные пенными шлемами головы. Ветер подхватывал брызги и уносил к низким стремительным облакам. Облака, камни и птицы, с резкими криками носившиеся над ревущим морем, были черными, небо и волны – темно-красными, как вино или кровь.

– Бессмысленно, – произнес усталый голос, – но стихии не имеют привычки думать.

Робер вздрогнул и оторвал взгляд от беснующегося моря. Рокэ Алва стоял рядом, тяжело навалившись на балюстраду. Герцог изменил своим родовым цветам, вырядившись в красное и черное. В закатном пламени синие глаза Ворона казались лиловыми, будто у Изначальной твари.

– Рокэ! Во имя Астрапа, откуда?

– Зря вы сюда забрались, – кэналлиец откинул со лба влажную прядь. – Это неразумно. И невежливо… Надо уступать дорогу…

– Кому? – обиделся Иноходец. – Сударь, я не понимаю вас…

– Разумеется, – поморщился Алва. На его шее мерцали алые ройи.

– Эр Рокэ!

– Эр Робер? – герцог соизволил поднять свои диковатые глаза. Он был чем-то недоволен, а может, просто устал. В Сагранне Ворон казался старше, сейчас никто не дал бы ему больше тридцати. Странное дело, Эпинэ не удивили ни появление Алвы, ни место, в котором они оба оказались, а только ройи, которые кэналлиец сроду не надевал.

– Вы больше не носите сапфиров?

– Нет.

Ворон Рокэ не горел желанием откровенничать с Иноходцем Эпинэ, а чего ты, собственно говоря, ждал? Они стали врагами еще до рождения и умрут врагами, хотя это не их выбор, у них вообще не было выбора, все решили дед и соберано Алваро. И все-таки нужно остановиться самим и остановить других. Сколько можно убивать?!

– Я видел бирисские села после наводнения, господин маршал. – Леворукий, что он несет, он совсем не то хочет сказать…

– Как трогательно, – Ворон зло ухмыльнулся. – А я видел варастийские села после пожара. А пожары, как известно, следует тушить. Водой…

На горизонте за спиной кэналлийца поднималась волна невиданной высоты, ее гребень сверкал так, что Роберу показалось: на них мчится ледяное поле. Чудовищный вал рвался к полыхающим облакам. Устоит ли башня и на этот раз? И на этот? Почему он так подумал, он же здесь впервые?..

– Рокэ! Волна!!!

Алва обернулся, но как-то медленно. На красивом лице читалась досада.

– Эпинэ, я был бы вам весьма признателен, если бы вы предоставили мне любоваться закатом в одиночестве.

Кэналлийскому Ворону никто не нужен, ну и пусть его.

– Не смею вам мешать.

– Прощайте, герцог.

Тучи расступились, словно рассеченные гигантским клинком, в образовавшуюся прореху хлынули острые лучи. Ослепленный Иноходец заморгал, как вытащенная из дупла сова, и опустил глаза. Его сапоги были в крови, как и каменные плиты. Кровь или вода, которую закат сделал алой? Герцог Эпинэ нагнулся, коснулся мокрой плиты, поднес руку к лицу. Такой знакомый солоноватый запах… Все-таки кровь.

– Рокэ, вы ранены?

– Не ваше дело!

Как же он сразу не заметил! Одежда насквозь промокла, но красный бархат скрывает кровь… Если Ворона не перевязать, причем немедленно, он истечет кровью. Придется рвать рубашку, другого выхода нет…

– Робер, – окровавленная рука схватила его за плечо, – мальчик мой, проснись…

Альбин!.. Значит, снова сон, и какой… неприятный.

– Робер, тебе нужно бежать, Амалия все устроила.

– Бежать? – Голова была тяжелой, словно с похмелья, перед глазами все еще метались кровавые волны.

– Что с… – Робер замялся, но он говорил с Альбином, вот и выдавил из себя лицемерное: – Что с матушкой?

– Мне очень жаль…

Все понятно. Матери у него больше нет, у него вообще нет ничего, кроме жизни, которая ему не очень-то и нужна. Он спал, а она в это время умирала… Как он мог уснуть?!

Робер не закричал и не упал в обморок, а молиться он толком никогда не умел. Родич горестно вздохнул и часто-часто заморгал. Свечка в его руке дрожала, в бывшей отцовской спальне было прохладно, но лицо Альбина блестело от пота. Несчастный человек… Хотя почему несчастный? Спокойная жизнь, прорва детей, от него ничего не зависит, он никому не мешает…

– Надо торопиться. Мы все очень, очень рискуем…

– Да-да… – Иноходец сунул ноги в сапоги, потряс головой, прогоняя остатки бреда, украдкой глянул на руки. Крови не было. Ни своей, ни чужой. Он обещал Жозине уцелеть, а себе – остановить бойню, только вот родичам с чего его спасать?

– Как вы сюда попали?

– У нас есть все ключи. Драгуны спят, отвар беличьих ушек…

Еще бы у Амалии не было ключей, а вот с драгунами Леворукий знает что случилось, разве что… Ойген? Барон ясно дал понять, что Повелитель Молний в Талиге не нужен ни живым, ни мертвым. Значит, надо убираться, пока Эпинэ не превратилась в Варасту. Робер с трудом поднялся: кошка-судьба продолжала свои игры.

2

Коридоры были пусты, так пусты, что казались призрачными. Дядя молчал, Робер тоже. Он пытался думать о чем угодно, но не о Жозине и не о том, что сейчас окажется на темной дороге. Один.

Эгмонт как-то признался, что бьется, будто в силках, с каждым рывком затягивая петли все сильнее. Эгмонт, отец, Жозина теперь свободны. Неужели вырваться из сплетенных гонором предков сетей можно только в Закат?

– Осторожно, здесь ступенька!

Можно подумать, он не знает. Он бродил по этим переходам, когда Альбина и его жену не подпускали к Старой Эпинэ на выстрел. Дед не простил племяннику женитьбы на «навознице», а «навозница» получит все. Альбин Маран – Повелитель Молний! Амалия Маран – герцогиня Эпинэ… Закономерный итог… Нет, Иноходец был благодарен родичам, но обстановка к душеспасительным беседам не располагала. Если он вырвется, попросит прощения за все, в том числе и за теперешние свои мысли. Когда-нибудь, но не сейчас.

Винная галерея закончилась низкой сводчатой дверцей, раньше она не запиралась, раньше сыновья маркиза Эр-При играли здесь в осаду Ноймаринен. Мишель всегда был маршалом Рене, а они с Сержем бросали жребий. Кто-то становился генералом Ариго, кто-то – предателем Пеллотом, которого ловили и вешали… Между прочим, совершенно правильно!

Альбин вставил в замочную скважину ключ, противно скрипнули несмазанные петли. Старая часть дворца встретила тишиной и нещадно дымившими каминами. Беличьи ушки валят с ног не хуже пули, похоже, в Эпинэ не спят лишь они с Альбином да бдящие[51] над гробом Жозины… Мать семь лет прожила с чужими, чужие по чужому обряду провожают ее в Рассвет, а последний уцелевший сын удирает из родимого дома, как заяц.

Во имя Астрапа, неужели он никогда не станет хозяином своей судьбы?! Есть же на свете счастливцы, которые спорят с ветром. И побеждают. А его опять подхватило и несет осенним листом, что не нужен ни себе самому, ни стряхнувшему мертвый груз дереву.

Герцог Эпинэ шел знакомой анфиладой и чувствовал себя чужаком. Даже не чужаком – призраком, вернувшимся из Заката в родной дом и не нашедшим ничего, кроме равнодушных камней и старых доспехов. Оружейная, Алая гостиная, портретная галерея… Двери в бальный зал заперты, последний раз их отпирали незадолго до восстания Эгмонта – праздновали помолвку Арсена с Леоной Салина.

Арсен волновался, а невеста смеялась, и в ее черных волосах алели живые цветы. Как у крестьянки! Дед, когда увидел, взбеленился, а к вечеру вовсю ухаживал за марикьяркой. Леоне было позволено все: она могла спать до полудня, брать из конюшни любых лошадей, не носить корсета. Салина прогостили в Эпинэ два месяца, и как же все тогда были счастливы. Свадьбу назначили на день святого Армана, гости уехали, а через неделю примчался гонец…

Леона пятый год замужем за наследником Ноймариненов. Герцогскую корону чернокудрая марикьярка все же получит, а что до счастья, кто там разберет… Лэйе Астрапэ, ну почему Салина не задержались, они бы остановили обвал. Может быть…

Южная лестница. Кто-то снял со стен старинное оружие и заменил на охотничьи трофеи. Зачем? Альбин прижал палец к губам, открыл дверь, выглянул на улицу, успокоительно закивал. Теперь Робер не сомневался – ему намеренно дают уйти. Ойген Райнштайнер не из тех, кто забывает выставить караулы. Если их нет, значит, так надо.

Резкий ветер, россыпь звезд, все еще огромная и злая луна. Жаль, он не волк, не может взвыть в голос. По матери, по братьям, по себе самому…

– Она в часовне?

– Кто? – дядюшка вздрогнул. – А… да-да, конечно… Не сомневайся, Амалия сделает все, как надо.

Робер не сомневался. Амалия Колиньяр похоронит вдовствующую маркизу Эр-При со всеми почестями. И останется единоличной хозяйкой замка и титула. Не то чтобы Иноходец цеплялся за старые камни, но Амалия и Альбин не подходят Старой Эпинэ, как не подошел бы Дракко какой-нибудь толстый лавочник.

– Я хочу проститься с матерью.

– Милый Робер, – завел свою песню Альбин, – это невозможно… Там бдящие… Они не должны тебя видеть…

Что самое мерзкое, он прав. Родичи и Ойген рискуют головой, не нужно их подводить, да и Жозина… Она бы велела ехать.

Робер, ничего не говоря, свернул к конюшне. Пустой двор был даже гаже пустых коридоров. Да, дружок, прихватило тебя, если ты готов отправиться в Багерлее, лишь бы не оказаться в одиночестве на ночной дороге.

– Конюхи спят, – сообщил Альбин.

– Я еще не разучился седлать коней.

– Я и не сомневался. Ты всегда был прекрасным наездником.

Так же, как отец и братья. Про Эпинэ говорили, что они знают «лошадиное слово», а вот человеческое как-то забыли.

Повелитель Молний шагнул в теплый полумрак. Вот бы никуда не ехать, налакаться беличьих ушек, завернуться в плащ, упасть рядом с Дракко, уснуть и не просыпаться.

Полумориск был в порядке. Драгуны заявились за государственным преступником, но грабить замок им не приказывали. Еще бы, ведь Старая Эпинэ принадлежит Талигу! Иноходец понимал, что несправедлив к Ойгену. Каким бы бергер ни был, он служил честно, и все равно было муторно. Беглый герцог молча взял седло и вошел в денник, Дракко радостно заржал. Какой мерзавец записал лошадей в домашнюю скотину? Они куда лучше людей!

– У тебя очень приметный конь, – засуетился Альбин, – очень! Возьми другого. Вереск очень хорош…

Может, и хорош, но Дракко он не бросит. Он и так бросал слишком многих. Думал – на время, оказалось – навсегда.

– Благодарю, дядюшка, Дракко – мой друг.

– Ну, тебе видней.

Альбин всю жизнь просидел под юбкой у жены, он не терял ни коней, ни друзей, да и были ли у него друзья? Кто-то сказал, что лучше не иметь друзей, чем видеть, как они превращаются во врагов или покойников. Дурак! Причем дурак несчастный…

Робер кончил седлать Дракко и вывел из денника. Конь готов, дело за всадником. Плащ, перчатки, шляпа, шпага, кинжал, пара пистолетов, кошелек с золотом… Все на месте! То ли Амалия, то ли Альбин не забыли ничего. Можно подумать, только тем и занимались, что устраивали побеги.

– Ты едешь к границе?

– Разумеется.

– Храни тебя Создатель.

– Благодарю за все, дядя. Засвидетельствуйте мое почтение тетушке.

– Конечно…

Ворота Повелитель Молний открыл сам. Тяжелые створки сопротивлялись с упорством живых существ. Замок изо всех сил удерживал своего сюзерена. Чего он хотел? Погубить или спасти? Робер приналег плечом, и ворота уступили. Впереди тянулись пустые поля. Темень, ветер и тревога, вечная волчья тревога осенней ночи. Что хуже: отправиться в кандалах в Олларию или услышать в звенящей тишине неровное конское цоканье?

– Ты что-то позабыл?

– Ничего, – Робер ухватился за гриву Дракко и вскочил в седло. Он ничего не забыл, потому что забывать ему было нечего. У него ничего не осталось.

3

Дорога была одна. Единственная. От Арсенальных ворот мимо неласковых полей через быстрый, но мелкий Жолле и старую каштановую рощу, давным-давно заслужившую право называться лесом. За рощей до старого Крионского тракта тянулись виноградники, а дальше нужно было либо рвануть к границе, либо свернуть в Сэ. Стать беглецом и изгоем или попытаться сбросить с хребта чужие грехи? Конечно, Эпинэ будут искать. Когда проснутся и соберутся. Ойген постарается его не найти, к тому же у беглеца фора часов в восемь и лучший если не в мире, то в провинции конь. Дракко, в отличие от хозяина, отменно отдохнул, к утру они добрались бы до Мантье, но последний из Эпинэ не поедет в Мантье. Он встретится с Арлеттой Савиньяк, и гори все закатным пламенем!

Иноходец не собирался никого предавать, но выслушать то, что ему хотят сказать, он право имеет. И выслушает. Вдруг Лионель нашел выход, который устроит всех? Матильда не хочет никаких войн, засевшие в Агарисе обтрепки воевать не способны, остается Альдо. Сюзерен от своей мечты просто так не откажется, но в Гальтаре ему делать нечего. Что бы ни искали гоганы и «истинники», пусть оно лежит, где лежало. Альдо о магии знает лишь от гоганов, он не понимает, что это за кошмар. А твари, которые, по слухам, гнездятся в развалинах? Если пегая нечисть вырвалась из Мон-Нуар, понятно, почему Эрнани бросил все и укрылся за Данаром.

Мысли о проклятой кобыле пришли удивительно не вовремя, Робер как раз пересекал узкий мостик над темной, как память, водой, за которой начиналась роща. Могучие каштаны тянули к путнику перекрученные ветрами ветви, их тени плясали по дороге, превращая ее в натянутую над светящейся бездной сеть. Робер вздрогнул и остановил коня. Это было трусостью и несусветной глупостью, но Иноходец ничего не мог с собой поделать. Оказаться среди гигантских, искореженных временем стволов, за которыми, без сомнения, затаилась пегая тварь, было выше его сил.

Здравый смысл заметался и с жалким писком улетучился, остался древний животный ужас. Покажись сейчас на дороге драгуны, Повелитель Молний бросился бы к ним, как к родным, и будь что будет. Но драгун не было, не было вообще никого. Эпинэ с тоской глянул вверх: луна, которая еще не казалась ущербной, старалась вовсю, но от мертвого зеленоватого света становилось только хуже. Черные стволы, черное небо, призрачные лучи, стук и скрежет, в котором то ли проступал, то ли нет проклятый цокот, – все словно сговорилось, вынуждая повернуть коня и бежать, бежать, бежать…

Иноходец мысленно обругал себя трусом и болваном. Не помогло. Руки намертво вцепились в поводья, не желая повиноваться, к горлу подступил пульсирующий гадкий комок, по спине ползали мурашки. Дракко обернулся и, как показалось Роберу, с укором посмотрел на хозяина, торчать холодной ночью на дороге ему не улыбалось. Конь не чуял ничего страшного, и все-таки Эпинэ свернул в поля.

Объезжать рощу было верхом нелепости, он терял драгоценное время, не говоря о том, что Дракко рисковал угодить ногой в какую-нибудь нору, но в поединке страха с волей победил страх. Робер спустился к Жолле и потрусил берегом, благо речка широкой дугой огибала страшную рощу. От черной маслянистой воды тянуло холодом, лунные блики плясали на поверхности, словно подхваченные потоком осенние листья. Говорят, текущая вода отгоняет нечисть. Живая вода и живой огонь. Если что, он заведет Дракко в речку… Из сухой травы и веток удалось бы соорудить подобие факела, но для этого требовалось сойти с коня и забраться в рощу, Робер на это был не способен.

Они ехали берегом, огибая похожие на гигантских черепах валуны. Пару раз Дракко спотыкался, однажды пришлось прыгать через глубокий ручей. Откуда-то вылетела ночная птица и, едва не задев крылом лицо всадника, исчезла в полях. Испуганный конь шарахнулся в сторону, Робер туже натянул поводья, заставив полумориска перейти с рыси на шаг, и огляделся, пытаясь понять, куда его занесло.

Луна любезно освещала черную стену рощи и поседевшие от инея поля. Вдалеке по правую руку мерцало несколько огоньков, один повыше и побольше. Нерюжский пост! Значит, он почти добрался до тракта. Рвануть напрямик? Почему бы и нет. Лауренсия велела ехать на огонь, это другой огонь и другие места, но в мире нет и не может быть ничего прекрасней и долгожданней огня в ночи. Робер направил Дракко к воде, но жеребец заупрямился. И то сказать, переходить ночью вброд скачущую по камням речку – безумие. Не хватало покалечить коня, а тракт уже близко, от силы четверть часа.

Эпинэ пустил Дракко рысью. Огоньки Нерюжа призывно подмигивали, страх исчез, нахлынули стыд и злость на собственную дурь. Конечно, после скачки наперегонки с осенью рехнуться немудрено, но не до такой же степени!

Впереди замаячили кусты, нет, не кусты – придорожники, от которых летом нет житья. Похожие на вымахавший в полтора человеческих роста укроп чудища стеной стояли вдоль дорог, обдавая неосторожных жгучим соком. К осени придорожники теряли яд, но не наглость, объехать их было невозможно, только проломиться. Счастье, что полые внутри стебли хоть и были толщиной чуть ли не в руку, отличались хрупкостью. Робер с каким-то извращенным удовольствием ломал заиндевевшие зонты, срывая злость и унижение на обнаглевшей траве. Побежденные придорожники с треском падали под копыта Дракко, они не сделали Роберу ничего дурного, просто попались под руку, хотя лучше б на их месте был… Кто? Это было дико, но, продираясь сквозь заросли, Повелитель Молний понял, что своих врагов у него нет. Есть те, с кем он воевал и скорей всего будет воевать, но он их не ненавидит.

Как же он устал от войн и свар, а ему нужно только одно – покой! Пусть его оставят в покое со своими коронами, неоспоримыми правами, священной местью и прочим мусором, от которого толку не больше, чем от сдохших придорожников.

4

Конский топот раздался в тот самый миг, когда Робер выбрался на тракт. Робер торопливо спешился и приник ухом к земле, вслушиваясь в приближающийся стук. Он боялся и ожидал услышать знакомый неровный цокот, но лошадей было много. Не меньше десятка. Погоня! И скорей всего – за ним.

Драться было бессмысленно. Вскочив в седло, Робер заставил Дракко пятиться по своим следам, пока они не укрылись в ломкой трескучей чаще. В темноте отряд промчится мимо, должен промчаться, но как же они быстро! Пусть он потратил часа полтора на объезд, все равно его хватились сразу же. Выходит, Ойген не собирался отпускать пленника? Ничего, пусть скачут к границе, а он повернет на Сэ… Дракко вздрогнул и передернул ушами, он не любил стоять, когда другие бегут. Робер трепанул полумориска по гриве, вслушиваясь в наполненную топотом тьму. Происходило что-то странное. Всадники растянулись, и конь того, кто скакал первым, явно выбивался из сил. Так, если впереди пустая дорога, не преследуют. Так бегут, несутся изо всех сил, спасая свою шкуру.

Эпинэ зачем-то глянул на уходящую к горизонту луну. Выходит, гонятся не за ним? Тогда за кем? Кто и что позабыл на пути к опальному замку? Грабить здесь некого и некому, это не Алати и не Кагета с ее казаронами, нет-нет да и пополнявшими отощавшие кошельки за счет проезжих купчишек.

Выстрелы в стылой ночи показались чудовищно громкими, конский бег оборвался, словно лошадь налетела на невидимую преграду, раздался отчаянный крик, перешедший во всхлипывания, утонувшие в грубых голосах и лошадином топоте. Преследователей было не меньше десятка, и они ничего не опасались.

Робер сам не понял, как оказался на обочине с пистолетом в руке, просто так вышло. На дороге билась оседланная лошадь, рядом двое мужчин трясли третьего, его голова нелепо моталась, будто у тряпичной куклы из балагана. Чуть дальше толпились всадники с закутанными лицами, двое держали в поводу чьих-то коней. Иноходец приметил коренастого человека в шляпе с обвисшими краями и поднял пистолет. Ему бы сейчас таланты Ворона!

– Отпустите его. Иначе стреляю!

Два крика сошлись в один.

– Монсеньор! – голос коренастого показался знакомым. – Закатные твари, Монсеньор!

– Я не хотел! – взвизгнул пленник. – Я… Меня заставили!

Никола?! Во имя Астрапа, что они тут затеяли?! Раненый конь забился сильнее, Робер закусил губы и разрядил пистолет в хрипящую голову. Жеребец перекатился на бок, дрыгнул всеми ногами и ткнулся мордой в землю. Как козел у Барсовых Врат… Эпинэ медленно сунул разряженный пистолет за пояс, стараясь унять дрожь в руках.

– Монсеньор, – предводитель снял шляпу, это таки был Никола Карваль. – Вы целы, слава Создателю…

– Леворукий и все кошки его! – Эпинэ обвел глазами разбойников, один за другим снимавших свои тряпки и превращавшихся в солдат гарнизона. – Что здесь происходит?

– Кузена вашего спросите, – Карваль ткнул пистолетом в сторону притихшего пленника.

Кузена? Этот заяц его кузен? Который? Амалия что-то говорила про Жюстена… А, он должен был вернуться к обеду. Выходит, вернулся?

– Робер, – замяукал родственничек, – я… я не хотел…

Чего не хотел? Лэйе Астрапэ, как же люди мешают друг другу жить!

– Монсеньор, – злым голосом предложил Никола, – пусть господин Жюстен расскажет, что он тут забыл.

– Пусть расскажет, – повторил Иноходец, чувствуя себя внутри таким же пустым, как высохший придорожник.

Двое солдат восприняли слова Робера как руководство к действию и хорошенько встряхнули свою жертву. Надо приказать, чтоб отпустили… Проклятье, он уже ничего не соображает.

– Отпустите его!

– И то, – откликнулся один из солдат, кажется, именно он вчера срубил у чучела «голову», – куда ему деваться.

Руки разжались. Жюстен, шатаясь, сделал несколько шагов, из носа у него шла кровь.

– Сядь и запрокинь голову. Вода у кого-нибудь есть?

– Обойдется!

Правду говорят: все повторяется. И при этом выворачивается наизнанку. У горы Бакра Робер Эпинэ выглядел не лучше кузена. Ворон вытащил его, он вытаскивает Жюстена, только вот Алве никто не перечил.

– Сходите к речонке, – раздельно произнес Робер. – Принесите воды.

Солдат спешился, сунул поводья товарищу, исчез в зарослях. Жюстен судорожно всхлипнул и схватился за горло. Сейчас стошнит. Щенок… На кой он сдался Никола?

– Монсеньор, – капитан Карваль был невозмутим, как бакран, – лучше я расскажу. От крысенка толку, что от рыбы песен.

– Говорите! – Наверняка какая-нибудь гадость. Разве может в наше время случиться что-нибудь хорошее?

– Монсеньор, мы узнали, что на вас будет засада.

Карваль говорил коротко и четко. Он был офицером и не имел обыкновения ходить вокруг да около, подстилая соломку себе и начальству. Хотя при чем тут соломка, Колиньяры для него «навозники», сиречь мерзавцы. Честный капитан еще не понял, что дерьмо найдется в любой конюшне, старой ли, новой ли. Хотя в старой, пожалуй, дерьма побольше.

– Драгун привел он, – Никола явно брезговал называть Жюстена Марана по имени, – за ними и ездил. Только барон этот рыбоглазый сказал, что вас могут помиловать, вот Амалия и решила устроить вам побег и послать засаду. Роща-то вон она, мимо не проедешь. Мы, как узнали, чуть не рехнулись… Думали, конец вам…

– Я поехал в обход, – бросил Робер, – мне не нравилось это место.

Его спасли пегая кляча и вчерашний страх. Если б он не струсил, лежал бы на дороге, и не все ли равно, спустили бы Райнштайнер с Никола за это с кого-нибудь шкуру или нет. Иноходец устало вздохнул и обернулся к кузену:

– Это правда?

Тот только голову опустил. Значит, правда. Ну и что прикажете с ним делать?

– Что с засадой?

– В Закате, – зло бросил капитан. – Этот в сторонке был, чуть не удрал, да Создатель не попустил.

Создатель? Или Леворукий? А скорей всего дурной случай, что играет нашими судьбами и никак не наиграется.

– Монсеньор, возвращаться пора. Светает уже. Пока доедем…

Возвращаться? Куда? В объятия к драгунам? Ойген ему зла не желает, но раз уж он вырвался, то будет решать за себя сам…

– В Эпинэ все в порядке, – капитан понял его молчание или решил, что понял, – черно-белые хорошо уснули – не проснутся!

– Что?!

– А то, – вмешался какой-то сержант, – что порезали мы эту сволочь. Давно пора было! Хватит, погуляли!

– Всех? – Робер не узнал своего голоса.

– Надеюсь, – Никола поправил плащ. – Мы, как узнали, за вами кинулись, ну да в Эпинэ, слава Создателю, солдат не два десятка. И у слуг руки тем концом вставлены.

Так обычно и начинается. Перерезанные драгуны, повешенные сборщики, сожженные склады. А потом приходят королевские войска и, в свою очередь, вешают, жгут, режут. Бедная Эпинэ… Закатные твари, ну почему так вышло? Воистину, преданность бывает хуже подлости, а наивность страшней любого расчета.

– Поехали, Монсеньор.

А что ему остается? Бросить тех, кто его спасал, на произвол судьбы и удрать?

– Оттащите лошадь с дороги, и едем.

– Будет сделано…

Будет сделано… Да уж, наделали делов, четырьмя ведрами не вычерпать!

– А те, в роще?

– Я приказал сбросить всех в овраг.

– Хорошо.

И впрямь хорошо. Прямо-таки изумительно. Ночи стоят холодные, но днем солнце припекает по-летнему. Да и лисы осенью наглеют. Придется хоронить…

– Готово!

– Едем.

Кто-то подхватил трясущегося Жюстена и водрузил перед собой. Робер не мешал – он слишком устал. Кони двинулись строевой рысью, отряд въехал в рощу. Здесь не было пегой лошади, только овраг, в который побросали трупы. Небо светлело, из облепивших вековые деревья гнезд с пронзительным карканьем взлетали птицы. Почему они орут на рассвете и на закате? В башне из сна тоже были птицы – черные, большие, много больше этих…

Деревья расступились. Разгоралась заря; на алом полотнище опять чернели башни Старой Эпинэ, повторяя вчерашний день, день, когда он нашел и потерял мать.

Часть четвертая