Родители мне казались чуть ли на жалкими из-за своей чрезмерной любви ко мне. Любви, основанной на том, что как личности они, еще не пройдя пятидесятилетнего рубежа, полностью похоронили себя. Остались хорошими людьми, но без полета, к которому я рвалась. И я оказалась единственным приличным достижением на их веку… Мне хотелось оттолкнуть их подальше из-за этого. Хотелось, чтобы они поднялись и начали, наконец, летать. Мои родители идеальны по отношению ко мне. Но и это не лишено недостатков. Человек найдет их во всем, что я и делаю без зазрения совести. Слишком привыкла охранять свое внутреннее поле, чтобы меняться теперь.
Горечь одиночества и радость в глазах родителей… Жаль их безмерно, оставленных погребенных в провинции. Нет слова страшнее, ибо это олицетворение всего засасывающего, уничтожающего лучшие порывы, отрывающего крылья, впрыскивающего яд в мозг, постепенно приводя его к деградации. Сами себе мои предки выбрали эту жизнь… Они молоды, могли бы встряхнуться, уладить вопросы с недвижимостью и переехать ко мне в большой прекрасный город, где столько людей и возможностей… Но они продолжают утрачивать жизненные ценности и радости, все более сужая поле своего существования.
Детские воспоминания, несмотря на их ерундовость, пропитаны какой-то цельностью, ощущением дикого счастья, которое теперь с лета годов вызывает горький отклик и едва ли не зависть к самой себе тех лет. Порой так тянет остановить время… Я никогда не понимала Фуста. Непередаваемая атмосфера фантазий и родственных им воспоминаний, включающая запахозвуки и особое преломленное восприятие, даже свет… Я слышала теорию о том, что воспоминания со временем трансформируются и дополняются фантазиями. Видимо, со мной именно это и происходит, я всегда чуяла какой-то подвох в собственной памяти, что и толкнуло меня на заре начать систематизировать свою жизнедеятельность. Это как сон, обработанный и отполированный годами, дополненный тем, что почему-то запало в душу. Все и не так совсем было, возможно… Очень часто, пересматривая фильмы из детства, я, уверенная в правильности отпечатавшихся в голове фраз, при пересмотре слышала совсем иные.
Я мало что оставила от своего подросткового возраста. Только теперь начинаю думать о том периоде как о становлении себя и поиске свободы, но тогда я не воспринимала себя как какого-то стереотипного подростка. Может, именно пропаганда этого образа и делает подростков такими – причина заменила следствие. Я даже не хотела взрослеть, а это происходило по инерции. Должным образом я не насладилась этим периодом, хотя во многом он продолжается до сих пор.
Раньше я с потаенной горечью присматривалась к шумно щебечущим компаниям, но останавливалась и не делала последний шаг. Это спасало меня сотни раз. Спасало от белиберды подросткового сплочения и от последствий лихой жизни при отсутствии мозга. Вместо этого я бегала с гитарой в музыкалку и обратно, по пути впитывая The Rasmus и вполне радуясь этому обстоятельству. Без них я едва бы выжила. Подростку в этом осознанном кошмаре взросления и понимания ужаса окружающей его клоаки насущен тихий светлый островок, хоть со временем белиберды меньше не становится. Просто кожа задубляется. Ничего не меняется лишь для тех, кто застыл в развитии, кто развитие это и не начинал. Хотя взросление порядком отравляет жизнь – теперь мне труднее отвлекаться, я постоянно думаю о том, что заболею, умру, потеряю эмоции…
13
Порой я читаю авторов разных лет и понимаю, что, как ни изменился мир и отношение к человеку, душе, психике, основное осталось нетронутым – окутанность образом другого. Может, все это является частью какого-то благородного замысла Вселенной дать нам счастье в этих земных оболочках.
Впервые я увидела Илью сразу после того, как подружилась с Никитой. Это было ничего не значащее знакомство, они с женой гуляли в парке с ребенком, мы с Никитой делали то же самое, разражаясь диким гоготом на все пространство вокруг, даже часто насаженные деревья не приглушали этой феерии. Как отлично воспитанный человек, Никита представил всех, с одного на другого переводя свои затемнено-хрустальные глаза. Этого не делал почти никто из моих остальных друзей. И это раздражало, особенно меня, перебравшую с высококлассными английскими сериалами.
Тогда меня поразили лишь внешние качества этого состоявшегося мужчины – рост, осанка, фигура, глубокие печальные и немного посмеивающиеся глаза реалиста. Их видно сразу. Как любая молодая девушка, я время от времени предавалась тайным фантазиям о связи со взрослым мужчиной, но в их обществе робела, терялась и начинала мямлить. Чаще всего я просто уходила в тень и затем часами казнила себя. Было нестерпимо думать, что они так и не узнают, как я остроумна и мила, сколько во мне достойных качеств, как я разбираюсь в жизни. Мне хотелось юморить, быть очаровательной, но последствия сближений с людьми остужали похлеще перцового баллончика.
Я боялась людей, теперь я ясно вижу это. Но не саму идею человека, а последствия его для себя. То, что они растопчут мир, который я так долго и тщательно собирала по крошкам. Я ненавижу спорить до сих пор. Потому что для меня дико, что кто-то вторгнется в мой замкнутый подводный мир и начнет рушить его своими грязными сапогами. Я не людей боюсь, а их влияния, того, что каждое ничтожество может испортить мне настроение даже своей явной для меня необразованностью. Слишком ценю себя и свое спокойствие, чтобы допускать это. Думаю, этого боятся все люди, поэтому они бывают так агрессивны в спорах. Они боятся крушения тщательно сформированного устоя или просто пытаются доказать, как они умны и непобедимы. Я же, скорее, боюсь крушения атмосферы, гармонии. Одной оставаться легче. Порой я терзаюсь одиночеством, но чаще страшусь мысли, что меня будут разрывать обязательствами выползать из комнаты.
В день второй встречи с Ильей я дольше и глубже обычного крутила педали, заехав по колдобинам, при пересечении которых моя грудь беззастенчиво подпрыгивала, в незнакомую местность. Развлечением и избавлением для меня в то лето, как и в любое другое, был велосипед. Иногда я каталась из-под палки, потому что надо для здоровья и ощущения себя живущей, которое порой отпадало напрочь, но чаще получала такое удовольствие от езды, что теряла счет времени.
Прежде чем я опомнилась от грез, уловила, как на меня мчатся три немаленькие собачки, и явно не с добрыми побуждениями. Обычно в подобных ситуациях я молниеносно поворачивала обратно или просто стояла на месте, как вкопанная. Но тут дело было серьезнее, с собачек капала слюнка, и я, бросив велосипед, взгромоздилась на дерево. Одной, наиболее резвой, удалось несильно цапнуть меня за бедро.
Ободрав ладони и оглядев местность, я начала соображать, стоит ли орать, зовя на помощь. Чувство собственного достоинства удерживало меня от этого. Город плавно переходил в пригород, почти не утрачивая удобств центра. Жили здесь, понятно, господа не бедные. А такие столь высокого мнения о себе и так заняты, что с неохотой ринутся спасать заезжую велосипедистку. Велосипедистов мало кто любит кроме них самих.
Наконец, собаки перестали судорожно тявкать, выплескивая на меня сидящую в них злобную глупость и даже бросились наутек. К дереву подошел мужчина с плеткой и поинтересовался, все ли со мной в порядке.
– Теперь да, – с облегчением отозвалась я, начиная спускаться и заботясь о том, чтобы мои шорты не задирались слишком высоко. Собственный голос показался мне тихим и писклявым.
Спустившись, я разглядела знакомого Никиты, что гулял с женой в парке. Имени его я не помнила, зато острые карие глаза и эротичная бородка а-ля Кристиан Бейл способствовали пробуждению во мне вежливости.
– Спасибо, – с облегчением и сконфуженностью пропищала я.
– Не покусали?
– Не успели, – радостно констатировала я, думая, как бы скорее распрощаться. Весь апломб слетел с меня. Я прикрывала рукой царапину.
Человек, чьего имени я не помнила, смотрел на меня радостно и, видимо, в душе надо мной подтрунивал. Наконец, он посерьезнел и произнес, как будто что-то вспомнив:
– Ненавижу этих тварей. Их откармливают соседские любители животных, а, когда они набрасываются на детей, уверяют, что ничего страшного… Ей, у вас кровь!
– Да… – в неподдельной растерянности я опустила глаза на рану.
– Вам надо в больницу!
Какая же я заторможенная…
– Ничего, я сама доберусь, спасибо вам.
Я сделала шаг к велосипеду и была остановлена доброжелательным, но непререкаемым:
– Я вас отвезу.
Я пыталась протестовать, но он пресек это и знаком показал идти за ним. В сущности, так вышло даже лучше, потому что перспектива катить на велике в поликлинику или куда там… Ну вот, я даже не знала, куда в таких случаях обращаются. Телефон я, конечно, оставила дома, чтобы не облучаться, и в одиночестве тут же поддалась бы прогрессирующей ипохондрии. Симптомы бешенства я знала весьма приблизительно, но это не помешало бы мне воображать, что у меня отнимаются конечности.
Меня захватило величественно-отрешенное и немного посмеивающееся над собой и всем миром лицо нового знакомого, в котором, тем не менее, проглядывала некоторая ожесточенность. Я любила читать лица, и этот человек определенно нравился мне. В нем был какой-то стержень, глубина в глазах, снисходительная и лукавая ухмылка в устьях уст. Я осязаемо почувствовала, как в мои глаза заползло восхищение. Удивительно, как для того, чтобы рассмотреть человека, важно окружение, время, настроение. В тот раз я еле заметила его… И совершенно не запомнила.
Мы дошли до дома незнакомца, причем он дружески пытался поддержать беседу. Моей лептой было невразумительное мычание и односложные гласные. Наверное, он подумал, что я умалишенная. Впрочем, я не так уж редко выставляла себя идиоткой, не в силах сосредоточиться на том, о чем меня спрашивали. На меня наваливалась какая-то усталость, пригибала к земле, затуманивала сознание.
Я всегда болезненно застенчиво реагировала на близость с мужчинами, особенно если они были старше. Меня не покидало чувство, что они расценивают меня как объект, и это было унизительно и притягательно одновременно, потому что, имея мало опыта, этими мыслями я невольно открывала себе новые перспективы. Кроме того, я считала себя недостойной недоучкой, чтобы быть с ними наравне. Наверное, тяжко будет мгновение, когда я избавлюсь от этого и начну терзать всех прожитыми годами – это будет означать конец моей молодости и свежести восприятия.