Хлопнул лейтенанта по плечу, кивнул моряку:
– Коммандер.
Ушел к уцелевшим машинам. Там его ждут трое пилотов, с которыми ему предстоит идти в который уже за сегодня вылет. Там оружейники перезаряжают пушки, техники заполняют баки смесью бензина и спирта. На борту капитанской машины подрисовывают новенький крестик: не один Митралексис умеет стрелять и попадать. Капитан напоминает цели предстоящего вылета. Главная задача: русский корректировщик должен спокойно работать. Неважно, сколько и чего итальянцы поднимут в воздух. Свои бомбардировщики тоже нужно прикрыть, и тоже – кровь из носу, и чужих корректировщиков нужно распугать. Сбивать не обязательно: скорее всего, на это не будет времени.
– Не увлекайтесь, – в который раз повторяет капитан.
– Нас только четверо… – замечает один из пилотов. Капитан лишь разводит руками.
– Придется справиться.
От вышки – там и антенна радиостанции – уже бегут.
– Господин капитан, по расчетам – контакт через четверть часа.
– Ясно. Помните: наше дело не сбивать, а держать небо. По машинам!
Рычат моторы, винты гонят пыль по взлетной полосе. Четверо атлантов выруливают на взлет.
11.00. Залив Термаикос
Бело-золотой крейсер щеголяет пятном копоти на надстройке, но это не мешает ему идти на позицию. Небо над ним уже не утреннее, дневное. Море спокойное, чуть неровное. Тени и солнечные блики превращают его в шахматную доску. Условия лучше полигонных – только враг будет стрелять в ответ.
На траверзе – головной греческий эсминец. Над ним плещет адмиральский флаг, значит, «Базилисса Ольга». Вот где скорость, даже если дает сейчас те же узлы, что линейный крейсер: острый нос кромсает водную гладь, пласты лазури взлетают в стороны, высокий полубак кутается в пену. Из скошенных назад труб вырываются полоски дыма, пушки и торпедные аппараты расчехлены, готовы к бою.
Только что им светит в грядущем бою, против линкоров и крейсеров?
Патрилос облокотился на леера, смотрит на кораблики союзников сочувственно – особенно на «Ольгу». Один из двух новейших эсминцев, что есть у Греции, флагман – будет лидировать атаку. Все снаряды – ему, пока не заколотят под волны.
Не хотел бы Яннис оказаться на месте греческого адмирала – а ведь окажись, принял бы то же решение. Бедняге Теологосу некуда деваться, и дело не в том, что советская доктрина комбинированного удара столь хороша. Бой будет за греческий город, и грекам никак нельзя отказаться от смертельной чести нанести главный удар в битве за свою Родину.
Греки согласились. Сейчас у них дух захватывает от собственной наглости – у всех, от адмирала до матроса второй статьи. Надо было бы им в атаку прямо сейчас – точно вышли бы на рубеж торпедного удара.
Увы, враг покажется не раньше, чем через час. За это время экипажи стремительных маленьких корабликов вспомнят, что павший герой, как ни крути, все равно мертв. Жить захотят, только будет поздно. А мимо, руку протяни – берег, лес зеленеет. В садах цветут чайные розы, пахнут – одуреть можно. Кажется, что не было бомбежки, нет никакой войны, и Афины, за которые надо мстить… есть ли они? Что вообще есть, кроме адмиральского приказа, который ставит корабли, как шахматную фигуру, «под бой»?
Драться экипажи эсминцев будут. Дисциплина, автоматизм действий, вбитый на учениях – это есть, этого никто не отменял. И все-таки военные моряки, что греческие, что советские, живые – пока – люди.
Вот и надо, чтобы, обернувшись на берег, они думали о том, что эту прекрасную землю нужно защитить от врага. Любой ценой. Создать настроение – задача помполита. Он должен знать, как – и Иван Патрилос знает. Правда, ему нужен инструмент, а тот в распоряжении старшего помощника.
Сначала, впрочем, Иван Павлович явился к командиру. Коротко обрисовал политическую пользу от задумки. Лавров выслушал, кивнул, дернул к голове трубку телефона связи с информационным постом.
– Старший, помполиту нужен оркестр. Ваше хозяйство, но извольте поделиться.
Пауза. Внизу, под несколькими палубами и тремя слоями брони, кап-два Косыгин вспоминает: по каким боевым постам расписаны музыканты? Вдруг – резкое падение боеспособности? Вот коки да вестовые только-только вернулись, теперь оркестр забирают… А на носу – бой!
– Без кларнета обойдется, он в носовом погребе ГК дежурит. Остальных сейчас направим.
Грохочут по палубам ботинки краснофлотцев-оркестрантов. Наверх, в надстройку, за инструментами. На палубу. Приказ – строиться позади башни номер три, она ж «домоседка». Эта башня единственная, которую не привезли с другого корабля и не планировали снять и поставить на берегу. Даже при модернизации ее не переносили с места на место… «Домоседка» и есть.
Оркестр стоит, ждет распоряжений: что играть. Только помполит собирается дать еще одно указание – как играть.
– Там, – Иван Павлович повел головой в сторону греческого строя, точно дальномер повернул, – идут парни, которым наносить главный удар. По уставу. По нашему уставу.
Устав писали в тридцать шестом. Работала так называемая «старая школа»: правильные люди, разумные пессимисты и циники. Доктрина у них подогнана под обстоятельства. Как ни крути, линкоров у СССР маловато, ставку на них не сделаешь. У врага всегда будет больше, навалятся кучей и потопят. Потому флот, что построен снизу вверх, от маленьких кораблей к большим, считает корабль линии не светом в окошке, а главной приманкой для вражеских снарядов. Пока враг стреляет по хорошо бронированной, живучей, огрызающейся цели, у легких сил и авиации появляется шанс нанести удар. Если их атака окажется удачной, а большой корабль сохранит способность воевать, советская доктрина предлагает ему заняться добиванием подранков. Если нет, то именно эсминцам предстоит умирать, чтобы народные копейки, вложенные в бронированную громадину, не ушли на дно. Ну, это в теории, сегодняшний случай исключение: отступать некуда.
Тем нужней, чтобы греки сработали как надо. Чтобы полегли, но спасли свой город, советский крейсер, а главное -личную товарища помполита шкуру. Вот и приходится ему говорить так, чтобы до музыкантов дошло. Так дошло, чтоб донесли до греков – музыкой.
– Там, – продолжает Патрилос, – наши братья.
Чуть нахмурился, заметив улыбки. Да, он и сам грек, но дело-то не в этом… Не только в этом.
– Там, – повторил помполит, – люди, что сбросили ярмо фашистского режима. Люди, что дали нам шанс задержать фашизм и нацизм вдали от советских границ, встали между нами и хищной гадиной, подарили возможность бить врага на чужой территории. Люди, которые поверили в силу нашего Союза, в его поддержку. Предать эту веру мы, советские моряки, не можем. Будем драться так, точно за нами советский берег, словно враг рвется к советскому городу… Я прошу, товарищи: сыграйте так, чтобы греки это поняли.
Он рубанул воздух рукой – дирижер понял жест как сигнал, и над морем полетела музыка. Бессменный греческий гимн. Королевский, республиканский, фашистский… народный. Гимн, одна из строк которого зашифрована на греческом военно-морском флаге числом полосок.
«Победа или смерть».
12.17. ЛКР «Фрунзе», боевая рубка
К полуденной пушке итальянская эскадра опоздала аж на семнадцать минут. В информационном посту оператор радиоуловителя трет покрасневшие глаза и даже не пытается оправдываться: сообщение о гостях пришло с греческого аэродрома, заодно с короткой информацией. Мол, у противника минус один корректировщик, и новых не поднимут. Когда в воздухе товарищи Мариноса Митралексиса, это совершенно бессмысленно. Конечно, Ро сорок третий формально и состоит в одном со «сверчком» классе гидроистребителей, но сравнивать деревянно-перкалевый биплан с двигателем, мощность которого перестала быть достаточной для истребителей пять лет назад и цельнометаллический моноплан с мотором, что еще и в серию не пошел…
Как сказал командир греческой эскадрильи:
– Легче, чем учебные стрельбы по конусу.
В рубке «Фрунзе» – оживление. На итальянских крейсерах – еще одиннадцать машин, но на самой границе зоны эффективного зенитного огня крутится пара PZL. Приятный сюрприз – греческие пилоты знают характеристики и особенности своих и чужих зениток, умеют не мешать первым и стараются не подставляться под вторые. Редкий полк советской морской авиации способен на такое.
– Между прочим, – отмечает помполит, – там сейчас обеспокоены.
Там – в рубках итальянских линкоров. Сущая, казалось бы, мелочь, сбит один самолет, но это значит, что точность огня у противника упадет.
Боевую рубку как место пребывания в артиллерийском бою Патрилос выбрал осознанно. От снарядов она защищена неплохо, и выбираться недолго – если не заклинит броневые двери. Хорошие шансы спастись и от огня, и от воды. Опять же, морально поддерживать командира – решение для помполита разумное и оправданное, никто не осудит. Так где ж еще пристроиться Яннису на время боя?
Другое дело кап-три Ренгартен, он здесь сугубо временно. Сейчас его звездный час. Вот командир поворачивается к нему. Привычная привилегия – обращение по имени-отчеству.
– Иван Иванович, вызывайте супостата.
– Есть, товарищ капитан первого ранга.
Волна известна – та, которую всегда слушают. Та, на которой просят о помощи.
Сегодня на ней идет требование назвать себя и остановиться. Подпись – линейный крейсер РККФ «Михаил Фрунзе». Итальянцам это имя знакомо еще с испанской. Неужели не отзовутся? Судя по римским новостям, они прут добивать разбомбленный британский линкор – а тут советские позывные… Как в анекдоте: «Их там двое».
Тишина в ответ. Только повтор запросов: «Неизвестные суда, назовите себя…» Их, неизвестных, одиннадцать. Из рубки не видно, даже артиллерийский КДП на верхушке надстройки зря упирает оптику в горизонт, но чего не видит глаз, то всплывает зеленоватыми отметками на экране радиоуловителя. От него и известно – сколько вымпелов, какой пеленг, сколько узлов держат. Внизу, в информационном посту, отдельная группа штурманов начинает вести прокладку пути чужих кораблей. Один, не разгибаясь, бросил: