Кругом – стайки девушек в летних платьях, мужчины щеголяют военной и полувоенной одеждой, стоит разноязыкий говор – добровольцы, журналисты, жулики… поэты! Заглядывают люди с винтовками. Когда, прислонив оружие к ножке стула, поедают зверски перченого тунца с баклажанами, когда – сурово встают позади клиента.
– Расплачивайся, фашист…
Спустя минуту за ближайшим углом, лишь бы в стороне от детских и женских глаз – залп. Тело забросят в кузов грузовика. Был ли расстрелянный фашистом на деле? Если нет, то по начальнику патруля хлестнет другой залп. Иных наказаний в революционной Барселоне нет… Точней, не было. Веселый -куда там Парижу! – город разбомблен в щебень, руины взяты на штык – и на сизый выхлоп германских панцеров.
Республика умерла. Да здравствует Республика!
Теперь – в Греции.
Помполит говорит: совсем другая страна. Темперамент испанский, но характер, скорей, русский, а русская революция не похожа на испанскую… Михаил помнит ее, обрывками, что остались в голове от детства.
Заколоченные досками витрины. Хвосты очередей: нет хлеба. Толпы, черные, словно растекшаяся смазка, кумачовые лозунги: «Вся власть…» Кому? Не важно, дали бы хлеба, хоть немного, но сейчас. Кто вложит в руки голодного города камень – вверх тормашками его, будь он помазанник божий или законно избранный ныне распущенной Думой диктатор. Ждать Учредилки? Поди пожди, когда мерзлая подгнившая картошка с голодухи лакомством кажется. Но и ее достать – праздник!
Так было до Революции, и с ее приходом – не поменялось. Зато появилась надежда, начали выдавать хотя б половину положенного рабочим пайка… Стало можно не то что жить -терпеть, и ради этой «мелочи» уходили на фронт рабочие и морские полки. Ради этого гремели над окраинами города пушки, и ради этого в атаку на английскую эскадру ушло четыре эсминца-«новика». Вернулся один, и море еще долго выбрасывало на берег тела погибших моряков. Вместо некрологов – черные слухи: «хотели переметнуться к белым», «офицерье предало, собирались сдать корабли англичанам»…
Тогда Мишка Косыгин и решил, что станет настоящим, красным командиром корабля. Уже курсантом Военно-морской академии узнал: измены на кораблях не было. Случилась халатность в насквозь партийном Реввоенсовете. Кто-то распустил язык – и на пути советского отряда оказалось минное поле. Гибнущие команды кричали « Ура !» единственному вырвавшемуся кораблю. Бывшие офицеры с подорвавшихся эсминцев пытались спасти людей и погибли все до единого. Это – предатели?
А как дрался единственный эсминец, что с минного поля выскочил? Его командир читал Косыгину лекции – и рассказывал курсантам о настоящей войне, вовсе и не гражданской. Звали его Лавров, Алексей Фомич. Сейчас – командир «Фрунзе».
– Флота у Юденича не было, – говорил Лавров. – Что мы, уходя, бросили в Гельсингфорсе, Ревеле, Нарве – досталось Финляндии и Эстонии. Им и англичане при случае кое-что дарили – именно им, не белым. Война на Балтике шла целиком с англичанами. Против нас выставили лучших. Был, например, такой – Эндрю Браун Каннингхэм, командир эсминца. Сначала у него был маленький “Сифьюри”, и то расходился с нашими “новиками”, в общем, на равных, а когда его продвинули и дали новенький “Уоллес” – не поверишь, специально операции планировали, чтобы именно его прижучить…
Рассказ течет ровно и гладко, а Косыгин чует под килем сердитое, серое, как волчья шерсть, море, слышит грохот пушек. Разрывы швыряют ему в лицо и за шиворот ледяную воду. По левому борту бежит осенне-осклизлый, буроватый берег.
Британский эсминец гонится за советским, и ничего постыдного для его командира Лаврова, краснофлотца то ли пятого, то ли шестого ставочного разряда, в этом нет. Это начало империалистической русские «Новики» встретили сильнейшими эсминцами в мире. Четыре года спустя, в восемнадцатом, не так, причем давно.
За «Уоллесом» и калибр пушек, и их число.
Советский «Азард» отвечает хорошим маневрированием и полным напряжением машин. Час-другой такого хода, и – выйдут из строя. Тогда шансов не будет. Из труб валит густой черный дым – Каннингхэм наверняка понял, что это не от внезапного разогрева котлов, что сердце красного эсминца требует ремонта. Расстояние сокращается, вот-вот пойдут попадания…
Деваться «Азарду» некуда, до батарей Кронштадта далеко. Но – за очередным мысом сереет громада русского линкора.
– Есть! – орет Лавров. – Есть, ребята! Поймали британца!
Его эсминец закладывает поворот: готовится добивать поврежденный «Уоллес».
Что такое эсминец и что такое линкор?
Англичанин, конечно, попытается уйти, но по нему мигают огни на противоминном каземате линкора, над главным калибром взлетает пороховое облако, долю мгновения огневое, потом рыжее, потом черное – секунду спустя его нет. По ушам бьет грохот залпа.
– Это слишком, – говорит Лавров, – много чести!
В ответ сверкает злое пламя в стволах «Уоллеса», серебряные гвоздики разрывов встают у борта линкора. На палубе разворачивают торпедные аппараты. Каннингхэм не отворачивает – прет в атаку! Всплески от снарядов красных встают далеко от его бортов.
Линкор не под парами, иначе как спрятаться за низким берегом? На дворе не сороковой год, когда хорошо прогретые котлы дают о себе знать лишь дрожью неба над трубами. Теперь в борт серой громады поворачивается целая батарея смертоносных торпедных труб. Краснофлотцы перехитрили сами себя. Подпустили британца! Думали, удастся быстро потопить, да как бы не вышло наоборот…
Сам погибай, а товарища выручай. Маленький устаревший «Азард» доворачивает снова – и сам лезет на сильнейшего! Пускает торпеды – не попасть, так сбить британца с курса. Истово, набатно, лупит из «соток». Мешает. Отвлекает. Дает линкору время на пристрелку – и добивается своего. «Уоллес» показывает корму и уходит – зигзагом, чтобы было трудней попасть.
На линкоре насчитают пять пробоин от британских снарядов. «Азард» будет чиниться три месяца. Через полгода он опять ухитрится заманить британцев под русские пушки, аж семь эсминцев, и на этот раз уйдут не все.
– Потом я узнал, – рассказывал Лавров, – что за то дело эсминец Каннингхэма получил лишь одну аккуратную дырочку в надстройке. Вот это – маневрирование. Вот как, товарищи, нужно экипажи учить!
И учил, не хуже, чем тот империалист. Косыгин гордится, что служит под его началом, спокойно и безропотно несет старпомовский крест: руководит работами на борту, когда другие ступили на землю свободы…
10.35. ЛКР «Фрунзе», командирский салон
Командирские апартаменты на «Фрунзе» – даже не мечта, не бывает таких просторных грез у советского комсостава. У адмиралов квартиры на берегу поменьше одного салона. Будь «Фрунзе» модернизирован по советскому проекту, такой роскоши не случилось бы, но проект составляли американцы.
Советская делегация, что утверждала чертежи, среди прочих новшеств – винтов, выходящих из килей, развитого носового бульба, резервных зенитных директоров, подвешенных прямо на наружный кожух передней трубы – тяжелую надстройку приняла как должное. В кои-то веки Советскому Союзу передавали не хорошие, но малость устаревшие технологии – а новейшие, хотя, увы, не бесспорные.
– Второй раз не предложат, – заметил Галлер, ставя на проекте модернизации подпись.
Из-за развитого бульба линейный крейсер в хорошую погоду может дать лишних три узла, но побаивается встречать волну скулами – лупят, словно таран. Это сейчас, после второй модернизации, когда бульб слегка подсократили. Зенитные директоры с труб сняли – не потому, что задымляются, но оттого, что промышленность не успела произвести такие же для крейсера «Молотов». Вот на винты нареканий никаких, да и корабль оказался удивительнейшим образом оборудован для жизни. Для службы в мирное время лучшего корабля не вообразить.
Повезло не только командиру – кают-компания среднего комсостава занимает всю вторую палубу от форштевня до барбета носовой башни. В футбол играть можно!
Старшинам тоже грех жаловаться, и рядовые краснофлотцы не забыты: в кубриках жесткие койки, не подвесные люльки. Теоретически, правда, аж в четыре яруса, но советская практика и тут внесла коррективы. Моряку-патриоту положено жить работой, потому перенос койки из кубрика к рабочему месту поощряется. Удобно, когда человек всегда на месте, даже если он спит или принимает пищу.
Конечно, никто не будет захламлять башню главного калибра или ночевать под открытым небом на пулеметной площадке, с которой целится в небо четверка ДШК. Мало радости ночевать в гудящем и жарком машинном отделении, еще меньше – в тихом и оттого удушливом гидрофонном посту: по тревоге там отключают вентиляцию. Но не всем же так не везет?
Баталеры и вестовые, печатники и швецы, хлебопеки и радисты имеют возможность пристроить коечку по месту службы, чтобы никто не храпел ни сверху, ни снизу.
Вот и возникают сценки: ночной комсоставовский буфет, заходит будущий вахтенный начальник: ему стоять «собачью», предутреннюю вахту, голодным этого делать не хочется. Вестовые, заразы, дрыхнут: в буфете круглосуточная вахта не предусмотрена. Но разве долго дернуть спящего человека за ногу?
– Сообрази-ка, братец, чайку…
Удобно? Кому как, когда как: бывает, спеша по коридору, коленную чашечку о чью-то пристроенную в коридоре коечку расшибешь так, что хоть вой, хоть матерись, хоть на одной ноге дальше скачи, вроде цапли. Не это важно, а то, чтобы люди, что встанут к орудиям и механизмам, жили в кубриках посвободней.
При всем том, в командирском салоне коечек под потолком не подвешено. Требования престижа: здесь устраивают международные приемы. Требования секретности: бывают такие совещания, что корабельного особиста не зовут. Он работает с секретами простыми, штатными. Об остальном может только догадываться. Только что, в присутствии военно-морского атташе, проследил за вскрытием опечатанного по всем углам пакета, подождал, пока с содержимым ознакомятся все, кому дозволено, закрыл военную тайну собственной печатью – и отбыл.