гордость своего человечьего имени.
Гордость за все, о чем я мечтал,
себя беспокоя…
Быстрее всего на свете
молодость пролетит
от станции к станции,
как время на танцах…
А сегодня молодость склонилась
над моими мечтами —
над этими вот листами…
Я многое в жизни, полюбив, разлюбил,
но с тобою одной я все время был,
и с тобою мечтаю навеки остаться я —
Поэзия, ты моя последняя станция!
Ты любовь моя без конца и края!
И теперь, поэму мою кончая,
я устало молчу над застывшими
строками.
Что их ждет?
Как их встретят — улыбками,
взглядами строгими?
Что дадут они мне?
Гонорар?.. (Не без этого…)
На поправку бюджета поэтова.
Как хотел бы я снова мечтать,
как тогда —
в те особенные года!
Если бы!
Если бы строки мои превратились
в звонкие рельсы,
скрепленные зарифмованными болтами,
а над ними бы совершали вечные рейсы
мысли мои с их волненьями и мечтами —
о, эти рельсы бы шли далеко!
Они бы со всех сторон
людей свозили мало-помалу
в сердце мое,
словно к пульсирующему вокзалу.
Был бы вечно полон алый перрон!
О лучшая моя мечта:
рельсы-стихотворения!
Нет прекраснее дива!
Люди, въезжающие в душу мою,
все те, которых я так люблю,
о которых пою.
Они пришли бы ко мне,
чтоб отдохнуть за кружкою пива
или потанцевать.
Вот вам хорошая музыка!
(Кто-нибудь скажет, наверно:
«Не велика ли на сердце нагрузка?
Ты сердце сравненьями измочалил,
сердце было ночлежкой вначале.
Теперь вокзалом — это что еще?!»)
Не бойтесь за сердце, честное слово,
сердце — приспособление стоящее,
это ясно, друзья, по всему:
раз оно вынесло столько хорошего и плохого,
чтó сравненья поэтов ему?!
Такси над бездной[45]
Однажды в темную полночь,
полный радостного покоя,
я в такси возвращался домой.
За стеклами, укутанный тьмой,
сонный гигантский город
опускал усталые веки
на тысячи глаз-огней.
В этот вечер девушка
счастьем меня озарила.
Волнуясь, я думал о ней,
легкий, усталый…
Я был на волшебную лампу похож:
невидимые отблески по сторонам бросая,
я возвращался домой
и сдерживал легкую дрожь,
вспыхивая и погасая.
По черному асфальту скользило такси,
и звезды на влажном покрове земли
ярче сверкали, чем в холодной выси.
Звезды — внизу,
звезды — вверху,
и я с незнакомцем-шофером
в таинственной звездной пыли.
Странное чувство захлестнуло меня
здесь, среди звезд:
до чего ж этот мир,
облитый влагой счастливой,
прекрасен и прост:
от девушки —
и до этих огней!
И стало мне радостней!
И больней…
И внезапно страх разлился в груди —
страх потерять это счастье!
Такси оставляло ночь позади…
Брызгами разлетались влажные огоньки.
А ночь надвигалась со всех сторон,
в машину сквозь стекла лезла извне,
врывалась в мой мозг,
стучала в виски!
Надвигался сон.
Он черными пальцами
взъерошил волосы мне
и в череп забрался —
призрачный гений! —
и вырвал сознанье из его нутра,
и бросил туда пригоршню
мерцающих сновидений!
И тлели они до утра.
Мне приснилась
Женева.
Дворец наций пустынен и одинок,
как цифра «1».
Флаги держав, как десятки
раскрашенных льдин,
друг о друга трутся, трещат,
полные благородного гнева.
Мне приснилась Женева.
Уже делегации наций
покинули стены дворца,
улетели, как ветры, направо, налево,
унося за собою бумаги
и оставив лишь флаги
решать неоконченный спор…
Волны озера серого плещут
и бесконечный ведут меж собой
разговор.
В них дворец отражается
вниз головой…
Нити холодного ветра,
сплетаясь с телеграфными
и телефонными проводами,
шар земной опоясали новостями.
Воем ветра распорота тишина!
Атмосфера напряжена…
Уже три дня, как держится напряженье.
Земля, убыстряя свое движенье,
окутана беспокойством и жаром.
Холодная траектория — пунктир в пустоте.
Звезды издали зорко следят
за вертящимся шаром.
Он похож в темноте
на спрессованный круглый пожар.
Звезды шепчутся:
— Внимание! У Земли начинается жар…
А она, в лихорадке,
устремляясь в зазвездные дали,
все искала свой путь и кружилась вдали…
Но до звезд хладнокровных не долетали
крики и стоны Земли.
Атмосфера напряжена!
Над десятками строгих столов
вращается маленький, синий
глобус Земли.
А над картами —
над стихией красок и линий, —
понимая друг друга без слов,
генералы склонились —
десятки лысых голов.
Руки простерты к меридианам.
Пальцы тянутся к параллелям.
Ногти нацелены в сердце Земли.
С уст поджигателей готово сорваться
короткое слово
«Пли!»
Десятки маленьких глобусов,
вращаясь, просят пощады!
А над ними покачиваются генералы.
Темнеют серые взгляды…
На одной половине —
чернокожая ночь, и на ней —
ожоги огней.
На другой половине —
белокожий,
погожий день,
и на нем —
облаков угрюмая тень.
Осень гасит небес синеву.
Ветры в рекруты набирают листву,
пытаясь в срок провести операцию.
Природа, подобно паникующему меньшинству,
объявила всеобщую мобилизацию!
На бульварах
под смертельной бледностью листьев
на устах остывали
поцелуи влюбленных пар.
Последние прихрамывающие трамваи
спешили спрятаться в парк.
На горле улиц сведя
черные руки
стремительного дождя,
ночь задушила последние звуки.
А над черной землей краснели,
как созвездье пылающих ран,
столицы
поджигателей-стран.
(Там не спал
одряхлевший старик Капитал.
Сон готовя земле,
он мечтал
о рассвете в дыму и золе.)
Нервы напряжены!
В пространстве снуют нейтроны —
колдовские, таинственные
плясуны.
Какие формулы и законы
соединят их, чтоб мир погиб,
превратившись в фантастический
гриб?!
К вечеру третьего дня
газеты были полны бредовых идей.
Как кленовые листья, дрожали руки людей…
От витающего в атмосфере огня
стали багрово-красными вздыбленные небеса.
До ответа на ультиматум
государства X
осталось
три часа.
По улицам больших городов
вечерний ветер
увлекал стремительные автомобили.
Улицы от бегущих прохожих рябили.
Машины, такси и трамваи,
смешиваясь в причудливой круговерти,
неумолимо приближались к 12-ти часам,
словно к разинутой пасти смерти.
Вечер тысячами черных кистей
красил гигантские глыбы кварталов —
деревья, памятники, дома.
В усталых глазах напыщенных генералов
все темней становилась тьма —
захватов бессмысленных мания…
Лишь глобусы чудом синели во мгле.
— Внимание! Внимание!.. —
Нервы натянуты до предела.
Как рев саксофонов,
газет и радио
завывания!
23 часа 30 минут.
— Говорит радиостанция «Альфа»!
Внимание! Внимание!.. —
Миллионы ушей к репродукторам льнут.
Миллионы глаз
на часы неотрывно глядят.
…Тик-так,
тик-так,
тик-так…
Репродукторы хрипло галдят:
— Итак,
сегодня вечером правительство Y
отклонило ультиматум правительства X…
…Тик-так,
тик-так,
тик-так…—
шепчут часы невидимыми устами.
Шар земной —
наивный простак
под туманами и крестами,
под церковными шпилями,
под седыми гаммами колоколов…
Положенье войны!
Мобилизация твердолобых баранов.
Речи — лавины лихорадочных слов.
Толпы у фосфоресцирующих экранов.
Уже нацелены пальцы ракет —
продолженье холодных,
бесчувственных рук —
на тысячи точек вокруг.
Смерть, оставляя призрачный след
по раковым траекториям,