(При нем нам кажется, что звезды Леды – дым).
Здесь встретиться дано, как будто бы случайно,
В огне моих стихов, ей с именем своим.
Кто всмотрится в слова, тот обретет в них чудо:
Да, талисман живой! да, дивный амулет!
Хочу на сердце я его носить! Повсюду
Ищите же! Стихи таят в себе ответ.
О, горе, позабыть хоть слог один. Награда
Тогда потеряна. А между тем дана
Не тайна Гордия: рубить мечом не надо!
Нет! С крайней жаждою вникайте в письмена!
Страница, что теперь твои взор, горящий светом,
Обходит медленно, уже таит в стихах
Три слова сладостных, знакомых всем поэтам,
Поэта имя то, великое в веках!
И пусть обманчивы всегда все буквы (больно
Сознаться) ах, пусть лгут, как Мендес Фердинанд,
Синоним истины тут звуки!.. Но довольно.
Вам не понять ее, – гирлянда из гирлянд.
Перевод В. Брюсова (1924)
***
Из всех, кому тебя увидеть – утро,
Из всех, кому тебя не видеть – ночь,
Полнейшее исчезновенье солнца,
Изъятого из высоты Небес,
Из всех, кто ежечасно, со слезами,
Тебя благословляет за надежду,
За жизнь, за то, что более, чем жизнь,
За возрожденье веры схороненной,
Доверья к Правде, веры в Человечность,
Из всех, что, умирая, прилегли
На жесткий одр Отчаянья немого
И вдруг вскочили, голос твой услышав,
Призывно-нежный зов: "Да будет свет!",
Призывно-нежный голос, воплощенный
В твоих глазах, о, светлый серафим,
Из всех, кто пред тобою так обязан,
Что молятся они, благодаря,
О, вспомяни того, кто всех вернее,
Кто полон самой пламенной мольбой,
Подумай сердцем, это он взывает
И, создавая беглость этих строк,
Трепещет, сознавая, что душою
Он с ангелом небесным говорит.
Перевод К. Бальмонта (1901)
***
Недавно тот, кто пишет эти строки,
Пред разумом безумно преклоняясь,
Провозглашал идею "силы слов"
Он отрицал, раз навсегда, возможность,
Чтоб в разуме людском возникла мысль
Вне выраженья языка людского:
И вот, как бы смеясь над похвальбой,
Два слова – чужеземных – полногласных,
Два слова итальянские, из звуков
Таких, что только ангелам шептать их,
Когда они загрезят под луной,
"Среди росы, висящей над холмами
Гермонскими, как цепь из жемчугов",
В его глубоком сердце пробудили
Как бы еще немысленные мысли,
Что существуют лишь как души мыслей,
Богаче, о, богаче, и страннее,
Безумней тех видений, что могли
Надеяться возникнуть в изъясненьи
На арфе серафима Израфеля
("Что меж созданий Бога так певуч").
А я! Мне изменили заклинанья.
Перо бессильно падает из рук.
С твоим прекрасным именем, как с мыслью,
Тобой мне данной, – не могу писать,
Ни чувствовать – увы – не чувство это.
Недвижно так стою на золотом
Пороге, перед замком сновидений,
Раскрытым широко, – глядя в смущеньи
На пышность раскрывающейся дали,
И с трепетом встречая, вправо, влево,
И вдоль всего далекого пути,
Среди туманов, пурпуром согретых,
До самого конца – одну тебя.
Перевод К. Бальмонта (1901)
ЮЛАЛЮМ
Скорбь и пепел был цвет небосвода,
Листья сухи и в форме секир,
Листья скрючены в форме секир.
Моего незабвенного года,
Был октябрь, и был сумрачен мир.
То был край, где спят Обера воды,
То был дымно-туманный Уир,
Лес, где озера Обера воды,
Ведьм любимая область – Уир.
Кипарисов аллеей, как странник,
Там я шел с Психеей вдвоем,
Я с душою своей шел вдвоем,
Мрачной думы измученный странник.
Реки мыслей катились огнем,
Словно лава катилась огнем,
Словно серные реки, что Яник
Льет у полюса в сне ледяном,
Что на северном полюсе Яник
Со стоном льет подо льдом.
Разговор наш был – скорбь без исхода,
Каждый помысл, как взмахи секир,
Память срезана взмахом секир:
Мы не помнили месяца, года
(Ах, меж годами страшного года!),
Мы забыли, что в сумраке мир,
Что поблизости Обера воды
(Хоть когда-то входили в Уир!),
Что здесь озера Обера воды,
Лес и область колдуний – Уир!
Дали делались бледны и серы,
И заря была явно близка,
По кадрану созвездий – близка,
Пар прозрачный вставал, полня сферы,
Озаряя тропу и луга;
Вне его полумесяц Ашеры
Странно поднял двойные рога,
Полумесяц алмазной Ашеры
Четко поднял двойные рога.
Я сказал: "Он нежнее Дианы.
Он на скорбных эфирных путях,
Веселится на скорбных путях.
Он увидел в сердцах наших раны,
Наши слезы на бледных щеках;
Он зовет нас в волшебные страны,
Сквозь созвездие Льва в небесах
К миру Леты влечет в небесах.
Он восходит в блаженные страны
И нас манит, с любовью в очах,
Мимо логова Льва, сквозь туманы,
Манит к свету с любовью в очах".
Но, поднявши палец, Психея
Прошептала: "Он странен вдали!
Я не верю звезде, что вдали!
О спешим! о бежим! о скорее!
О бежим, чтоб бежать мы могли!"
Говорила, дрожа и бледнея,
Уронив свои крылья в пыли,
В агонии рыдала, бледнея
И влача свои крылья в пыли,
Безнадежно влача их в пыли.
Я сказал: "Это только мечтанье!
Дай идти нам в дрожащем огне,
Искупаться в кристальном огне.
Так, в сибиллином этом сияньи,
Красота и надежда на дне!
Посмотри! Свет плывет к вышине!
О, уверуем в это мерцанье
И ему отдадимся вполне!
Да, уверуем в это мерцанье,
И за ним возлетим к вышине,
Через ночь – к золотой вышине!"
И Психею, – шепча, – целовал я,
Успокаивал дрожь ее дум,
Побеждал недоверие дум,
И свой путь с ней вдвоем продолжал я.
Но внезапно, высок и угрюм,
Саркофаг, и высок и угрюм,
С эпитафией дверь – увидал я.
И невольно, смущен и угрюм,
"Что за надпись над дверью?" – сказал я.
Мне в ответ: "Юлалюм! Юлалюм!
То – могила твоей Юлалюм!"
Стало сердце – скорбь без исхода,
Каждый помысл – как взмахи секир,
Память – грозные взмахи секир.
Я вскричал: "Помню прошлого года
Эту ночь, этот месяц, весь мир!
Помню: я же, с тоской без исхода,
Ношу страшную внес в этот мир
(Ночь ночей того страшного года!).
Что за демон привел нас в Уир!
Так! то – мрачного Обера воды,
То – всегда туманный Уир!
Топь и озера Обера воды,
Лес и область колдуний – Уир!"
Перевод В. Брюсова (1924)
ЭНИГМА
"Сыскать, – так молвил Соломон Дурак,
Нам не легко в сонете пол-идеи.
И чрез пустое видим мы яснее,
Чем рыбин чрез неапольский колпак.
Суета сует! Он не под силу дамам,
И все ж, ах! рифм Петрарки тяжелей.
Из филина пух легкий, ветер, взвей,
И будет он, наверно, тем же самым".
Наверняка тот Соломон был прав;
Смысл не велик лирических забав,
Что колпаки иль пузыри из мыла!
Но за сонетом у меня есть сила,
Бессмертен мой, как будто темный, стих:
Я имя поместил в словах моих!
Перевод В. Брюсова (1924)
КОЛОКОЛЬЧИКИ И КОЛОКОЛА
1
Слышишь, сани мчатся в ряд,
Мчатся в ряд!
Колокольчики звенят,
Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят,
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят.
О, как звонко, звонко, звонко,
Точно звучный смех ребенка,
В ясном воздухе ночном
Говорят они о том,
Что за днями заблужденья
Наступает возрожденье,
Что волшебно наслажденье – наслажденье нежным сном.
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Колокольчики звенят,
Звезды слушают, как сани, убегая, говорят,
И, внимая им, горят,
И мечтая, и блистая, в небе духами парят;
И изменчивым сияньем
Молчаливым обаяньем,
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят.
2
Слышишь к свадьбе звон святой,
Золотой!
Сколько нежного блаженства в этой песне молодой!
Сквозь спокойный воздух ночи
Словно смотрят чьи-то очи
И блестят,
И в волны певучих звуков на луну они глядят.
Из призывных дивных келий,
Полны сказочных веселий,
Нарастая, упадая, брызги светлые летят.
Вновь потухнут, вновь блестят,
И роняют светлый взгляд
На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов.
Возвещаемых согласьем золотых колоколов!
3
Слышишь, воющий набат,
Точно стонет медный ад!
Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят.
Точно молят им помочь,
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг,
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны, неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать!