— Послушай. Нет, посмотри на меня, я серьезно. Послушай. — Ты положила руки мне на плечи, вокруг нас клубился дым. — Пол не твой дедушка. Ясно?
Слова попада́ли мне в сознание, словно по венам.
— Значит, он и не мой отец. Понял? Посмотри на меня.
В девять лет всегда знаешь, когда лучше помалкивать, поэтому я молчал и думал, что тебе очень грустно, ведь любая дочь рано или поздно говорит что-то подобное о своем отце. Но ты продолжала спокойным и холодным тоном, словно по кирпичику складывала стену. Когда Лан встретила Пола в сайгонском баре, она уже была беременна от другого американского солдата — ни лица, ни имени, ничего. Все, что от него осталось, — это ты. И я.
— Твой дед никто. — Ты выпрямилась, зажав сигарету губами.
До сих пор у меня была хоть какая-то связь с этой страной: дед, с совершенно конкретными чертами лица и характером, грамотный человек, который каждый год поздравлял меня с днем рождения; мужчина, чьей частью был я сам, и его американское имя текло в моих жилах. Ты перерезала эту ниточку. Волосы растрепались, макияж потек, ты встала и бросила окурок в раковину. «Трава всегда зеленее на другом берегу, малыш. Поверь мне. Всегда».
Перегнувшись через стол и надежно запрятав фотографию в нагрудный карман, Пол рассказывает мне о том, что я уже знаю.
— Послушай, — глаза блестят из-за травы. — Я не тот, кем ты меня считаешь. То есть… — Он кладет косяк в стакан, наполовину наполненный водой. Самокрутка шипит. К хлопьям я так и не притронулся, они потрескивают в красной керамической тарелке. — Мама говорит, я твой дед, но это неправда.
Пол опускает глаза; он делает странные паузы между словами, то и дело переходит на шепот, точно солдат, который чистит винтовку на рассвете и разговаривает сам с собой. Я позволяю ему размышлять вслух. Позволяю выговориться. Не останавливаю его, потому что ты никого не останавливаешь, когда тебе девять.
Однажды вечером, во время последнего срока службы во Вьетнаме, Эрл Вудс попал в окружение. Войска северовьетнамской армии и солдаты Фронта освобождения Южного Вьетнама готовились захватить американскую военную базу, на которой он находился. Большинство американских военных эвакуировали заранее. Вудс был не один: рядом с ним за рулем соседнего джипа, поджав ноги, сидел подполковник Выонг Данг Фонг. Вудс говорил, что его товарищ — отважный пилот и командир, беспощадно внимательный к деталям. А еще они с Фонгом дружили. Враги громили покинутую военную базу, Фонг посмотрел на Вудса и пообещал ему, что они выберутся.
Следующие четыре часа военные сидели каждый в своей машине, их форма оливкового цвета темнела от пота. Вудс сжимал в руке гранатомет, а Фонг схватился за пулеметную башню. Так они пережили ночь. Позже, вернувшись в лагерь, друзья выпили в кабинете у Фонга, посмеялись, обсудили бейсбол, джаз и философию.
Во время службы во Вьетнаме Фонг был доверенным лицом Вудса. Наверняка такая крепкая дружба неизбежна, если вверяешь кому-то свою жизнь. Наверняка они сблизились, потому что оба выделялись из общей массы: Вудс, чернокожий американец, вырос на юге страны во времена сегрегации, а Фонга половина вьетнамцев считала заклятым врагом — он служил в армии под командованием у белых американских генералов. Как бы там ни было, прежде чем Вудс покинул Вьетнам, они с Фонгом поклялись найти друг друга, когда бомбежки, авианалеты и напалмовые рейды закончатся. Ни один, ни другой не знали, что видятся в последний раз.
Сайгон пал, а спустя месяц и одну неделю командующие северовьетнамской армией схватили влиятельного полковника Фонга. Его отправили в исправительный лагерь, где пытали, морили голодом и гоняли на принудительные работы.
Прошел год, Фонг умер в возрасте сорока семи лет, находясь под арестом. Его могилу обнаружили только через десять лет: дети половника эксгумировали останки и перезахоронили неподалеку от его родной провинции. На надгробии значится: Выонг Данг Фонг.
Однако Эрл Вудс называл своего друга не иначе как Тайгером[26] Фонгом, или просто Тайгером, за его хладнокровие и жесткость в бою.
30 декабря 1975 года, за год до смерти Тайгера Фонга, на другом конце света, за тысячи километров от тюремной камеры полковника, в калифорнийском городе Сайпресс Эрл качал на руках новорожденного сына. Мальчика назвали Элдриком, но, заглянув малютке в глаза, отец подумал, что нужно дать ему имя в честь старого друга Тайгера. «Однажды он увидит моего сына по телевизору и скажет: „Наверное, это мальчишка Вудса“, и мы встретимся снова», — поделился Эрл в одном интервью.
Причиной смерти Тайгера Фонга стала сердечная недостаточность, вызванная истощением от работ и недоеданием. Но в течение восьми коротких месяцев, с 1975 по 1976 год, два самых важных для Эрла Вудса Тайгера жили на одной планете: один — в финале своей жестокой истории, а другой — в начале пути к собственному предназначению. Прозвище «Тайгер» и сам Эрл на какое-то время превратились в мост.
Когда Эрл наконец узнал о смерти Тайгера Фонга, Тайгер Вудс уже выиграл свой первый турнир «Мастерс»[27]. «Боль утраты со мной навечно, — сказал Эрл. — Я снова пережил забытые чувства, как в бою».
Помню день, когда ты впервые пошла на службу в церковь. Отец Джуниора — светлокожий мужчина из Доминиканы, а его мать — темнокожая кубинка. Они посещали баптистскую церковь на Проспект-авеню, где никто не спрашивал, почему у них такое раскатистое «р» и откуда они на самом деле. Я уже несколько раз ходил с ними: в субботу я оставался у Рамиресов с ночевкой, а в воскресенье утром просыпался на службе в лучшем костюме Джуниора. В тот день ты решилась принять приглашение Дионны и тоже пойти — из вежливости, а еще потому что в церкви раздавали продукты, у которых вот-вот истечет срок годности, подарок от местных супермаркетов.
Мы с тобой были там единственными азиатами. Но когда Дионна и Мигель представили нас своим друзьям, те ответили приветливыми улыбками. «Добро пожаловать в дом нашего отца», — повторяли прихожане. Я никак не мог понять: неужели все присутствующие родственники? Неужели у всех один отец?
Напор, сила и тон голоса пастора околдовали меня; проповедь о Ноевом ковчеге изобиловала сомнениями и риторическими вопросами, вслед за которыми повисали театральные паузы, они усиливали эффект от слов. Мне понравилось, как пастор жестикулировал: его руки не замирали ни на секунду, словно он стряхивал предложения с себя и кидал их в нас. Прежде я не видел ничего подобного; та проповедь была похожа на волшебство, какое изредка мелькало в рассказах Лан.
Однако в тот день именно песня помогла мне по-новому взглянуть на мир, то есть на тебя. Как только пианист и органист взяли первые глубокие аккорды госпела «Он смотрит на воробья», все прихожане поднялись, зашаркали и вскинули руки вверх, некоторые даже покрутились вокруг себя. Сотни подошв и каблуков отбивали ритм по деревянному полу. Кружились и вились фалды пальто и шарфы, кто-то вцепился мне в запястье. Твои ногти побелели, все глубже вдавливаясь мне в кожу. Ты обратила лицо к фреске с изображением ангелов под потолком и, закрыв глаза, что-то шептала.
Сначала я не мог разобрать ни слова — кругом кричали и хлопали. Церковь превратилась в калейдоскоп движения и цвета, густые ноты органа и трубы прорывались сквозь гомон духового оркестра. Я с трудом высвободился из твоей хватки. Наклонившись к тебе, сквозь мелодию песни я услышал, как ты говоришь со своим отцом. С настоящим отцом. По щекам текли слезы, ты почти кричала.
— Где ты, Ба? — переминаясь с ноги на ногу, по-вьетнамски строго спросила ты. — Где ты, черт возьми? Забери меня! Забери меня отсюда! Вернись и забери меня.
Наверняка в тот день в церкви впервые заговорили на вьетнамском. Однако никто не оглянулся на тебя в недоумении. Никто не задержал взгляд на этой азиатке с белой кожей, которая что-то говорила на своем языке. На церковных лавках другие прихожане тоже восклицали от воодушевления, радости, злости или гнева. Сама песня позволяла слушателям отпустить себя и не стыдиться этого.
Я уставился на гипсовую статую Иисуса размером с годовалого ребенка на стене около кафедры. Он разглядывал свои окаменелые пальцы ног с выражением замешательства и усталости на лице, словно только что проснулся и обнаружил, что теперь навсегда приколочен к нашему миру. Я так долго смотрел на него, что когда перевел взгляд на твои белые кроссовки, ожидал увидеть лужу крови у тебя под ногами.
Несколько дней спустя на нашей кухне заиграла песня «Он смотрит на воробья». Ты сидела за столом и оттачивала техники маникюра на резиновых руках. Дионна дала тебе кассету с церковными песнопениями, и ты мурлыкала их себе под нос за работой, а тем временем кисти рук, отделенные от тел, распускались, как цветы, на кухонном столе, ногти были аккуратно покрашены в конфетные цвета, а ладони раскрыты, как в тот день в церкви. Но если у друзей Рамиресов ладони были смуглые, то у нас на кухне лежали розовые и бежевые манекены — их выпускали только таких цветов.
1964 год. Когда начальник штаба ВВС США генерал Кертис Лемей начинал кампанию бомбардировок Северного Вьетнама, он сказал, что планирует вбомбить вьетнамцев «обратно в каменный век». То есть уничтожить народ — значит отправить его в прошлое. Американские военные сбросили более десяти тысяч тонн снарядов на страну размером не больше штата Калифорния. Такой статистики не было за всю Вторую мировую войну.
1997 год. Тайгер Вудс выиграл турнир «Мастерс», первый чемпионат по гольфу серии «Мэйджор» в его спортивной карьере.
1998 год. Во Вьетнаме открылась первая профессиональная школа гольфа. Ее построили на месте рисовой плантации, которую во время войны разбомбили солдаты ВВС США. Одну из лунок сделали из воронки от снаряда.
Пол завершает свою версию истории. Мне тоже хочется кое-что рассказать. Его дочь была наполовину белой девочкой в Го-Конге, поэтому другие дети называли ее привидением, а ее маму Лан — предательницей и шлюхой, которая легла под врага. Как-то раз его дочь несла домой корзины с бананами и зеленью, а деревенские дети отреза́ли прядь за прядью ее светло-каштановые волосы, и она пришла домой всего с двумя длинными локонами надо лбом. Когда больше нечего было стричь, ей в лицо стали бросать буйволиный навоз, чтобы она опять потемнела, будто светлый оттенок кожи — это ошибка, которую можно исправить. Теперь я понял, почему тебе было важно, как комментатор назвал Тайгера Вудса. По-твоему, цвет — это нечто неприкосновенное и постоянное.