– Сам ты лопата! – Ирбен насмешливо покачал головой и снова достал из-за пояса дудочку-жалейку.
Правда, в этот раз дудочка заговорила по-другому. Будто дыхание бури, что гонит стада облаков по небу, выворачивает вековые деревья с корнем, проносится пыльными столбами по полям и лугам. И мчит, и мчит – необузданная, дикая, мощная.
– Мчит! – прохрипел, подхватывая пение дудочки, валун и тяжело заворочался на своем ложе, словно медведь в берлоге.
Гальяш, ахнув, торопливо отскочил назад, а камень крякнул и с силой шевельнулся, подняв высоко вверх сухие иглы и песчинки. Задрожало, натужно загудело под ногами, а музыка не сдавалась, стремилась, трепетала, звенела, – и по виску Ирбена побежала крохотная капелька пота, а складочка над бровью стала глубже, упорнее.
Застонали, шатаясь под мощью призванного ветра, вековые деревья, посыпались вниз сухие ветки и чешуйки коры. Валун медленно, нехотя вздыбился, а потом с утробным гулом вывернулся из земли и, как ребенок в летнем лугу, кувырнулся через себя. Потом тяжело упал в черничник, так что сухо хрустнули заросли. Вскрикнули, испуганно отшатнулись молодые елочки – и камень наконец утих.
Гальяш заглянул в ложе древнего камня, откуда остро пахло сыростью и сладковатой гнилью, кружившей голову. В оттиске валуна зияла нора, а может, подземный ход, которым пользовались те, кто когда-то оставил здесь сокровища. Ирбен, сдувая непослушную прядь с разгоряченного лица, тоже наклонился и с любопытством заглянул в нору. Один из огоньков, вьющихся над его рыжей головой, опустился ниже и с отчаянным звоном ринулся в глубь ямы, выхватывая на мгновение скользкие, почерневшие от влаги корни и стены земляного хода. Нырнул в темноту подземелья – и пропал.
– Глубоко, – сдавленно произнес Гальяш, старательно скрывая беспокойство, и эхо ожило на дне норы, аукнулось слабым голоском волшебного огонька.
Тот медленно всплыл и присоединился к приятелям, которые окружили Ирбена.
– А… а твоей музыкой достать не получится?
Ирбен покачал головой.
– Я пробовал, – сокрушенно произнес он, разводя руками. – Не дается. Мастер говорил, бывают такие сокровища, которые могут взять только чистые сердцем… или умом… или… чтобы руки были чистые…
Здесь он заметно засомневался, пытаясь припомнить, как на самом деле правильно, а Гальяш вопросительно посмотрел на свои ладони, к которым прилипла хвоя.
Чистых рук в их компании отчаянно не хватало.
– Мастер? – переспросил Гальяш, зацепившись за слово.
Ирбен ответил коротким кивком.
– Ну да. Мой мастер. Он меня учит.
– Музыке, что ли, учит?
– Ну и музыке тоже, – уклончиво проговорил Ирбен.
Гальяш вспомнил недавнее его опасливое «попадет» и улыбнулся:
– Строгий небось?
– Небо-о-ось! – засмеялся Ирбен и почему-то потер затылок. – Он, понимаешь, видит. То, что было, что есть и что может быть. Так что с ним особо не разгуляешься. Такие вот дела.
Что это могло бы значить, Ирбен не уточнил – будто само по себе должно быть понятно. А Гальяш из вежливости не стал переспрашивать. Он понял это на свой лад: мол, мастер постоянно за своим учеником присматривает. А чарами там или, как матушка Гальяша, через окно – разве существенно? Особенно если результат один, притом неизбежный: попадет.
Чтобы не попало ни одному ни другому, решили поторопиться. Музыкой, то есть чарами дудочки, подцепить спрятанный клад не выходило – значит, придется брать его руками, чистыми или нет. Нора, которая начиналась в ложе огромного камня, оказалась сравнительно широкой, а что Гальяш, что Ирбен – оба были довольно тощими. Поэтому спуститься к заветному сокровищу, наверное, было несложно.
– Всего-то дел! – сказал Ирбен, подбоченясь.
И Гальяш снова подумал, что тот – задавака, и тревожно покосился на провал.
Лезть в темное подземелье, ясное дело, никому особой охоты не было, как бы там задавака Ирбен ни храбрился. Поэтому, посовещавшись, бросили жребий – и Гальяшу не повезло. Или, может быть, наоборот – повезло. В этом добродушно уверял его Ирбен, пока Гальяш с сопением лез в подземный ход. Дух первооткрывательства, все такое. Заслуживает песни, не больше и не меньше.
– Песни!.. – ворчал себе под нос Гальяш, по-паучьи карабкаясь вниз. Становиться первооткрывателем ему сейчас отчего-то не хотелось.
Корни, оплетающие сырые земляные стены, набухли влагой, и ноги соскальзывали, беспомощно отыскивая опору. Один из огоньков Ирбена упал Гальяшу на плечо, и в дрожащем зеленоватом свете четче стало видно переплетение узловатых корней – и почти окаменелых кривых, и бледных и тонких, похожих на перепутанные нити. Чернели вокруг потайные ходы червей и жучков, поблескивали мелкие крошки слюды и бог знает как занесенные сюда розоватые осколки ракушек.
Спустя какое-то время на голову Гальяша посыпались земля и труха – это Ирбен отправился следом. Судя по глухому тявканью, Чур сопровождал приятеля – наверное, с удобством ехал на плечах или голове. Стены хода были довольно плотно оплетены корнями, но немного погодя стало понятно, что на смену сырой земле пришла древняя каменная кладка, а сам ход уверенно раздался вширь. Камни, некогда обтесанные умелыми руками, от времени сделались рыхлыми, опушились влажной моховой зеленью. Гальяш невольно задумался, кем были когда-то обработаны эти камни, и поэтому не сразу почувствовал под собой пустоту, тянущую бездну.
Каменной кладки и душного хода, почти отвесно идущего вниз, больше не было, и старые корни, причудливые, изломанные, повисали над небольшим темным залом. Гальяш, счастливо зацепившись за один из кривых корней, повис почти под самым сводом, отчаянно болтая ногами. Волшебный огонек на плече подал тревожный зов – и вдруг впитался в шершавое тело корня, так что старое дерево, почерневшее от гнили и времени, засияло слабым зеленым светом. Корень вздрогнул, сначала едва не упустив Гальяша вниз, а после, точно огромная змея, обвился вокруг его тела и, с кряхтением и шорохом распрямившись, осторожно поставил на пыльный каменный пол.
Гальяш не успел не то что вскрикнуть – даже испугаться, а неугомонный волшебный огонек уже вырвался из корня. Тот же замер, как был, вновь загнулся, сделавшись тихим, черным, мертвым.
– Это все мастер, – снисходительно пояснил Ирбен, подобным же манером, хотя гораздо более изящно, спускаясь на оживших корнях вниз.
Чур и правда разместился у него на плечах и мирно зевал во всю зубастую пасть, будто ничего особенного не происходило и вообще, было бы чему удивляться.
– Он говорит, я вечно вляпываюсь. – Ирбен, поднявшись на ноги, тщательно отряхнул землю с расшитых рукавов. – И что дрова… ломаю. А я ведь не ломаю. Честно. Ну… не дрова, по крайней мере. Правда-правда.
Гальяш, хотя здесь, внизу, было довольно жутко, не мог не рассмеяться. С Ирбеном он был еще не особенно хорошо знаком, но, похоже, начинал понимать, что предусмотрительный мастер-музыкант имел в виду под «вляпыванием». И почему дал ученику в помощь (и, видимо, в защиту) волшебные огоньки. Наверное, если б госпожа Котюба умела колдовать, она была бы рада прикрепить таких помощников к Гальяшу, причем добрую сотню.
В общем, если подумать как следует, у Гальяша тоже прекрасно получалось и «вляпываться», и «ломать дрова». Потому даже странно, что рядом с Ирбеном казалось, будто более ответственный и рассудительный – именно он, Гальяш.
На этом новом ощущении особенно сосредоточиться не удалось: непоседа Ирбен радостно ахнул и бегом направился в самый центр зала. Там, за рядом чуть покосившихся колонн, смутно поблескивало в волшебном свете старое золото. То самое сокровище.
Вокруг лежал столетиями не потревоженный прах, и роспись, некогда украшавшая колонны и стены, от сырости частью пошла пятнами, частью осыпалась. Под ногами похрустывали желтоватый песок, что понемногу сочился сюда сквозь щели в сводах, и сухие ветви. Мощные корни кое-где пробили себе дорогу сквозь камень и, выныривая из глубины, змеились по старым плитам, перечеркивали темный зал и снова надежно скрывались в земле.
Котел с золотом мирно лежал на боку рядом с одним из этих огромных корней. Тронутый ржавчиной, надколотый, он, наверное, когда-то был красивым. Еще и сейчас можно было рассмотреть искусную работу кузнеца: фигурки странно одетых людей и невиданных зверей разбегались, смешивались, а рядом плыли, переплетаясь, узоры: цветы и листья, птичьи крылья и речные волны. Ирбен, присев рядом с котлом на корточки, протянул к нему руку – и сразу отдернул.
– Железо, – сказал, потирая перевязанную ладонь. – Ух!..
Из котла высыпались, частью припорошенные пылью, золотые монеты, и браслеты, и шейные гривны дивной работы. Древнее золото поблескивало тускло, в свете Ирбеновых огоньков пуская холодные зеленые блики. Среди небрежно сваленных монет светились самоцветы – в ожерельях и бусах, в браслетах и увесистых пряжках. Белели жемчужины на дорогих поясах, и золотом была украшена рукоять меча с обломанным лезвием, которое одиноко пылилось рядом.
Похоже, за золотом сюда они заявились не первые: рядом с котлом лежал, в последнем усилии далеко вытянув руку, желтоватый человеческий скелет. Старые кости были плотно покрыты пылью и истлевшими остатками одежды, а от одной пустой глазницы тянулась, подрагивая, паутинка. Кем бы этот бедолага ни был и чего бы на самом деле ни жаждал, теперь все это было уже не важно: он нашел покой – в шаге от желанного золота.
Гальяш рассеянно подобрал одну из монет, что валялись на каменном полу подальше от котла. Почувствовал в руке непривычную тяжесть: нынешние княжеские дукаты были куда тоньше. Профиль и угловатые знаки на золоте тоже были непривычные, незнакомые. Гальяш, хотя целых три зимы и отучился в слободской школе при храме, разобрал эти знаки не без труда, по слогам:
– «О-ле́ль-ка сам кня-жи-ти».
Прочел – и изумился, составив из странных знаков знакомое имя. Кого-кого, а древнего князя-основателя, что построил Ружицкий замок и объединил окрестные земли под своим стягом, каждый знал с детства. Отчасти, правда, благодаря сказкам про подвиги Олельки Медвежье Ушко да шуточным песенкам.