Сашка углубился в учебник химии, а я начал перетрясать свои заметки. Как гоголевский Плюшкин, чего только не насобирал я за последние дни! Нужно все записи привести хоть в какой-нибудь порядок — лишнее выбросить, а то, что стоит внимания, отложить или сразу попробовать переплавить в стихи.
Не могу никак восстановить в памяти одно из своих тюремных стихотворений — «Лукишкинские витражи». Я его давно переслал Лю с товарищем, который вышел на волю, но оно до нее не дошло. Видно, придется писать заново… Писать и писать. Стихи стали для меня хлебом и воздухом, воздухом и хлебом.
16 сентября
Сегодня в студенческой «Менсе» за соседним с моим столом разглагольствовал какой-то эндек, ратовавший за теорию «национального владения землей». Он доказывал, что земля, находящаяся в руках польских помещиков,— земля польская, и право распоряжаться ею принадлежит только полякам. Кажется, еще до революции мракобес С. Маевский проповедовал нечто похожее, обосновывал свою «теорию» тем, что в руках польских магнатов находилось более 50 процентов всей земли в Белоруссии. Кстати, политику «национального владения», дополнив ее политикой выселения белорусов из пограничных районов (протяженностью в 120 км), пацификациями и ассимиляцией, давно уже проводит правительство Польши, задавшееся целью расширить на востоке этнографические границы господствующей нации до самой рижской границы. Старая история. Уже сколько раз на нашей родной земле хоронили нас разные «благодетели» — на земле, где еще и сегодня, как в далекие времена «Великого литовского статута», считается одинаковым: что убить мужика, что собаку. Только народная поговорка гласит: кого при жизни хоронят, тот живет дольше тех, кто хоронит. Обо всем этом необходимо говорить в нашей печати. Народ может многое простить писателям, только не молчанье в час, когда решается его судьба. А в голову лезут какие-то неказистые стихи…
1 октября
Трофим развернул небывалую деятельность среди виленской интеллигенции. С кем он только не встречался. Вчера Зося Асаевич познакомила его с Г. Будько, который крутится около эсеровского журнала «Рассвет» и увлекается технократическими идеями. Целый вечер Трофим с ним разговаривал, агитировал его сотрудничать с нами в рамках Народного фронта, но только зря потерял время.
Вечером зашел ко мне Феликс 3. Я познакомился с ним, еще когда он был батраком в Озерцах, что возле Глубокого. Нужно помочь ему сменить одежду. Зашли в магазин братьев Яблоковских. Дорого. Не по нашему карману. Потащились на Немецкую улицу. Вспомнили нашу первую встречу хмурым весенним утром 1933 года, когда я чуть не утонул с дырявой своей лодкой; вспомнили и моего дядю Л. Баньковского, который помог мне в то время найти в Озерцах пристанище. Позже мы зашли с Феликсом в редакцию «Попросту», где застали старого моего друга М. Урбановича. Он вместе с другими работниками редакции был занят рассылкой очередного номера газеты, писал адреса.
Был у Эдварда. Он интересовался, над чем работаю, что читаю. Обещал познакомить меня с творчеством Т. Крамера — человека с горьковской биографией.
В последние ночи мне снятся какие-то цветные сны. Кажется, и красок таких в природе нет, чтоб можно было воспроизвести их.
На глаза попался курс валюты: сообщается, сколько злотых стоит доллар, сколько — франк, марка, рубль, крона. Не указана только стоимость крови и пота. После кризиса они совсем обесценились.
Все чаще газеты Народного фронта выходят с белыми пятнами. Цензура обнесла нас таким частоколом своих статей и параграфов, что сквозь них видны только башни костелов или стены тюрьмы. И все-таки никак не удается панам оградить народ от влияния советской пропаганды и литературы. Они, если б могли, и солнцу запретили бы всходить с востока. Те, у кого нет аргументов, всегда отвечают пулями и арестами…
11 октября
С трудом разыскал на Пивной улице своего старого товарища Н. Когда-то мы учились вместе на курсах техников. Улица теперь так раскопана, что ночью можно голову сломать. Но прохожих тут мало. Да и те какие-то медлительные, сонные, словно не знают, куда им девать время. Я просмотрел газеты, которыми был завален стол Н.: стычки на абиссинско-сомалийской границе. А в Лиге наций — дебаты, дебаты, которым и конца не видно.
Н. сейчас работает на Нарочи, где строится для гимназической молодежи яхт-клуб имени полковника Лиса-Кули. Это что еще за зверь?
Нужно было бы сходить на фильм «Возвращение Франкенштейна» или «Каприз испанки» с Марлен Дитрих, но Н. затащил меня на выставку М. Равбы, где мы долго любовались его картинами: «Старая часовенка», «Через окно», «Вилия», «Зеленое озеро», «Голубая вилла».
24 октября
Белорусская хадеция опубликовала в «Кринице» развернутый ответ на предложение ЦК КПЗБ о создании подпольного антифашистского фронта. Необходимости в публикации этого ответа, мне кажется, не было. Просто опасаются лидеры хадеции, как бы вдруг их не заподозрили в ведении переговоров с коммунистами.
В «Редуте» последний день идет «Чудесный сплав» в постановке Ченгера. А в городе на киноафишах снова появился пресловутый Тарзан.
2 ноября
Суббота. У меня два дня, свободные от встреч. Ходил смотреть, как справляют поминки на Россах. Наиболее торжественно это происходило у могилы И. Лялевеля; туда пришли со своими знаменами все университетские корпорации: Рутения, Батория, Вильнения, Снедеция, Кресовия, Леонидания, Пилсудия и даже Полессия…
На могилах горели свечи. Особенно красиво все это выглядело вечером. Казалось, это звезды упали на землю и теплятся трепетным светом. И что-то неумирающее было в этом их свечении.
10 ноября
Вечером взялся за стихотворение «Серп солнца».
…Комната — однооконный сундук,
Стол-инвалид подпирает стенку…
Стихотворение это — про нашу с Сашкой Ходинским комнату. Образы — под рукой, не надо за ними далеко ходить.
Переписал для архива одно из своих ранее написанных стихотворений — «Вламываясь в двери» (1932). Потом начал перелистывать сборник Бальмонта. Когда-то я им увлекался, а сейчас он мне кажется неглубоким, однозначным...
В комнате холод, как в собачьей будке, я накинул на себя все свое движимое имущество — покрывало, пальто, шарф. Одно только полотенце белеет на вешалке. По потолку, когда гаснет свет в комнате, до самого утра перемещаются отсветы уличных фонарей.
12 ноября
Забежал к К. Застал его за книгой Э. Пискатера. Он что-то подчеркивал, выписывал. Собирается, говорит, писать статью о театре. Стол его, как всегда, завален различными, иностранными — немецкими и французскими,— газетами и журналами. Стал уговаривать меня, чтобы я проштудировал Бергсона и Фрейда, без которых, по его мнению, трудно понять новые течения современного европейского искусства и литературы, Между делом прочел мне интересное высказывание Фрейда о религии: она — по Фрейду — является бегством от ответственности в мир фантазии.
Я показал ему стихи наших революционных поэтов, напечатанные в последнем номере лукишкинской «Решетки». Понравились. Четыре стихотворения переписал. Обещал послать своим друзьям в Варшаву, попросить перевести их на польский и еврейский языки и, если удастся, напечатать.
15 ноября
Закончил «Акт первый». Пытаюсь освободиться от старых поэтических канонов, вырваться из плена певучести, традиционной образной системы, но пока на этом пути у меня больше поражений, чем удач. Ощущение кризиса архаичных форм еще ничего не дает. К новому трудно подобрать ключи. Может быть, и не найду их, потому что само по себе новое не существует. Каждый художник должен самостоятельно его создать. А пока что записываю темы будущих стихотворений: про неразменный рубль, про двенадцать маляров — двенадцать месяцев, про новогоднюю карусель (политическая сатира) и антикварный магазин, где выставлены для продажи санационные, полонофильские, антисемитские и разные шовинистические пугала.
Заходили ребята из Белорусской гимназии. Даже не раздевались — в комнате моей холодно, как в сарае.
Не ошибся тот, кто назвал нашу улицу Снеговой. И днем, а особенно ночью все больше и больше донимает холод. Что же будет, когда наступят морозы? Правда, за те семь злотых, что я плачу хозяйке за свой угол, трудно найти что-нибудь лучше…
21 ноября
Пишу вступление (или предисловие) к поэме о Нарочи, хотя, признаться, никакого плана этой поэмы у меня еще нет. Надеюсь на Музу: может быть, она, прочитав мои первые строки, что-нибудь подскажет. Так было не раз. Итак — не во имя отца и сына и святого духа, а во имя дела, за которое боремся, во имя победы и светлого будущего — начинаю.
Деревня, к тебе мы — певцы твои — скоро придем
Не с нищей сумой наших песен, пронизанных плачем.
На струнах рассвета березовым гибким смычком
Мы завтра сыграем иначе…
22 ноября
Приехал Кирилл Коробейник. Рассказал, что перед самыми Октябрьскими праздниками кто-то на братские могилы красноармейцев, что около нашей Красновки и в Липовском бору, возложил венки с надписями на красных лентах: «Да здравствует революция!», «Да здравствует КПЗБ!» Полиция несколько раз делала засады в лесу, но так никого и не поймала.
Расправившись с селедкой и выпив по нескольку стаканов чаю, мы пошли с Кириллом на Остробрамскую улицу в магазины белорусской книги. Ребята со Слободы и Мацков просили его привезти белорусские календари. Но Кирилл кроме календарей купил еще «Сымона-музыку» и «Венок», портреты Я. Купалы и Я. Коласа. Он, наверно, оставил бы тут последние деньги, если бы я не пообещал ему некоторые книги бесплатно с помощью дяди Рыгора достать в Товариществе белорусской школы. И правда, день этот выдался урожайный. Наколядовали мы с ним целый мешок литературы: Маркс, Энгельс, Плеханов, Сталин, несколько экземпляров хрестоматии Дворчанина, песенники, несколько годовых комплектов старых журналов, сборники одноактных пьес…
Возле еврейского клуба «Макаби» встретили группу пьяных корпорантов. Слышно было, как где-то зазвенело разбитое стекло.