Проводив Кирилла к поезду, поздней ночью вернулся в свою снеговую конуру. На некоторых улицах почему-то совсем не горели фонари. Густой туман опустился на город. Только извозчичьи лошади, на память знающие все виленские закоулки, гулко цокали подковами по промерзшей мостовой.
24 ноября
И день праздничный, и погода ничего себе, и ночью никто не будил. Можно было бы радоваться, если бы не испортил настроение Юпитер, который спустил на наши кресы воеводой известного ассимилятора и держиморду— пана Ботянского. В костелах бьют в колокола, сзывая на мессу всех черносотенцев.
Вечером пойдем с Лю, которая завтра уезжает в Варшаву, смотреть «Анну Каренину». Анну играет Грета Гарбо.
9 декабря
В 7 часов 12 минут вечера над городом завыли сирены — учебная воздушная тревога. Погасли все огни.
Я остановился на улице Мицкевича в подъезде напротив ресторана «Штраль». В некоторых домах зажгли свечи. Автобусы и машины шли медленно, с замаскированными, пригашенными фарами. Наверное, больше всех этим затемнением воспользуются разного рода преступники. Позавчера, рассказывали, очистили обувной магазин фирмы «Батя». Сколько там было хороших ботинок!
Почти над самой крышей пролетело несколько самолетов, мигнули огоньки их крыльев.
Очень грустно, что Лю уехала в Варшаву. Нет рядом самого близкого человека. Трофим запретил даже переписываться. Я и сам знаю, что ни о какой переписке сейчас не может быть и речи. И все же… Зайду к ее матери, может, у нее есть какие-нибудь вести из Варшавы.
10 декабря
Изучаю «Малый статистический ежегодник». По-моему, по данным статистики легче предугадать развитие событий, чем по произведениям нашей литературы.
Голова какая-то пустая. Болит. Может, потому и болит, что пустая. Подставить ее, что ли, хоть под сквозняк, чтоб проветрилась.
Сегодня, разыскивая дом, в котором жил П., я долго плутал по переулкам Антоколя. В темноте наткнулся на какой-то пустырь, на нем было много битого стекла, бутылок. Затишье. Туман. Что можно создать из битого стекла и тумана? Догнал какую-то женщину. Идя следом за нею, вышел на освещенный перекресток, на котором дремал извозчик. Условились с П. о моем выступлении на вечере в Литовской гимназии. На этом вечере выступят и дядя Рыгор со своим хором, и Михал Забэйда-Сумицкий. Собирался еще подъехать М. Машара.
П. заметил, что я заинтересовался репродукциями, висящими на стене его комнаты.
— Это Теофиль Квятковский, повстанец, близкий друг Мицкевича, Шопена… Не знаю, где мои хозяева достали эти репродукции. Вот нашел у них — советую и тебе прочесть — биографию революционера и бывшего каторжанина М. Пехаля «Горсточка пепла».
Угостив меня перловым супом, оставшимся, видно, от обеда. П. начал возиться у радиоприемника. Долго не мог поймать Минск. А когда поймал, мы услышали только гул Красной площади и бой кремлевских курантов.
Возвращаясь на свою холодную квартиру, чтоб сократить дорогу, начал сочинять какие-то стихи.
Белые стены военной тюрьмы на Антоколе, всегда щедро освещенные фонарями, показались мне громадным листом бумаги. Хотелось написать на нем стихотворение, да такое, чтоб прожгло их огнем, чтобы никогда не смогли его стереть часовые.
15 декабря
Выписка из «Курьера виленского»: на съезде польских учителей в Вильно директор семинарии Матушевич сказал, что регулярное посещение школы тут, на Северо-Восточных землях, является не только вопросом школьного образования, но и вопросом общественно-государственного значения. Призывал «вальчить» — бороться за польскую культуру на границах государства. Вот она — одна из главных причин, почему родители, дети которых не посещают школу, наказываются штрафами. А у нас некоторые наивно полагали, что паны стараются дать образование белорусским детям!
17 декабря
Сегодня были довольно далеко за городом. С товарищем А. ездили к его родителям. Ночь застала нас в дороге, в семи-девяти километрах от хутора, до которого по снежной целине да по крутым понарским перевалам едва дотащила нас замученная коняга случайного возницы-литовца.
Родители А., узнав, что я когда-то вместе с их сыном сидел в Лукишках, очень радушно встретили меня. Вместе с нами усадили за стол и нашего возницу. Он оказался знакомым хозяина и, узнав, что мы свои люди, отказался взять деньги за подводу, да еще и пригласил, если снова случится быть в их местах, наведаться и к нему.
19 декабря
Вчера умер в Варшаве Альберт Радзивилл, «XVI ординат Несвижа, XIII — Клецка, граф Миры, кавалер Мальтийский», один из тех проклятых магнатов, что на труде и крови нашего народа нажили себе неисчислимые богатства и привилегии. Неужели минует его ад? Уж очень взялись все святые отцы молиться за его душу, за отпущение ему грехов…
У С. одолжил годовые комплекты украинского журнала «Окна» (1930-1932) и несколько новинок советской литературы. Трофим советует мне, чтоб прочнее легализоваться, поступить на какие-нибудь курсы по подготовке к экзаменам на аттестат зрелости.
Сегодня разговаривал с Франуком Г., который связан с этими делами. Обещал помочь, предложил даже ходить на репетиторские занятия к нему.
24 декабря
У всех у нас праздничное настроение. После стольких усилий вышел наконец первый номер газеты «Наша воля». Всю ночь в студенческой комнатке редактора В. Склубовского надписывали адреса. Утром погрузили весь тираж на извозчичьи сани и отвезли на почту. На Татарской улице, у подъезда дома № 15, где помещается редакция, уже второй день крутится какой-то подозрительный тип. Видно, выслеживает, собака!
После бессонной ночи мороз кажется более сильным, чем показывает термометр на вокзале, куда я на минуту забежал погреться. Улицы, дома, люди, деревья и даже ветер — все, казалось, закоченело.
25 декабря
Нужно будет покопаться в Белорусском музее,— может, там удастся найти какие-нибудь произведения малоизвестного поэта-самоучки Морозика. У С. я узнал только, что он как будто читал на белорусском языке свои стихи при открытии памятника Екатерине в Вильно и что ему покровительствовал тогдашний редактор газеты «Северо-Западный край». Этот С. — ходячая энциклопедия. Все, черт, знает.
27 декабря
По случаю изменения программы белорусской хадеции набросал несколько строк сатирического стихотворения:
Ксендз на сутану напялил дерюгу,
Даже не брезгует лапти носить,
Брюхо он стал подпоясывать туго,
Лишь бы дурман свой повыгодней сбыть.
В студенческом союзе поспорил с каким-то эндеком из-за белорусского языка. культуры. Не перестаю удивляться тому, что люди, которые еще вчера находились в такой же ситуации, как мы сегодня, сами становятся душителями, угнетателями других народов. Впрочем, особенно удивляться нечему; допусти только к власти некоторых мракобесов с Завальной улицы [13] и из других белорусских шовинистических зверинцев — и они, наверное, делали бы то же самое.
В последнее время, когда принимаюсь за новое стихотворение, почему-то возникает тревожное чувство, что мне его не дадут закончить. Поэтому зубную щетку и мыло на ночь кладу на всякий случай в карман пальто.
28 декабря
Всего несколько дней осталось до Нового года. Не знаю, где и как буду его встречать. Мой Дед Moроз — в синем полицейском мундире с трехзначным номером на шапке — вчера приходил проверять, что я делаю. Не собирается ли пан прокурор повесить на мою новогоднюю елку несколько своих повесток и статей уголовно-политического кодекса?
Нужно переписать все новые стихотворение и попросить кого-нибудь из наших виленских старожилов припрятать их от недремлющего ока моих надоедливых опекунов. П. советует мне уехать на несколько недель в Пильковщину. Наверное, завтра двинусь в путь-дорогу. Да и так нужно ехать домой — подремонтировать здоровье, одежду, обувь. Хорошо было бы, если б на постоялом дворе мне удалось найти подводы знакомых купцов и на них добраться до Кривичей или Мяделя.
Ветер крутит снег над крышами города. Может, будет оттепель?
30 декабря
Пишу очерк о лесорубах, об их каторжном труде. Пишу на польском языке, чтобы легче пробился наш голос в большой мир. Элиза Ожешко назвала Д. Конрада предателем за то, что тот писал на английском языке. Тут она, как говорится, перегнула палку. Правда, Д. Конрад, отказавшийся от языка отца, с которым он в свое время страдал в Вологодской ссылке, бросил и народ свой в самые тяжелые годы его подневольной жизни. Странные и непонятные это страницы в биографии автора «Негра из Нарцисса», «Лорда Джима», «Ностромо».
Записываю, чтобы не забыть, высказывание С. Будного о языке: «Глупость — пренебрегать языком одной страны, а язык другой превозносить до небес».
Пишу стихотворение «Последняя страница» — стихотворение о летописце.
А в поле начинает разыгрываться метель. От ветра колышутся подвешенные под амбаром баранки лыка, засунутое под скат крыши косовище, поскрипывает потолок, словно бы по нему кто ходит, а в трубе — черт играет на дуде. Вечером по какому-то делу к отцу пришел Янук Чернявский. Рассказал, что одному улану, который приехал в отпуск и, подвыпив, сцепился с хлопцами, не только сломали саблю, но и ребра поломали. Полиция отвезла его чуть живого в Мядель, а из Мяделя в Вилейку.
Неожиданно, когда все уже спали, приехал с литературой Макар Хотенович. Я предложил ему заночевать, но он не согласился. Вернул взятый у меня наган № 46847, дал немного передохнуть лошади и снова тронулся в дорогу. Я проводил его до кладки. Хорошо, что к утру метель успеет замести следы от полозьев.
31 декабря
Обувшись в веревочные лапти, протаптывали сегодня с отцом дорогу в Неверовское, где осенью мы расчистили новую делянку под сенокос. Сейчас оттуда нужно было вывезти дрова и несколько старых, дуплистых ольховых колод для лежаков. На болоте вспугнули беляка. На Высоком острове на одной из берез, похожие на подвешенные шапки, сидели тетерева. Низкая полоска зари лежала на кустарниках. Казалось, они горят и не сгорают в ее огне. Снег во многих местах был расшит следами ласок и мышей. Они обрывались у кучи валежника и уходили под землю так же неожиданно, как и появлялись.