ьян племени бену-хилаль, а по небольшому полю осел и верблюд, запряженные рядом, тащат плуг, за которым шагает араб в длинной одежде…
Рабат. Отель «Валима». Вечер. День прошел, но я живу его событиями, я все еще во власти недавних впечатлений. В Рабате мы вновь встретились с Батановым. Он свободно владеет и французским, и арабским языками и будет сопровождать нас в поездках по городу.
— Вам повезло, — сказал Батанов. — Сегодня пятница, а по пятницам король — он и светский, и религиозный владыка — торжественно выезжает на молитву.
В одиннадцать часов утра мы были на широкой просторной площади перед дворцом. Приехали мы не первыми: на невысокой каменной террасе, обнесенной массивными черными цепями, сидели, стояли, лежали арабы — мужчины, женщины, дети. Резко выделялись одеждой, да и поведением, иностранцы — кажется, американцы. Вдоль дороги, по которой собирался проехать король расхаживали полицейские в темно-серых мундирах, перетянутых белыми портупеями и ремнями, и следили, чтобы никто не спускался с террасы на дорогу, не переступал линию, отмеченную черными цепями.
Дворец выходит на площадь своей парадной стороной. Палево-желтые стены его, украшенные у ворот и башен коричневатым орнаментом, массивны, но невысоки; редкие окна, защищенные литыми чугунными решетками, обрамлены кладкой из красновато-коричневых кирпичей. Башни и внутренние здания покрыты зеленой черепицей. Над главными воротами — красный флаг с зеленой пятиконечной звездою. У ворот стоят с винтовками в руках королевские гвардейцы; они одеты в ярко-красные мундиры, красные плиссированные шаровары, синие шапочки с красным верхом; на гвардейцах белые ремни и портупеи, белые патронташи на животе и на спине.
При нас караул сменился. Разводящий был с вороненым автоматом в руках.
Солнце припекало по-южному. Мы уже не вспоминали о холодном ветре, встретившем нас в Рабате на аэродроме.
Среди зрителей наше внимание привлекла молодая женщина с ребенком за спиною.
Едва ли ей было больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она не закрывала лицо паранджой, как большинство арабских женщин, не смущалась и не возражала, когда ее фотографировали вместе с беспечно спящей за спиною малышкой. У нее было красивое матово-смуглое лицо с высоким лбом, большие миндалевидные черные до блеска глаза. Мы разговаривали с ней, хвалили малыша. Она слушала внимательно, но ни разу не улыбнулась. Батанов что-то спросил ее по-арабски, и она ответила ему.
— Она работает в ковродельческом кооперативе, — чуть сдвинув брови, хмурясь, сказал Батанов. — А за спиною у нее — дочка.
На высоком минарете королевской мечети давно уже висел белый флаг, призывающий мусульман к молитве, но король задерживался.
Около двенадцати часов со стороны мечети донеслись звуки бравурного марша — конная и пешая королевская гвардия двигалась к дворцу. Оркестр, посаженный на белых скакунов, трубил в трубы, бил в барабаны и литавры. Колыхались пики конников, украшенные зелеными флажками. Алели мундиры чернолицых всадников и пехотинцев, вооруженных винтовками. Сверкали обнаженные сабли военачальников, вскинутые на плечи. Коротко звучала команда. Четко выполнялись маневры…
Двумя непрерывными шеренгами встали конные и пешие гвардейцы на всем пути от дворцовых ворот до мечети. Незаметно появившиеся солдаты в темных плащах и темных пилотках образовали еще одну шеренгу — между гвардейцами и зрителями. Полуденное солнце жгло. Ветер стих. Знамена над дворцом и мечетью, черные бунчуки из конских хвостов вяло висели на древках. Конные гвардейцы ерзали на высоких белых седлах. Пехотинцы переступали с ноги на ногу. Военачальники время от времени покрикивали на них, заставляли выравнивать ряды. Зрители сидели на горячих камнях. А молодая женщина с ребенком за спиной все стояла…
Выезд состоялся с опозданием на два часа. Сначала прошла кучка священнослужителей в белых, похожих на сутаны, джелляба и белых остроносых, без задников, туфлях бабуши. Потом провели белых и черных арабских скакунов под красными попонами; застоявшиеся жеребцы поднимались на дыбы, грызли удила, и конюхи едва удерживали их… Снова забили барабаны и литавры, снова затрубили трубы.
Из дворцовых ворот выехала красная золоченая карета, запряженная четверкой вороных коней. На облучке сидел солдат. На запятках стоял солдат. Гвардейцы и полицейские шагали рядом с конями, рядом с каретой. Внутренние шеренги сначала замкнули строй — солдаты протянули друг другу винтовки, и один взялся за цевье, другой за ствол, — а потом гвардейцы развернулись в сторону мечети. Карета с королем, обгоняя их, прокатила мимо.
«Рабат», или, точнее, «рибат», в переводе с арабского означает «укрепленный военный лагерь». Многочисленные «рабаты» были выстроены средневековыми арабскими завоевателями в разных уголках захваченных ими земель. Один из таких «рабатов», заложенный берберийскими военачальниками из династии Альмохадов более восьмисот лет назад в устье реки Бу-Регрег, стал в наше время столицей государства.
Казба — так называется самая древняя часть города, крепость, с которой начался Рабат. Еще сохранились мощные глинобитные стены и башни, крепостные ворота и дворец какого-то султана. Во дворце теперь размещен небольшой музей, где экспонировано всяческое устаревшее оружие, а гробница султана, видимо, давно уже не охраняется: плиты вокруг нее стерты ногами, надписи почти не сохранились, длинное низкое надгробье разбито трещинами, запачкано аистами — их гнезда темнеют среди ветвей могучего платана…
Улицы Казбы нешироки — две повозки едва ли разъедутся на них. Плосковерхие побеленные домики стоят вплотную друг к другу. Возятся в пыли ребятишки. Молча проходят закрытые паранджами женщины; говорят, что носить паранджи в Марокко ныне не считается обязательным, и дочери короля первыми стали открывать лица. — Но вековые традиции, судя по всему, сильны.
Центр Рабата. Он застроен высокими белыми домами. Сверкает витринами дорогих магазинов. Пестрит роскошными лимузинами последних заграничных моделей. Шелестит жесткой листвой высаженных рядами пальм. Трамваев, троллейбусов нет. Автобусы редки. Много частных маленьких такси и вообще малолитражных машин: бензин дорог. Мужчины, женщины среди них далеко не все арабы одеты, причесаны, выкрашены (волосы всех цветов — от седого до лилового) по парижским модам. На афишах кинотеатров — запрокинутые головы красавиц,
В Рабате достаточно перейти улицу, чтобы попасть из европейских кварталов в арабские — так называемую медину, населенную арабами, берберами, евреями, предки которых некогда бежали в Африку от испанской инквизиции, французами, не сумевшими разбогатеть, испанцами-бедняками… Пятьдесят шагов, и вы переноситесь в иной мир. Он тесен, шумен, пестр, суетлив этот мир. Ширина улиц — в размах рук. Дома в упор смотрят друг на друга окнами. Лавки отделены лишь тонкими перегородками. Незаметно, чтобы кто-нибудь покупал, но все продают. Красиво выделанную кожу — сумки, чехлы для волосяных подушек, украшенные национальными орнаментами. Меха для воды и вина. Керамику. Липкие сласти, с которых тут же сгоняют длинными щетками мух. Женское белье, видимо, где-то скупленное по дешевке. Украшения из бисера — бусы, браслеты. Медные блестящие кувшины, ковши, подсвечники. Апельсины. Чеснок. Финики. Лук. Помидоры. Бананы. Пучки зелени. Мясо. Ржавые кинжалы в дешевых ножнах. Пистолеты времен Дрейка. Фигурки из проволоки. Тряпичных куколок. Даже воду: худые черные водоносы — жилистые, с обтянутыми кожей скулами, тонконогие — с черными мохнатыми козьими бурдюками за спиной то и дело собираются кучками у единственного, выложенного разноцветными изразцами источника; они сбрасывают бурдюки, под которыми обнаруживаются кожаные прокладки, предохраняющие от холода, наполняют бурдюки и тотчас расходятся, позванивая медными колокольцами…
Тротуаров нет. Сплошной поток людей идет прямо по. мостовой. Тут же сидят торговцы, не имеющие своих лавок. Тут же шьют на швейных машинах. Тут же шныряют мотоциклисты и велосипедисты. Тут же изредка проезжают дорогие машины, занимая всю улицу от стены до стены, сгоняя со своих мест торговцев. Понуро бредут ослы, нагруженные зеленью. Сверкают в узких разрезах паранджей черные женские глаза. Шествуют щеголи с бантами на шеях. Остановившись посреди улицы, о чем-то степенно беседуют седобородые, в белых чалмах и длинных джалляба старики. Шумно перекрикивается, а то и бранится и дерется молодежь.
От торговой улицы в глубь медины ведут такие узенькие проулки, что разойтись там можно лишь боком. Здесь, в стороне от торговых рядов, тихо, жарко, пыльно. Здесь начинаешь постигать скрытую, затаенную сторону арабского быта. Пугливы и молчаливы женщины. Важны и суровы мужчины. И лишь дети, как всюду, остаются детьми. Их очень много — худых, курчавых, смуглолицых.
…И вновь, теперь уже мысленно, совершаю я поездку в Федалу. Это курорт с мировой известностью. Порт с нефтехранилищем. Прекрасный пляж. Шикарный отель «Мирама» с казино. Белые виллы — они оплетены алой и розовой бугенвиллеей, эвкалипты шелестят над ними длинными узкими листьями, как на страже, стоят араукарии и завезенные с юга пальмы; свешиваются над виллами крупные, как колокола, белые цветы датур… И пляжи, и отели, и виллы пока пустынны — курортный сезон лишь начинается, и где-то в Америке или Европе те, кому это по средствам, только приготавливают чемоданы.
Но не одним курортом запомнилась мне Федала. Там находится постоянный базар — «сук» по-арабски, — и специальные автобусы свозят на него из окрестных селений и торговцев, и покупателей.
…Пестрая рыночная толпа смыкается за вами, и вы тотчас забываете о существовании отелей, вилл, машин, самолетов, космических ракет. В пору даже забыть, что двадцатый век уже отсчитал шесть десятилетий… Торговцы прячутся от палящего солнца под натянутыми тентами, а товары разложены прямо на земле. Их аккуратно обходят бесчисленные покупатели. Но и здесь торговля скорее шумная, чем бойкая. Кричат, зазывая покупателей, продавцы, кричат, торгуясь, покупатели. Со скотной части базара доносятся вопли ослов и блеяние баранов, запертых в тесных загонах… На краю